Рубрику ведет Лев Аннинский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2008
Сердитая нганасанка — это тебе не хухры какие-нибудь.
Раиса Ерназарова. Земля кошачьего локотка.
Хухры-мухры какие-нибудь — это когда после восьми вечера к окну интерната подкатывают машины с солдатами из гарнизона, девочки вылезают в окно и уезжают, а потом, под утро, возвращаются, так что нужно не забыть открыть им окно, а то они замерзнут.
…И рассердятся? — хочется добавить.
К такому эпизоду добавлять ничего не хочется, настолько экономно и выразительно пишет Раиса Ерназарова. Разве что сама добавит — в другом эпизоде — что окно оставлено строителями специально, что оно не запирается и только прикрыто досками, то есть это не окно, а лаз. Чтобы нганасанки, сбегая на свидания с солдатами, не сердились на досадные препятствия.
Ритм таких эпизодов, их краткость и самодостаточность делают прозу Раисы Ерназаровой родственной монтажно-отрывистому кинематографу; стало быть, не случайно значатся в ее журналистской биографии московские Высшие курсы киносценаристов и режиссеров. Шестьдесят документальных кинофильмов о жизни народов Северной Евразии и Сибири — это вам не хухры-мухры, а доказательство того, что любимое дело найдено! Посвящение памяти Леонида Трауберга на титуле повести1 — свидетельство того, что школа киномастерства определяет стиль и там, где ученица Трауберга, отложив кинокамеру, берется за перо.
Итак, ритм кратких эпизодов. В чуме дистанция от жеста до жеста короче кошачьего локотка, а вокруг на сотни километров — ни деревца: ровная снежная тундра. На таком пунктирном сценическом пространстве плотность действия должна быть сверхмерна, а расстояние между эпизодами надо преодолевать запредельным скачком, полетом, оттолкнувшись от чумного порога запредельным же усилием.
“…Вдруг Игорь поднялся над костром и полетел, он перенесся на сопку совсем не близко от балка…”
Преодоление гравитации?
Да не гравитации! А того состояния, которое приковывает кинозрителя к креслу, пока эйзенштейновский экстазис не вытолкнет его из кресла и не отправит в полет.
Так это что, монтаж аттракционов?
Именно!
И выдержаны аттракционы в стиле самом наисовременнейшем, когда фантастические превращения материальной фактуры одновременно высвечиваются в сфере духа, ибо дух, как известно, дышит где хочет.
“Стюардесса тронула за плечо спящего Игоря, и он вдруг кинулся на нее, сбил ее в проход и начал срывать с нее кофточку, вцепился рукой в грудь. Мало кто увидел, как Игорь выдернул что-то из… нутра тела стюардессы и с этим красным комком снова вылетел из самолета, выбросил то, что лежало в его руках, и это нечто будто взорвалось, оставив за собой шлейф дыма, который Игорь направил рукой выше облаков. Облака с шумом разверзлись и поглотили эту струйку дыма. Игорь вернулся в самолет, в свое тело”.
Можно эту жуть снять в стиле фильма ужасов, комбинированная техника и компьютерная графика позволят все. Но тогда придется выслушать еще и медицинский комментарий Игоря:
“ — Я хотел помочь. Я увидел, что у нее в позвоночнике — щель, в которую идут плохие воды. Я хотел забрать опухоль у нее с груди. Большая опухоль. Однако с яблоко или… мандарин. — Игорь смотрел на мандарин, который лежал на скамье. — Я почти успел убрать эту опухоль. Кажется, убрал.
Удивленная потерпевшая — стюардесса — машинально схватилась за грудь и окаменела. Опухоль, которую она скрывала от всех, — исчезла, ее не было”.
А что было? Думаете, киноагитка про целителей, извлекающих из утробы органы и возвращающих их на место?
Можно и так прочесть прозу Ерназаровой. Но смысл ее работы глубже и боль острее, чем при магии целительства, ибо настоящие целители работают без боли, а настоящие писатели потому и работают, что им больно.
Речь идет о шаманстве. О мистике и магии шаманства. О таинственной культуре шаманства, выработанной за тысячи лет народами Севера и Сибири. Ну и, конечно, о вредоносной суеверности шаманства, как она была описана культкомиссарами Советской эпохи, когда они объясняли сердитым нганасанкам (и любвеобильным чукчанкам) пользу мыла, а несознательных шаманов, как неисправимых врагов пролетарской диктатуры, пускали в расход.
Первый этап советской истории. Отлавливанье. Оперуполномоченный смеется: “Где хочешь, найди этих самых шаманов — изолировать их от народа!” Далее (в стиле монтажа аттракционов) найденных и изолированных скидывают с аэроплана. Один (в том же стиле) начинает парить параллельно аэроплану. “Побег!!” — определяет охранник и стреляет летящему в спину.
Финальный этап этой советской охоты — Перестройка. Ее аттракционный стиль передан у Ерназаровой в эпизоде, когда очередной уполномоченный летит в тундру — на сей раз с заданием, обратным чистке 30-х годов, а именно: внедрить в сознание северных народов “идею свободы религий и поддержки культуры разных народов, особенно — малочисленных”, в целях чего отловить и собрать всех живых шаманов — “обеспечить мероприятие”.
Отдавая должное тонкому яду, с каким фиксирует писательница основополагающие мероприятия Центра, задаюсь все-таки вопросом: а в реальной жизни северных народов, особенно малочисленных, можно ли нащупать что-то помимо анекдотов?
Можно. Там — трагедия. И — как во всякой трагедии — жало идет изнутри и внутрь же оборачивается. Беда неотличима от попыток избавиться от беды.
Извлекают детишек из чумов, увозят от костров, освобождают от неповоротливой одежды и, спасая от жутких морозов, от цинги и бескормицы, свозят в интернаты, в теплые городские дома: обогреть, откормить. Из чумных обитателей хотят вырастить смену, готовую жить в современной цивилизации.
Возвращаются из интерната получившие аттестаты зрелости юноши, умеющие пить кофе и танцевать, а также девушки, умеющие сигать в машины к солдатам и возвращаться до утренней поверки.
А в чумах, среди снегов, кто будет жить? Бабушка, со своими важенками схоронившаяся и от чисток 30-х годов, и от чистоганской цивилизации 90-х? А если бабушка отошла к праотцам? Вы что, утеплите тундру до уровня Гольфстримских побережий, — чтобы и тут пили кофий и танцевали — от грузовика к грузовику? Ось земную вывернете, климат исправите?
А если остается полярный круг с его вьюгами, — так, может, есть смысл приглядеться получше к той тысячелетней культуре, которую выработали, накопили, усвоили методом кровавых проб и смертельных ошибок те самые малочисленные народы, которым предлагалось сбросить расшитые теплые парки и помыться, наконец, мылом?
Да вы сначала сообразите, почему эти меховые парки шьют волосом вверх… Далее Раиса Ерназарова продолжает голосом экскурсовода, прячущего смех от ощущения тупости слушателей:
— Когда мы ходим, с нас волос жир счищает и тело массирует. А потом ты на мороз парку выбросишь, палкой обобьешь — и готово: твой пот превратится в кусочки льда и отпадет.
— Да это же научное открытие! — ахают слушатели и соображают, не пора ли полакомиться рыбкой.
— Только сырой! — настигает их и в кафе голос лектора. — Рыбу надо есть сырой, в ней витамины, без которых в тундре не выжить.
— Но шаманы-то зачем? От них что, тоже витамины?
Представьте себе: да! Духовные витамины. Обряды, помогающие душе выжить в условиях, когда рыбу надо есть сырой, пот счищать в льдинках и от стойбища до стойбища ехать сутками.
Вне этой ситуации шаманство — бубны да ленточки, и только.
А они что, вправду летают? Или это миф, дурман, опиум для народа?
А лучшие мыслители Европы что, не летали разумом, когда обещали человечеству рай на земле, эллинские детские радости на всю жизнь, среднекомфортное изобилие и научно достижимое плодородие по всему шарику? И ничего, сошел этот опиум за эликсир светлого будущего, сотни миллионов протравились, впали в экстаз, пошли штурмовать небо. Что ж вы к шаманам-то прицепились?
По стойбищам и интернатам возросли детишки, зачатые когда-то в эйфории этого всесветного смешения языков. Дети разных народов, добравшиеся до северных широт и зацепившиеся здесь до расчетной получки (“чумработники” — клеит им запись в трудовые книжки улыбающаяся рассказчица), они перемешиваются, как в Вавилонской башне. Молдаванка переспала с армянином, рванула за ним на Юга, а на Северах оставила младенца, которого сердитые нганасанки записали русским и… и отдали в интернат.
— Да, все мы дети Советской страны, все смешались, а теперь вот задумали делиться…
“Все засмеялись”, — завершает Раиса Ерназарова этот эпизод-анекдот, а мы вместе с ней всерьез задумываемся: а что, если Вавилонская башня, спроектированная в анекдотах (от “армянского радио” до “американской мечты”), если она осуществится всерьез, — каким должен в результате стать род человеческий, каким он уцелеет, когда всемирный Интернет-интернат состоится, и все шаманы вылетят, наконец, в мировую трубу цивилизации?
Раиса Ерназарова моделирует это будущее в пьесе “Третья грудь”.
Тут я вынужден по долгу литературного критика прокомментировать некий акцент на биологических параметрах описанного ею будущего человечества, каковой заставит поморщиться святош, зато придется по вкусу интернатским жеребцам, танцующим меж кофейными столиками. Дискуссии о размере мужского члена и о количестве грудей у женщины славно вписываются в современный гламурный разнузд, — но я рискну истолковать этот стилистический крен ерназаровской футурологии в серьезном духе. Если в составе человека духовное начало занимает процентов десять, а все остальное — законы силы и биологического выживания, то при такой статистике (а поди опровергни) писательница просто обязана воздать должное биопараметрам особей, которым суждено заселить планету.
Планету?! С ее непроходимыми дебрями, голодными пустынями, снежными горами и снежными же тундрами?! Да бог с вами, вернее, черт с ней, с этой
Землей, — пусть лучше разлетится человечество по другим галактикам! И с высоты космического полета увидит, что оставленная родина “выворачивается, как фарш в миске”.
Комментарий экскурсовода: “Земля рассердилась на нас, людей, и произошла Великая Катастрофа, вывернулись внутренности Земли и поглотили грешников”.
А безгрешные — отлетели, так надо понимать?
Отлетели.
Куда?
Вега устроит? Вполне. Другая галактика — это то, что нужно.
Сколько времени должно пройти, чтобы от старых земных грешников следа не осталось?
Ответ извлекается из нового чукотского эпоса: “Абрамовича не стало триста лет назад…”
А Абрамович тут при чем? Сейчас выясним. А насчет срока в триста лет… так я ожидал большего. Но при большем сроке и памяти не останется. А что, за триста
лет — можно ли так изменить природу человека, чтоб никакие биопараметры (включая число грудей и размеры членов) не помешали новой чистой породе?
Можно! Тут под кинематографическим зонтиком просыпается в Раисе Ерназаровой профессор гуманитарного факультета Новосибирского государственного университета:
— Новую породу людей выведут в пробирках.
Однако и под профессорской мантией продолжает биться чуткое женское сердце писательницы: чукчанки у нее — “в модных прозрачных скафандрах”…
Хорошо! Только откуда в этом новом, пробирочном, клонированном, безнациональном человечестве — чукчанки? Сказано же было: перемешались все! “Это бог когда-то разделил народы и народности, а теперь все перепуталось”.
Не все, однако.
Абрамович не дремал. Губернатор Чукотки, как выясняется, не все свои потенции триста лет назад истратил на романы с европейскими футболистами. Он-то и спас чукчей от гибельного клонирования. Каким образом? Для начала “провел такой указ”. А потом? Чукчей изолировал. И дальше? “Все дальнейшие чукчи от Абрамовича пошли”. Да как он один смог?! А чего не сделаешь для любимого народа! К тому же оказалось, что Абрамович и сам был чукча. Однако! А он знал, что он чукча? “Наверное, не знал…”
А если бы знал, может, и не состоялся бы тот художественно-биологический эксперимент, с помощью которого Раиса Ерназарова взвешивает перспективы человечества, если оно окончательно освободится от камлания загадочных носителей неуловимого духа. Тогда — гибель. Клоны! Всесмешение! Крушение Вавилонской башни и выворот Земли в небытие.
Разумеется, совсем освободиться от материального прогресса у спасенного человечества не получится. В знак компромисса Раиса Ерназарова допускает в финал своей футурологической фантазии детишек, которые сидят на горшках с пропеллерами, в случае нужды взмывают под потолок и там летают, как и предназначается существам, в которых не умер дух. Привет от Карлсона, который живет на крыше и тоже летает.
А девушки в скафандрах? Летают! “Как стрекозки”.
А чтобы дух под скафандрами не ослабел, писательница возвращает своим героиням тот признак, по которому издревле их чуяли и находили герои:
“Я чуть не сошел с ума от запаха пота, когда на танцах обнял чукчанку, живущую в чуме”.
Вспомнили, почему парка, ее одежда, сшита волосом вверх?
“Нос вполне можно приравнять к своего рода половому органу”.
Поняли, на кого намек? Автор “Носа” был бы в восторге от такой догадки.
“Чукотские женщины любят секс. У них есть аромат…”
Чукотские, стало быть, не менее сердиты в этом деле, чем нганасанские.
Отдавая должное сердитости вопросов, крутости ответов и серьезности проблем, обсуждаемых в прозе Раисы Ерназаровой, должен отметить чувство юмора, ей свойственное, — без этого чувства нечего и прикасаться к проблемам, которые, если вдуматься, трагичны.
“Чукчи снова станут чукчами. Я, чукча, буду жить в чуме и буду пасти оленей, — сказал внук-космонавт”.
“Вы любите трудности”, — засмеялся начальник взлетной полосы.
Как вы думаете, при чем тут взлетная полоса?
Так ведь шаман прилетит!
Только не кричите, что это победа древнего духа над современной тупостью.
“ — Побед не бывает, — говорит шаман Ваня. — Есть жизнь”.
В этой точке приземления я от всей читательской души приветствую Раису Ерназарову и поднимаю за ее успех бокал шаманского.
1 Первая публикация — в журнале “Сибирские огни”, 2004/9.