Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2008
Два стихотворения
Сэде Вермишевой
Здесь омут от страха недвижен и черн,
а берег замшел и расщелист,
и зубом базальтовым звук рассечен
на грохот внизу — и на шелест.
Все плесо, натянутое как батуд,
зеркально-полого и ровно,
и лодка причалена именно тут —
и нет никакого Харона.
Ты — сам.
И тебя понесло-понесло
чуть согнутое водяное стекло.
Ложись как индеец в каноэ
и руки скрести, чтобы дух вознесло
куда-то во что-то иное.
А нет — так греби!
Да не жизнь дорога,
а песня твоя не допета.
Греби же —
по ходу —
к чертям на рога!
По ходу — и п е р е л е т а е ш ь — ага! —
в то ложе, где гложет свои берега
и камни ворочает Лета.
Александру Зорину
И православный темный плат
не удержал Господня Дара:
как некий райский водопад,
как золотая Ниагара,
как лавы жаркая волна…
Тихонько вскрикнула девчонка!
Летит мне под ноги
одна
заколка — черная лодчонка!
Избытку храмовых прикрас,
огням, столпам Иконостаса
пришлась ты в масть и в самый раз —
сиятельна и златовласа.
Помянем лодку-на-лету,
свергающуюся в каменья.
Помянем Александра Меня,
убитого за красоту.
Души от Бога не тая,
на это Благо, это Злато,
нахлынувшее из-под плата,
перекрестился б он —
как я.
Ров Павла Флоренского
но не желать знать — уже преступление.
Пляшет, пока не замерз,
черноседой беломорский ворс.
Сходятся с краем край —
тот и этот припай.
Салма бушует, как жизнь тесна,
все тесней и тесней.
И останавливается на
несколько дней.
Штиль, мороз, туман синевы.
Сквозь — огненный серп:
то Голгофы кривые рвы,
то неправая смерть.
То паломниками ко Кресту
всходят костры ввысь,
чтоб отжечь мерзлоту,
чтоб оживить мысль.
Чтоб захотел мозг
знать, — чего не хотел,
рвы ползут на погост,
каждый по 300 тел.
КТО ТАМ? ЧТО ТАМ — во рвах?
Там спасенье Руси.
Взвидел и аз воззвах:
виждь! — и не угаси.
Анзер, Голгофа
Ночью виден огненный серп
с ангельской высоты.
Утром костры пойдут на ущерб
и превратятся в кресты.
Надо щебнистую мерзлоту
на три штыка отжечь.
Ангельскую возьми высоту
иль Архангелов меч.
Должен быть меч по руке.
Нет — не бери его.
Было тело на третьем штыке
живо или мертво?
Это санитарам видней.
Рвы при дороге — в стык.
Мешанина костей и корней
при СВЯТАЯ СВЯТЫХ.
Материнский храмик у ног
Христораспятского. Но
Распятый — Бог он или не Бог –
матери все равно.
Что это? Рокот дальней грозы
или стон изнутри?
Где чернец читает Часы
от зари до зари?
Это норд-ост ноября
служит службу свою
в трещинах и свищах алтаря —
грозную литию.
Не исключено, что отвергший эмиграцию и взошедший на русскую Голгофу о. Павел упокоен в одном из анзерских рвов.
 Адретта
(сорт картошки)
Александру Бурлуцкому
Адретта никакой не корнеплод,
отнюдь! Красавица Адретта —
сплошное имя. Уж который год
ищу пароль для твоего портрета,
бумагу порчу, не могу созреть,
решая перспективу и пейзажи —
пейзажи-клейма. Эта круговерть
не мыслит ни одной пропажи.
Где разместить картину Кивача,
такого же, как ты, бородача?
Как взволновать холмы Башкортостана,
как будто в дымке их — сама Тоскана?
А буковый утесистый Домбай?
А скалы Карабаха, где с тобой
не повстречались мы — как странно!
В могучих сколах Врангелевский лед
в упор под солнцем незакатным
цвета перебирая, отдает
краснолазоревым, зеленоватым…
Уральский кряж, байкальская тайга,
кубанские твои родные плавни…
Как быть? В какие берега
вместить судьбу? Капризничают планы.
Но ближе к имени. Адретта —
пароль среди других имен,
звучавших здесь. Шумит в овраге Брента
вечновлажный благодатный склон
восходит к Пушкинской усадьбе
в полукольце старинных лип.
Здесь Гений Места не погиб
твоим трудом. Мне описать бы
твои дела повсюду и Во Имя…
Бывал здесь Пушкин? Не бывал? —
Но с нами вместе Гений пировал
июня числами шестыми.
Как в крепости или в родной семье —
мы в Пушкинской Святой Поруке.
А эти, в костромском селе,
адриатические звуки!..
Если нет ее
В день последний в декабре
я забыл Ее.
В алтаре как в алтаре —
сушится белье.
Двадцать минуло веков.
Грустный юбилей:
нет Твоих учеников,
рабби Назарей.
Никакого нет закона,
если нет Ее.
Перемерзлое до звона,
складчато-белоколонно
светится белье.
Свод обрушен,
звезды в храме.
И внезапными слезами
захлебнулась тишина —
как Персидская Княжна! —
нет, не Волгой молодой,
не студеною водой,
а обидой нестерпимой.
Стой, разбойник.
Так и стой
в лапах с мертвою Любимой.
И вот, любимую измучив,
лежит с проломленным виском
невыносимый этот Тютчев.
Вина? Какая? И на ком?
Но мраморное пресс-папье —
утешьтесь — пролетело мимо…
Отправиться в небытие,
погибнуть от руки любимой —
когда бы так! Да я б без звука…
Но где же ты? В конце концов
и я задушен как Рубцов,
но не рука твоя — разлука…