С чеченского. Перевод автора
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2008
Минкаилов Эльбрус род. в 1955 г. В 1979 г. окончил Чечено-Ингушский Государственный университет имени Льва Николаевича Толстого. Прозаик, переводчик, литературовед. Главный редактор литературно-художественного журнала “Орга”. Автор ряда книг на чеченском и русском языках.
Цель
… Исраил родился и вырос в селе. Правда, оно находилось далеко — в Казахстане, на берегу Иртыша. Родился он в семье чеченца, который, как и весь народ, находился в ссылке. В постепенно разросшейся семье Исраил был старшим — двое братьев и три сестры появились на свет позже его, причем две — уже в Чечне, когда через тринадцать лет вернулись на родину.
Сколько Исраил помнил себя, он всегда строился — в Казахстане, где после нескольких лет, прожитых в бараке, семья стала строить свой дом (он тогда был маленьким, но все равно делал то, что было под силу, — месил глину, подносил солому); после — в родном селе, куда, не достроившись, вернулись, как только появилась возможность (их дом был заселен другими), потом — в городе…
…У него никогда не было своей просторной комнаты — ни тогда, когда был маленьким, ни тогда, когда повзрослел. Думать, читать свои книги ему постоянно мешали домочадцы, каждый из них отличался своим характером.
В годы учебы в МГУ он со своим товарищем жил в высотке. Когда он из своего маленького села попал в столицу, Москва ему показалась огромной (а она и была таковой), а университет — символом ее величия. Высотный корпус “отец народов” построил после победы над Германией, в “победном стиле”, на его строительство были согнаны пленные солдаты и офицеры. Все было сделано основательно, на
годы — казалось, что так получилось и из-за того, что, хотя и поневоле, его строили немцы…
Казалось, что “зона” было самым любимым словом Сталина — зонами был наполнен весь СССР, занимавший шестую часть земли, на зоны была разделена оккупированная Германия, на зоны же разделили и новый корпус Московского университета, который по праву считался светочем образовательной системы всей страны…
Исраил жил на четырнадцатом этаже, в зоне “С”, в маленькой комнатушке, рассчитанной на двоих. В студенческие годы он гордился тем, что попал в высотку. В ней он провел пять лет с мыслью о том, что перед ним откроются все двери — тогда ему казалось, что образование и хорошие знания являются основой благополучного будущего…
Там же он провел три года аспирантуры… Со временем, увидев, как живут некоторые люди в Москве, ему стало понятно, что это всего лишь конура… Иногда она казалась ему похожей на могилу, обшитую внутри дубовыми досками…
В то время он поставил перед собой цель — во что бы то ни стало построить свой дом, просторный, светлый, с окнами на юг. Солнце в его селе поднималось из-за горы — сначала оно разливало огненные краски по верхушкам деревьев, и, казалось, останавливалось, словно в раздумье, и только потом начинало сиять во всю силу…
Ему хотелось, чтоб из окна постоянно были видны горы, лес, солнце, но главное, чтоб дом был большим и комнаты — с высокими потолками…
Это было главное желание и цель, которую он перед собой поставил.
А после завершения строительства хотел жениться. Потом появятся дети — много, как в их семье, а может быть, еще больше…
Для достижения цели ему понадобилось много лет…
… Вначале, когда после учебы устроился на работу в Грозном, он еще несколько лет прожил в общежитии. Спустя какое-то время ему выделили однокомнатную квартиру (тогда это было большой удачей!), но это было не то жилье, о котором он мечтал.
Шли годы…
Исраилу было уже тридцать, когда он смог купить участок. Все его мысли были заняты домом — почти каждый день, взяв карандаш и линейку, он чертил план. Иногда, когда очередной вариант приходился по душе, он завершал свою работу с таким удовлетворением, словно дом уже был построен…
Однажды, когда он продемонстрировал мне свой новый план, я подшутил над ним:
— Исраил, ты мне напоминаешь абрека, о котором рассказывал отец…
— Какого абрека?..
— Не помню имени… Говорят, что некий абрек как-то сказал: “У меня уже есть подкова и плеть, осталось достать всего лишь три подковы и коня…”
— Вот увидишь, здесь будет стоять дом, я тебе говорю!..
* * *
…Вместе с друзьями я часто бывал на его участке. Пока он пустовал, но Исраил почти каждый день работал не покладая рук, снося старые постройки, убирая мусор. Мы отрывали его от дел, но он, немного побурчав, присоединялся к нам. Казалось, что от мысли о своем доме он не мог освободиться ни на минуту — много раз, неожиданно вспомнив о чем-то, он вскакивал, уходил, а потом возвращался, неся с собой топор или мотыгу, завалявшуюся в траве, тщательно прочищал их, после чего опять присоединялся к нам…
Он возвел фундамент, сделал две большие подвальные комнаты, возвел стены, соорудил крышу, оштукатурил стены, побелил, покрасил…
Ушло на это почти десять лет…
Построить дом — это одно, а обставить его — другое. Каждый гвоздь, дверную ручку, люстру, ковры, мебель — сколько всего, что нужно по дому! — он скрупулезно, с любовью, основательно, зная, что это нужно ему, доставал еще десять лет.
Жену и троих детей дом заслонил собой — они жили в квартире, решив, что переберутся, когда Исраил завершит все; лишь иногда, по выходным, как на дачу, они приходили сюда, чтобы собрать малину, нарвать слив и абрикосов, полакомиться виноградом — Исраил заранее посадил деревья, зная, что им долго расти…
Когда семья наконец обустроилась в новом доме, Исраилу исполнилось уже пятьдесят лет… А через несколько месяцев началась война — он, поднапрягшись (все деньги ушли на строительство дома), отправил семью в Москву, а сам остался здесь, чтобы присмотреть за хозяйством…
…В Чечне развернулась война, жестокая, беспощадная, как и все войны… Она ежедневно, словно гигантские жернова, перемалывала людские судьбы… Лилась кровь, множились могильные холмы, а вместе с этим — сироты, одинокие старики…
Чечня превратилась в огромную сплошную рану. Ранеными были люди, все живое — их тела и души…
Земля горела в огне войны, горело все то, что люди построили за многие годы… Чечня превратилась в “зону” — зону военного конфликта…
Больше месяца после начала войны Исраил прожил в своем большом доме, который на время наполнился и вновь опустел — жизнь была дороже. Несколько раз наскакивали боевики, обвиняя его в сотрудничестве с ФСБ. Тучи сгустились, недалеко и до беды… Прихватив наиболее важные документы (паспорт, диплом, ордер на квартиру…), в одно холодное зимнее утро он вышел из города…
…Несколько дней спустя, летчик, майор Иван Громов, поднявшись на своем самолете с аэродрома, расположенного в Моздоке, вылетел в Чечню. Его целью была “база боевиков”, но где она находится, не знал никто. Как обычно, куда ни попадя, в горах летчик расстрелял весь свой смертоносный арсенал… Под крыльями оставались только две ракеты…
Он пронесся над городом на небольшой высоте, подал знак напарнику, чтоб тот уходил, а сам вернулся — он приметил высокий, красивый дом с блестящей под лучами солнца крышей из алюминиевого шифера. Этот дом стал для него мишенью, целью, которую он выбрал…
Сделав круг, он вернулся, тщательно прицелившись, выпустил ракеты… Оставляя за собой шлейф дыма, ракеты устремились к земле… И так же, одна за другой, взорвались…
Когда дым и пыль улеглись, показались руины, оставшиеся от дома Исраила, в которые уже была превращена большая часть города… Летчик, достигнув своей цели, вернулся на свой аэродром, доложил начальству о выполнении задания (“Обозначенная база боевиков уничтожена!..”), потом ушел в офицерское общежитие, допил оставшуюся со вчерашнего дня бутылку водки, закусив засохшей краюхой хлеба и сырком, и лег спать…
…В Чечне он захотел воевать сам, чтобы заработать деньги, а может быть, еще вне очереди получить квартиру. Похоже, что обе эти цели ему удастся достичь…
…В это время Исраил, не ведая о том, что случилось с его домом, ворочался на такой же койке, как и Громов, в маленькой комнатушке, которую смог получить с великим трудом в общежитии, приготовленном в Ингушетии для беженцев из Чечни.
…Несколько месяцев спустя я добрался до города и пошел к дому друга — это было восемнадцатого апреля 2000 года… Еще издалека увидел Исраила, который возился среди развалин, выискивая то, что уцелело… Он заторопился мне навстречу, мы крепко обнялись…
После того как чувства, всколыхнувшие нас, несколько улеглись, я посмотрел на друга — он стоял поникший, уставший, изменившийся до неузнаваемости… В руках он держал подкову, которая когда-то была прибита к воротам.
— Исраил, это одна подкова… — улыбнулся я.
— Одна подкова есть, как ты и говорил тогда… — грустно улыбнулся он в ответ.
— Пусть она принесет тебе добро! — сказал я. — Ведь когда-то у тебя даже ее не было…
…Исраил вновь ушел к развалинам своего дома… Я еще некоторое время простоял, глядя на него. “Когда же у чеченского народа будет возможность жить по-человечески? — буравил сознание вопрос. — Народ небольшой, от него никогда не исходила угроза земле и свободе других народов… Чем же ты провинился, чтобы оказаться в такой беде, кто, почему вытянул и теперь этот несчастный жребий?..”
…А Исраил продолжал разбирать руины своего дома, отбирая и аккуратно складывая все, что могло понадобиться при строительстве нового дома…
…Я был уверен в том, что он восстановит свой дом, не раздумывая о том, дадут ли ему в нем жить или нет…
2000, 2006 гг.
Эти глаза…
Я уже не так молод, чтобы ловить взгляды хорошеньких девушек… Правда, увидев красивую девушку, мои глаза и теперь невольно останавливаются на ней; при этом возникает мысль, как бы она не заметила этого, и, устыдившись — сам себя, ухожу прочь, думая: “Смотри-ка, вот уже и я стал попадать в такие ситуации, которые кажутся весьма неприглядными, когда они происходят с другими… Время, оказывается, проходит быстро: не успеваешь насладиться молодостью, как приходит старость…
В жизни было столько часов, дней, месяцев, лет, тянувшихся бесконечно, и вот теперь, когда они исчезли в глубинах былого, кажется, что они промелькнули, как один миг, скоротечно…”
…Прошло уже более двенадцати лет после того, как наши взгляды встретились — это произошло как-то странно, даже теперь я не могу определенно сказать, как именно.
…Война продолжалась уже несколько дней. Стрельба слышалась отовсюду, разрывались снаряды и мины, часто в небе кружили самолеты, выбрав цель, они наносили бомбовые и ракетные удары, а затем улетали на запад, кажется, в Моздок. Город горел, а вокруг него, далеко, на склонах хребтов, пылали нефтяные вышки, закрывая небо вырывающимся с гулом пламенем — казалось, к городу подбираются огненные драконы с гривами из дыма, словно пытаясь проглотить все: и живое, и неживое…
Я точно не помню, какой это был день — пятое или шестое января. Впервые после начала войны утро выдалось спокойным, выстрелы доносились лишь изредка. Я вышел на улицу. Было прохладно, на земле лежал легкий снежок. Он выпал ночью, а теперь ветер разгонял только пепел, черный и серый, он падал на снег, меняя его цвет. Горели оставленные хозяевами дома, квартиры и другие постройки, так как тушить пожар было некому, да и опасное это было дело… Правда, если и были бы люди, не хватало воды — она самотеком шла лишь из труб в подвалах некоторых многоэтажных домов…
Небо было закрыто облаками (или дымом?), воздух был какой-то тяжелый, высушенный огнем и дымом, так что дышать полной грудью не очень-то хотелось. Во дворе сновали люди, которые, как и я, вышли из своих убежищ. Останавливаясь в безопасных, на их взгляд, местах, они рассказывали друг другу о пережитом, увиденном за ночь, по возможности пополняли свои запасы воды и продовольствия.
Недалеко от нашего дома находился универсам. Его двери взломали, и уже несколько дней и ночей горожане и боевики тащили оттуда все — там было много продуктов и напитков, которые не успели вывезти хозяева: соки, конфеты, пряники, вино, водка… Я не решался зайти туда — казалось, пройдет несколько дней, прекратятся боевые действия, и начнутся разборки — этот стащил одно, тот — еще что-то. Таких, как я, было мало — многие тащили все, что попадется под руку, и не только из магазина, но даже из оставленных хозяевами домов…
…Не знаю почему, но, подумав, я тоже направился к универсаму. Мне нужна была вода. Если даже кое-как удавалось ее достать, не было возможности прокипятить, разве только в редких случаях, когда бои затихали. Я шел по-над стеной, когда заметил отдалившихся от недостроенного дома двух девушек примерно одинакового роста, одетых в плотно прилегающие спортивные костюмы. Одна русоволосая, из-под вязаной шерстяной шапочки выбивалась короткая челка, другая с развевающимися на ветру рыжими волосами. Я остановился, глядя на них. Русоволосая что-то сказала, а ее спутница, замолчав, посмотрела в мою сторону, не замедляя шага. Наши взгляды встретились, встретились на короткое мгновенье… Остановившись у входа в универсам, она вновь посмотрела на меня… Этот взгляд был каким-то странным… Мне показалось, что она хочет мне что-то сказать… Но она не стала задерживаться — спутница потянула ее за собой, и они зашли в универсам. “Где же я видел эти глаза? И видел ли вообще? Может быть, она узнала меня? Или решила, что я узнал ее? Она смотрела на меня не случайно…”
Взгляд этой девушки не давал мне покоя. Я слышал, что в этом недостроенном доме находятся снайперы — местные, а также приехавшие из Прибалтики и Сибири. Говорили, что в Чечню набрали бывших спортсменок-биатлонисток. И что их называют “белыми чулками”. Может, эти девушки из отряда федералов… Просто сняли форму и оделись таким образом? А может, они простые горожанки, которые, как и я, заблаговременно не успели выйти из Грозного? За этим недостроенным зданием стоят частные дома… Они могут быть и оттуда, просто за чем-то пришли в магазин…
Похоже, русоволосая чеченка была русской, а в том, что вторая, рыжая, взглянувшая на меня, чеченка, не могло быть никакого сомнения…
“Откуда же они? — вновь и вновь задавал я себе вопрос. — Не показалось ли той, что взглянула на меня, будто я ее знаю? Возможно, ей не хотелось, чтобы я ее видел. Или, узнав меня — уставшего, помятого, в копоти, без оружия в руках, — своим взглядом она выражала презрение ко мне из-за того, что я не в рядах бойцов, как она? А может, просто ей, напуганной войной, при встрече со знакомым человеком захотелось обратиться к нему, о чем-то расспросить, попросить о помощи?”
Она оставила мне эти вопросы, на которые я тогда не нашел ответа, да и надежды на то, что найду их впредь, тоже не было…
Той ночью я много думал об этой девушке (это было двенадцать лет назад!), вновь и вновь представляя себе лица своих знакомых. “Несомненно я где-то видел эти глаза… Наши взгляды встретились не впервые… Но я не могу вспомнить ее, не могу вспомнить, где и когда ее видел… Но при этом… Откуда появилась мысль, что эти девушки были из федералов или из боевиков? Нельзя же думать так, будто каждый воюет… Они же совсем молоденькие, чтобы воевать… Им самое большее по 18—19 лет…”
После этого — ни в дни войны, ни после ее завершения — я не мог забыть ни эти глаза, ни этот взгляд, они лишили меня покоя: “Что же выражал этот взгляд? Что? Почему? Или мне все просто показалось?..”
Хотя раны, нанесенные войной, еще не зажили, город день ото дня приходит в порядок, становится краше. Так же изменилась и наша изуродованная улица.
Однажды, соскучившись, я вышел прогуляться. Люди после трудового дня отдыхали: ходили по тротуару, выложенному из разноцветных плиток, сидели на скамейках. Я медленно шел, думая о чем-то своем, не глядя по сторонам. Услышав стук каблучков, поднял голову — прямо навстречу мне шла молодая женщина. Сразу же, увидев ее, я обратил внимание на рыжие кудрявые волосы, распущенные по плечам. “Это она, она! Та, которую я встретил тогда, во время войны!” — заколотилось сердце, оживляя в памяти вопросы, которые возникли у меня после той встречи. Наши взгляды вновь на какое-то мгновение встретились (или мне это показалось?). Пока я думал, как поступить, она прошла мимо меня и оглянулась.
— Послушай, подожди минуточку… Извини…
— Вы мне?.. — она, полуобернувшись, остановилась.
— Да, тебе… Извини… Мне кажется, что мы с тобой виделись… Во время войны вместе с другой девушкой ты была вон там, у универсама… Та была блондинкой, твоего роста, твоего возраста…
— Нет, во время войны меня не было в городе… Наверное, вы видели другую… Я тогда была далеко отсюда …
Я не решился больше ни задавать ей вопросы, ни рассказывать о чем-то…
В тот весенний вечер я гулял по улице почти до самой ночи. Зажглись фонари, по обе стороны тротуара. Если даже я и ошибся, эта встреча всколыхнула воспоминания: “Так неужели это была не та девушка, которую я встретил в то холодное военное утро? А ведь эти глаза так похожи… Я же был уверен, что никогда их не забуду… Или мне почудилось, что тогда наши взгляды встретились?.. И что она узнала меня… Неужели все мои мысли о ней с той поры были безосновательными? Неужели в те трудные дни — из-за тревоги, опасности — я в каждом встречном человеке просто искал соучастия? И эта неслучайная встреча взглядов была лишь иллюзией, созданной моим воображением?
…Неужели мне больше не суждено увидеть эти глаза, этот удивительный взгляд, который я искал с тех пор?
Или судьба — чтобы я постоянно мечтал о них, искал их — отодвигает на будущее долгожданную встречу?..”