Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2008
Юрий Кобрин. “Высокое давление”: Стихи, эссе, переводы. — Вильнюс: “Zuvedra”, 2007.
Больше двадцати лет назад Юрий Кобрин написал строчки, которые у многих могли в то время вызвать раздражение, дескать, в стране — ветер перемен, к чему же эти пессимизм и ирония:
Безвременье рождает фарс.
И в этом кроются причины
того, что побеждает вас
трус в героической личине.
Кажется, немногие в эту пору искреннего либерального подъема сумели разглядеть лживое рвение и наглый напор вчерашних комсомольских мажоров и их наставников, оседлавших этот самый ветер перемен. Многие не сразу увидели, как недавние борцы с привилегиями превращались в паханов грабительской семьи, потому и не расслышали эти строки.
Да простит меня Кобрин, а с ним и читатели этой рецензии за самоцитату. Но тогда же и у меня написалось четверостишие, озаглавленное — именно в те годы — “Итог”. Ничуть не печалясь расставаньем с омерзительной эпохой прошлого, бросил:
Опять пустые разговоры,
С концами не свести концы…
Нас учат честной жизни воры
И — благородству — подлецы.
Все это не было результатом осмысления, хотя многое стало пониматься вскоре, но ощущение — было.
Положение Юрия Кобрина не уникальное, но — особое. В советские времена сложился круг авторов, как правило, одаренных, которые представляли русскую поэзию в республиках Союза. Они не участвовали в столичных, московской и питерской, конкуренциях, но не были обойдены вниманием всесоюзной — и благожелательной — литературной критики. Их поощряли столичные критики, их высоко — и чаще справедливо — оценивали свои, республиканские, и в этом все же присутствовала обидная снисходительность. Столичные собратья-поэты могли иной раз и позавидовать: книжки у таких полпредов русской поэзии в республике выходили достаточно регулярно. И этому было простое человеческое объяснение: русские поэты в республике много — и с понятным проникновением в дух оригинала — переводили, становясь в республиканских издательствах своими и очень востребованными авторами.
Увы, пришли времена иные, когда могло показаться, что русская поэзия навсегда стала неприкаянной в России, что уж тут говорить о бывших республиках!
“Необъятная родина стала объят-ной…” — горько констатировал Кобрин. Но время поэта таится и в поэтическом свидетельстве безвременья. Кобрин стал писать еще острее, еще проникновенней, житейская благодатность сменилась драмой судьбы. Нет, не следует понимать, что раньше стихи поэта были благостны, ведь он и тогда восклицал:
Лучшие читатели империи
бенкендорфы, дубельты и Берии…
В каждую строку ломились в гости,
так что женских рифм трещали кости!
Знали даже скрытых в неизвестности
сыновей и пасынков словесности.
Так что, сколько ни говори о трагической ноте потерь и разрывов в творчестве поэта последних лет, а об этом уже не раз писали многие известные критики, Кобрин не изменился в главном, просто его поэтический облик обрел большую резкость и выраженность. Еще в 1980 году он сказал: “На склоне века видится ясней, взор пристальней становится и строже…”
Однотомник поэта, вышедший в издательстве “Zuvedra”, — книга впечатляющая, в том числе и своим объемом. Более 900 страниц оригинальных стихов автора, его эссе, переводы из литовских поэтов Эдуардаса Межелайтиса, Юозаса Мацявичюса, Юстинаса Марцинкявичюса, наконец, переводы стихов Кобрина на литовский, выполненные теми же Марцинкявичюсом, Мацявичюсом, другими литовскими поэтами. В эти 900 с лишним страниц уложена огромная жизнь: стихи, человеческая дружба, творческое родство, биография, помноженная на географию, обретения и боль расставаний!
Довелось однажды побывать в Вильнюсе, который мне после очень давних, почти детских, туристических впечатлений заново открывал Кобрин. Он откровенно гордился любимым Вильнюсом, не скрывал того, насколько он узнаваем в городе — когда тебя привечают в знаменитом кафе “Неринга” в качестве гостя поэта Кобрина. С романтической очарованностью говорил об особой ауре некоторой вольницы, которая позволена литовцам и их соседям, которой в Литве так дорожат и которую стремятся шаг за шагом распространять все шире. Он еще не знал, что позднее горько посетует: “Мы с тобой остались без Родины, нас в нерусский положат гроб…”
Сегодня многие стихи поэта проникнуты печалью, которая тоже свидетельство любви. Когда-то он писал — с горделивой нежностью и легкой иронией:
Вильно, Вильна, Вильнюс, и окрест —
могендовид, полумесяц, крест.
Протестант, хасид и старовер
в стихотворный вмещены размер.
К православному прижат католик,
к ним прилип безбожник-алкоголик.
У него не отнять города, с которым он породнен, если только он еще есть, этот город, не в его прекрасном материальном обличье — куда оно денется? — а в той счастливой ауре полузапретной свободы, которую лелеял поэт в давних строках. Даже когда слышал, что “молот кандалы кует”, как писал он в стихах, посвященных Иосифу Бродскому еще в 1964 году. Потому и полон достоинства его ответ тем, кто торопится рвать связующие нити. Кобрин не противник литовской свободы, но и себе, и своему собеседнику говорит: “… пей и не поперхнись от глотка долгожданной свободы…” Он готов многое понять и простить, и не его вина, что, склонный к мягкому, лирическому, исповедальному тону, он, не изменяя своей поэтической сути, вступает в резкую полемику, сдобренную метафорическим парадоксом:
Но руту, василек, тюльпан
копытит вдрызг, подобно овцам,
согласная с вождем толпа:
Литва принадлежит литовцам!
Литва принадлежит? Нет, мы
принадлежим Литве все вместе,
кто не поддался власти тьмы
в своем достоинстве и чести.
“Ограблен дом”, — констатирует Кобрин. Нет, не о бытовых неурядицах печется поэт. Быт труден, как и для всех, кто проживает свою жизнь литературным трудом. Не о благости присутствия общественного признания или тоске по нему печаль поэта. Да и что эти суетные заботы Кобрину! Он — заслуженный деятель искусств России, кавалер Рыцарского креста ордена Великого литовского князя Гедиминаса. Печаль же не об этом. Она об ушедшей молодости, о наивном романтизме юности, который вроде бы уступил место опытной рассудочности. Именно — вроде. Потому что стих Юрия Кобрина стал лапидарней не от старения, его и нет, очарованность жизнью не проходит. Так звучит время, которое поэт слышит, чутко улавливая перемены во времени, оставаясь инструментом его чувственного познания и вдумчивого осмысления.
В книге Кобрина органично присутствуют его переводы из знаменитых литовских поэтов. В свое время автор издал обширную книгу своих переводов с литовского, где его творческий арсенал расширился, пришло ритмическое разнообразие, метафорическая свобода, многообразие поэтической интонации, объяснимое диапазоном непохожих творческих индивидуальностей литовских поэтов. Думается, переводческий труд сделал полифоничней и звучание собственных стихов Юрия Кобрина.
Эта полифония еще будет обретать новые краски. Однотомник — не итог, а шаг в будущее.