Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2009
Кулакова Марина Олеговна — поэт, прозаик, литературный критик. Родилась в 1962 г.
в г. Нижний Новгород. Окончила филфак Нижегородского ун-та им. Лобачевского. Автор пяти книг, в том числе “Сдержанность” (М., 2006), “Живая” (М., 2008). Стихи переводились на сербский, грузинский и др. В “ДН” печатается впервые. Живет в Нижнем Новгороде.
* * *
Я была здесь белой вороной, белой чайкой, белой кошкой, белым пиаром…
Я была среди лип и акаций, среди людей, и была не даром,
Но и даром была, и не скроешь того, — как бывает весна и слезы,
Я любила кого-нибудь одного,
Отдавала жизнь, и не раз, — возвращали.
Люблю мимозы.
Перекресток Кирова и Октября. Школа тридцать шестая —
Математику я понимала в детстве, как все понимала — шестая
часть земли с бесконечно названием кратким…
Я носила форму и писала стихи — это было в порядке
Вещей. Я считала, что люди все на меня похожи,
А другими лишь притворились зачем-то, превратились в прохожих,
Но они отомрут обратно, прекратятся прятки в их лицах.
Будет свет и покой, а совсем не игра “Зарница”.
Это Автозавод земной и Автозавод небесный —
Он вокруг меня и он надо мной. Он стоит над бездной
комариных болот, и великих и малых сил, — да, великих и малых сих —
рек и рук, что его питают…
“Снежинка, снежинка, куда ты летишь?
Лечу я на землю, где ходит малыш…”
А вдруг — прочитает?
Лестничная площадка * * *
У меня за стеной поселились азербайджанцы —
сняли квартиру и уже родили ребенка.
Когда ко мне приезжает мой друг, армянский поэт,
и они встречаются на лестничной площадке,
я, бывает, смутно ощущаю свой порог зоной Карабахского конфликта.
Ребенок почти не плачет.
Тихо. Лет пятнадцать тому назад
все было иначе.
Юбилей — двадцать пять — Лариса тогда отмечала,
Молодая хозяйка соседской семьи, и всех приглашала.
Тетю Валю и дядю Лешу, таких уютных, таких хороших,
Мою маму, меня и соседку Иру с мужем, мальчишек наших —
всех, всю площадку она угощала, — пела, плясала.
Но счастливой быть не сумела.
Загуляла, забедовала. А потом и вовсе
без вести пропала.
А потом умерла тетя Валя, умер потом дядя Леша —
Такие надежные, такие хорошие.
Развелись, переехали, — опустела квартира,
Где жила с семьей аккуратная Ира.
С моим сыном сыновья ее дружат,
Старший сын ее в армии служит.
Ах, Лариса, Лариса, что тебе не жилось счастливо?
Да и просто — что тебе не жилося?
Не с тобой ли все кончилось, не с тебя ли все началося?…
Изменилась лестничная площадка.
Не по-русски горько.
Не по-русски валко.
Не по-русски шатко…
Как иначе — она была сильной, властной.
Она была Учительницей Прекрасной,
Ученики ее обожали.
Моя мама стала директором школы,
И не простой школы, а советской.
Нелегко выдержать это душе детской, но
Моя мама была директором школы.
Ее слушались все — малые и большие,
Ее голос мог становиться железным,
Всякий ропот был глупым и бесполезным,
Подчинялись — и малые, и большие.
На свою маму, мою бабушку Нюру, по характеру и стилю напоминавшую крепостных крестьянок, спокойных, даже слегка иронически спокойных, не “знавших грамоте”, но пронесших сквозь Советскую власть тихую набожность, свет и стройность православной культуры, она не походила ни в чем.
Бабушка была неграмотна, вместо подписи ставила крест. Мама легко и хорошо училась в школе и любила учиться. Идея “ученья” пришла и отменила православное знание и патриархальную культуру.
Даже в скульптурном смысле она была идеальной советской моделью: крепкая, с сильными, прекрасной формы ногами и руками, короткой шеей и открытым белозубым лицом, не боящимся бурь и ветров. С нее великая Мухина могла бы лепить и лепить — и рабочую, и колхозницу, и спортсменку, и кого угодно. Моя мама выросла в деревне и была именно такой, она была всем.
И у нее всегда была особая прекрасная улыбка, улыбка именно этой власти, — романтически-уверенная, и взгляд, устремленный в небо. Зрачки серых дальнозорких глаз на свету собирались в крошечные точки, и взгляд становился стальным.
и хранить, и храню, —
больше зеницы ока жизни зеница, —
мамы моей день, мамы моей ночь,
я, ее дочь.
Я не ее ученица.
* * *
Мамины платья пахнут моим детством,
Сборами в пионерлагерь, Зеленым городом, поездами.
Господи, это мое наследство.
Обними ее, Господи, с моими слезами.
Солнцем пахнут мамины платья,
Пахнут днями моего детства.
Ничего, ничего себе не могу пожелать я,
Такое мое наследство
* * *
Этот город — мой. Я его — как себя — помню.
Я была близорука, и вижу не внешний контур.
А сияние нервов и мозг гиганта.
Атлантиды дно, это все одно, и глаза атланта.
Сколько дней втекло в зимнее стекло,
выгнулось вдруг, да и разбилось — вдрызг! — шарами.
Я люблю мороз, смерти паровоз, жизни паровоз,
мост между мирами!
Вот вам урок льда — вот как смогла вода
стать красотой, формой, остановить реки!
Я так люблю лед, это реки мед, плазма реки — лед…
Не поднимай веки.
Не отнимай сон, не отвергай явь,
Дай чистоты снова…
Космос мой русский, правь.
Всей красотой правь,
Дикостью всей — правь,
Слово!