Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2008
Odi et amo… Quare id faciam, fortasse requiris;
Nescio, sed fieri sentio — et excrucior.
Catullus
Писатели, поэты, музыканты, деятели культуры, приезжавшие в Москву как в столицу огромной континентальной империи в разное время, испытывали, вероятно, всю многообразную палитру чувств, которые только можно испытать, находясь в большом городе, в мегаполисе, подавляющем человека и расширяющем границы его возможностей, раздвигающем рамки его внутреннего мира и капсулирующем его уникальную самость внутри передвигаемой в пространстве темницы тела.
Среди тех, кто приезжал покорять и очаровываться столицей континентальной империи, были двое, о которых пойдет речь в данной статье.
Майк Науменко (1955—1991) — питерский рок-музыкант, один из столпов русского рока, лидер группы “Зоопарк”, в чьих песнях с особенной силой проявлялись гностические тенденции, свойственные всему русскому року. Творчество Майка Науменко неотделимо от истории питерского андеграунда. Принадлежа к поколению “дворников и сторожей”, Майк вносил в космос русской культуры дух английского рок-н-ролла. Уделяя больше внимания текстам, чем чистоте звука, Майк создавал песни, в которых особый драйв, тон голоса, интонационный настрой создавали совершенно новое качество, а именно, Майк был одной из первых “звезд рок-н-ролла” в стране, над которой парили рубиновые звезды Кремля.
Юрий Андрухович (1960) — культовый украинский писатель, родившийся в Ивано-Франковске, участник раннего Руха, лауреат премии имени Гердера, премии Мира имени Ремарка, литературной премии Центральной Европы Angelus, Лейпцигской литературной премии европейского взаимопонимания, Патриарх литературной группы “Бу-Ба-Бу” (“Бурлеск-Балаган-Буффонада), основанной им совместно с А.Ирванцом и В.Небораком). В начале 1990-х, проходя обучение в Литинституте в Москве, Юрий Андрухович не только создает свой первый роман “Рекреации”, но и собирает материал для романа “Московиада”, проникнутого антиимперским пафосом.
Принадлежа примерно к одному культурному слою, вращаясь в одной художественной среде, самоосознавая себя элитой, хотя и подпольной, Майк Науменко и Юрий Андрухович выражают в своих текстах зачастую сходные ощущения, настроения, смыслы, связанные с особенностью жизни творческого человека в переломную эпоху. На эту близость накладывается и ориентированность на Запад, и переживание себя как человека, живущего в провинции, противостоящей центру, и маргинальность, постепенно превращающаяся в культовость.
Когда читаешь цикл стихотворений Юрия Андруховича “Письма в Украину” (1990), когда слушаешь песни Майка, посвященные Москве, прежде всего Blues de Moscou, то начинаешь понимать ту чарующую и странную смесь ненависти и любви, что провинциал испытывает к чужому городу, к городу, от которого слишком много зависит, к городу, который может предать, продать и раздавить, проглотить и не подавиться, даже не выплюнуть, а перемолоть, к городу-монстру, городу-дракону (и против него нет копья), к городу, чьи головы отрастают, чей смрад убивает, к городу, лежащему на груде сокровищ, стерегущему принцессу, навевающему золотые сны.
Чужая столица опасна, как любовница влиятельного человека. Она так же и притягательна. Чужая столица — всегда лишь остановка в пути, город-мираж, город-остров на пути вероломного, хитроумного Одиссея, которого, несомненно, все еще ждет долгопрядущая Пенелопа, верная жена, одетая в ожидание и надежду — малая родина, провинция, тихая пристань. Провинность провинции в том, что она — отправная точка. В том, что от нее отталкиваются, из нее выходят, но к ней и возвращаются. Возвращаются тогда, когда больше нет сил или когда вышел срок путешествий, время странствий.
Для рок-музыканта, такого, каким был Майк Науменко, путешествие совпадает с гастролями. И нельзя сказать, что Майк никуда не ездил. Отнюдь. Например, в Свердловск. Но песню Blues de Moscou он написал о Москве, а не о Воронеже. Потому что Москва — это то, что противостоит Петербургу (Ленинграду, Питеру), это тот Другой, по отношению к которому можно лучше понять себя самого.
В первом же куплете песни речь заходит о любви:
Здесь нас никто не любит,
И мы не любим их.
Далее продолжается:
Я не люблю Таганку,
ненавижу Арбат.
Еще по одной — и пора назад.
Здесь нас никто не любит,
И не зовет на флэт…
С городом поэт пытается установить личные отношения, это отношения любви-ненависти, в том смысле, что, ожидая любви и не находя ответа, лирический герой отвечает городу нелюбовью.
Андрухович пишет практически о том же:
Я залез в тоску как в тогу иль в робу.
Моя ночь — словно в горле иголка вечная.
Я себе подцепил тут одну хворобу.
Ею можно гордиться. Она психическая.
Любовь, это нервное заболеванье,
Чьи приметы описывал Авиценна:
Не могу дышать от синдрома желания,
И подохнуть хочется офигенно1 .
О том же, потому что любовь-ненависть деперсонализована, она относится к городу более, чем к конкретному человеку. Когда Майк поет: “И барышни в столице/ милы, но не для нас…”, это говорит не столько о нелюбви московских девушек, сколько о равнодушии города.
Этот город отличается от родных городов лирических героев Науменко и Андруховича особыми приметами, чертами лица. В этом городе есть метро. В Питере, оно, конечно, тоже есть, но Майк поет:
Все ездят на метро,
Ну а мы не из таких.
Мы берем мотор,
Хотя в кармане голяк,
И мы киряем свой портвейн,
Мы пьем чужой коньяк2 .
1 Андрухович Юр╗й. Я зал╗з у тугу, як в тогу чи в робу..//Андрухович Юр╗й. Листи в Україну. [Электронный ресурс] http://www.ukrart.lviv.ua/biblio1/andrychov.html (15.02.2008). Пер. мой. — Е.Д.
2 Здесь и далее тексты песен Майка Науменко приводятся по текстовому приложению к mp-3-дискам: “Зоопарк”. Диск 1, 2. М.: ООО “РМГ Рекордз”, 2001.
Андрухович пишет о метро как о страшном и тайном, трагическом и стратегическом месте, являющемся в конце концов лишь системой убежищ по соседству с адом. Москва и в целом предстает у Андруховича в качестве Inferno, чьими кругами как семью холмами проходит герой “Московиады” украинский поэт Отто фон Ф. И даже от названий станций на губах героя “Листов в Украину” напуганного посетителя ночного метро, “где мерцают со стен, как подземные рыбы, / имена убийц, проходимцев, засранцев1”, остается привкус сажи.
Москва как ад нуждается в своей топографии. Описание города превращается в прочерчивание карты подземного мира. Которая каким-то неизвестным мистическим способом совпадает с картой человеческих полушарий:
Я лежу, как мешок. Чернею, худею
Без тепла и света, без ласки и ветра.
Разложив на полушариях мозга
Свой тяжелый сплин словно карту света2 .
Мозг, ад и мир топографически сливаются воедино, сливаются в ощущении невероятного сплина, переживаемого лирическим героем. Тоска Москвы — в ее близости к народу, в ее массовости, шумности, людности. Здесь не хватает зелени и кислорода. Это “Титаник”, чья гибель предрешена, хотя и не очевидна. Если
Москва — корабль, то это не Ковчег, а другое, говорит Андрухович.
Герои Майка и Андруховича — это, в конечном счете, вариации на тему “Венички” — потерянной души, интеллектуала, заливающего себя спиртом как духовной субстанцией, не пьющего только сухую воду. И в зависимости от типа выпитой жидкости впадающего в ту или иную степень духовного совершенства.
Вроде я писал, что одет как в робу.
Я еще научился слову “глаголю”.
Выпить кваса, постигнуть душу народа,
Шататься синим от алкоголя3.
И если в “Московиаде” герой Андруховича (чей длинный путь по Москве в течение одного майского дня пересекается в районе метро “Менделеевская” с путем Венички) для того, чтобы достичь финального просветления и освобождения от гнета столицы, выпивает семь различных спиртных напитков, уподобляющихся в какой-то мере семи ступеням посвящения, в “Листах в Украину” он пьет еще и квас.
“Квасной патриотизм” — эта формула раскладывается в строке Юрия Андруховича, связанной с тем, чему в Москве научился герой: пить квас, постигать душу народа и ходить синим от алкоголя. Майк предъявляет к квасу близкие претензии, этот напиток тоже возникает в песне в связи с Москвой:
Там стремно в магазинах,
Там все не как у нас,
Там не достать портвейн,
В продаже только квас.
Для героя Майка желанным напитком является портвейн, которого в Москве нет, для героя Андруховича простое вино, делающее всех братьями. Примечательно, что строка про вино и братьев существует не в безвоздушном пространстве, а в общем контексте 17-го письма, начинающегося со слов:
Из последних известий: сижу и гадаю
на И-Цзин, листаю оккультную прессу.
Влез в какое-то братство, кажется, в ложу
Словно в лажу, отправили черную мессу —
Не понравилось4 …
1 Андрухович Ю. А я странствую сквозь Москву. // Пустогаров А.А. (сост. и пер.). Станислав +2. М., 2001. С. 77.
2 Андрухович Юр╗й. Я зал╗з у тугу, як в тогу чи в робу..//Андрухович Юр╗й. Листи в Україну. [Электронный ресурс] http://www.ukrart.lviv.ua/biblio1/andrychov.html (15.02.2008). Пер. мой. — Е.Д.
3 Андрухович Юр╗й. Це столиця держави. Тут досить людно.//Там же.
4 Пер. мой. — Е.Д.
Все эти вещи: И-Цзин, Каббала, оккультная пресса, франкмасонство и розенкрейцерство разных степеней посвящения, дзен-буддизм, неоязычество и другие проявления альтернативных христианскому космосу духовных практик составляли спектр интересов (наряду с субкультурами хиппи и панков, в которых при некоторой степени абстрагирования также можно увидеть отдельные культовые формы) элитного позднесоветского и раннего постсоветского сообщества. Писатели, поэты, режиссеры, критики, музыканты и прочие деятели культуры начиная с 1970-х плотно погружаются в контекст эзотерического знания, распространяемого в Самиздате. Согласно свидетельствам очевидцев, буквально в каждом доме в этой среде лежала на самом видном месте копия Каббалы1.
Это трудно себе представить в нормальной ситуации и в нормальной стране, но в Советском Союзе можно было принадлежать к элите и работать дворником или истопником, или сторожем, как Майк. Известный писатель и драматург Людмила Петрушевская вспоминает о музыканте следующее: “Майк не играл в общение с любимым народом. Он проживал в других мирах, элегантно приближенных к прустовским, – он любил эту верхнюю вселенную питерского большого света, все эти котельные, комнаты в коммуналках с высотой потолка 5 м, дворы-колодцы, кухни, где иногда погромыхивал рок-н-ролл, где сиял бомонд рок-музыкантов, сладких пьяниц, эстетов, высоких профессионалов, англоязычных по пристрастиям, одетых как голландцы или немцы мира искусств во все старое пятидесятых годов плюс грубые ботинки US Navy. Как Пруст, Майк воспел высшее общество красавиц филфака и гитарных баронов, едва коснувшись в текстах своей смертельной болезни, которая свела его в могилу гораздо более молодым, нежели Пруста2”.
1 См. воспоминания жж-юзера ambrose-s “Путешествие из Санкт-Петербурга в Ленинград”. [Электронный источник] http://ambrose-s.livejournal.com/33060.html (11.02.2008).
2 Петрушевская Л. Мальчик Майк с Петроградской стороны. // Рыбин А., Старцев А., Липницкий А. Майк: право на рок. Тверь: “Леан”, 1996.
Бомонд, тот советский бомонд истопников и сторожей, к которому принадлежал Майк, на самом деле прекрасно выражал трагическое гностическое несоответствие между формой и содержанием, между миром реальным и идеальным, между телом и духом. В песне “Салоны” Майк поет о том, что противостоит народному духу Москвы:
Салоны, я так люблю салоны!
Каждый вечер я бываю здесь.
Салоны, я так люблю салоны!
Попасть сюда — большая честь.
Здесь все таланты: поэты, музыканты,
Художники разных мастей,
Здесь каждый третий — непризнанный гений,
Но много и других гостей…
Сюда приходят люди, приличные люди,
Поспорить об умных вещах —
О Фрейде, о Феллини, о Дали и о фри-джазе
Кстати, кто такой Ричард Бах?
В последней строке Майк обнадеживает слушателей тем, что обещает открыть свой личный салон. Кроме иронии, несомненно, звучащей в этой песне, здесь можно увидеть и установку на аристократизм духа, и потребность в объединении, вписании себя в группу. Как герой Андруховича вступает в какое-то общество, надеясь найти братьев, так же и герой Майка ищет читателей Ричарда Баха в салонах города Питера.
Лирический герой Юрия Андруховича говорит о том, что ночует в доме, где живут одни лишь писатели и поэты. Колония деятелей искусств сравнивается им с Содомом. Но важно не столько это, сколько то, что и у Майка и у Андруховича была тяга к описанию сообществ талантов, к построению монпарнасского “Улья” (знаменитого дома, в котором как в общежитии за символическую плату жили и живут живописцы и скульпторы).
Сквот, салон, богемный или хипповский флэт — это то небольшое пространство в бушующем море столицы, которое гостеприимно принимает деятелей искусства. Это остров, на котором ты не одинок, где тебя обязательно ждет Пятница.
Вот как, кстати, описывает салоны Юрий Андрухович (как это делает Майк, мы видели выше):
Я жирую, как фаллос в лоне,
в этой местной культуре — от ахов до всхлипов.
Словно быть без фрака в салоне,
где толпа из роскошных типов,
главным образом, с юга, из малороссов,
что знакомы из анекдотов.
Здесь их держат за эскимосов,
папуасов, то есть за идиотов1.
Далее перечисляются Феофан Прокопович, Разумовский, Гоголь, Гребенка. Вот интересно: Майк, пожалуй, был единственным из русских рокеров, который написал целую песню по поводу такого интересного явления богемной жизни, как салоны. Андрухович посвящает одно из двадцати писем в Украину описанию того, как в московских салонах относятся к украинским деятелям культуры. Здесь важно не то, как сделаны эти тексты, не то, какие смыслы они содержат. Важна прежде всего тема. “Салоны”, как и “ванная”, или “выстрелы”, или гностическая “Сладкая N”, — это свежие темы в русской лирике. Майк был новатором прежде всего в назывании того, что носилось в воздухе. Как бы ни было банально наше представление о ванной, но песня “Ванная” — это настоящий прорыв. И Андрухович часто идет вслед за Науменко в тематике своих прозаических отрывков, ярких, запоминающихся, броских, которые, при всей непохожести и отдаленности, с неизбежностью отсылают читателя к звуковому ряду, к песням Майка.
В романе Юрия Андруховича “Московиада”, несомненно, самым тесным образом связанном с “Листами в Украину”, нам удалось обнаружить четыре отсылки к различным песням Майка Науменко. В начале романа комната на седьмом этаже общежития Литинститута на ул. Фонвизина неожиданно соотносится с Останкинской телебашней, расположенной неподалеку. Ничего не говорящий факт для того, кто не слышал песни Майка Науменко “Седьмое небо”, где идет речь о культовом в позднесоветское время ресторане, располагавшемся на одном из этажей телебашни, увязанном с седьмым небом гностиков, — месте обитания Демиурга. Герой песни Майка двусмысленно восклицает: “Ты тянешь меня на Седьмое небо, постой, прости, я там был и не раз”, пытаясь отказать соблазняющей его подруге. Само Седьмое небо предстает перед нами как царство материи, страсти и похоти, что вполне соотносимо с седьмым этажом общежития, заявляемым как наиболее привлекательное место для блуждающих по ночам девушек свободного поведения.
Принадлежащий к поколению, для которого рок-культура была экзистенциально важна, герой романа Отто фон Ф. понимает мир через призму культовых текстов рок-музыки. В отрывке, посвященном воспеванию душевой комнаты, есть безусловная отсылка к песне Майка Науменко “Ванная”. У Андруховича: “Какое же это вознаграждение… какой это драйв, практически непостижимый для понимания многих сельских и пролетарских писателей, — мыться с мылом, чистить зубы! Как хочется тут быть вечно! Забыть обо всем, закрыть глаза и отдаваться воде, как любовнице… в горячей воде ты способен быть великим, добрым, гениальным и самим собой одновременно. И пошли они все2”. У Майка Науменко: “Ванная — место, где можно остаться совсем одному,/Сбросить груз забот, растворить их в воде./…вода все простит и примет тебя таким, как ты есть./О, Боже! Как хочется быть кем-то — /Миллионером, рок-звездой,/Святым, пророком, сумасшедшим/Или хотя бы самим собой…/Ванная — место, где так легко проникнуть в суть вещей…/ О, ванная комната!/Пою тебе хвалу/За простоту,/За чистоту,/За мыло и за душ,/За всепрощение,/За воскрешение,/За очищенье наших душ!”3
1 Андрухович Ю. Я жирую, как фаллос в лоне… // Пустогаров А.А. (сост. и пер.). Станислав +2. М., 2001. С. 79.
2 Андрухович Ю. Московиада. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 22.
3 Науменко М. Текст песни “Ода ванной комнате” http://lyrics.mp3s.ru/perl/lyric.pl?hyYTQCOtNfA5Q&58731.
В самом конце “Московиады”, в сцене расстрела символов Российской империи, Андрухович использует перевернутую матрицу текста песни Майка Науменко “Выстрелы” с последнего альбома группы “Зоопарк”1. Пророчески Науменко говорит о себе: “Каждый день ты просыпаешься с мыслью:/”А не последний ли это день?””. Его лирического героя убивает все вокруг: “Каждый день это — меткий выстрел/Это выстрел в спину, это выстрел в упор/За все эти годы можно было привыкнуть,/Но ты не привык до сих пор./Каждый день это — меткий выстрел/И выверен прицел и створ”. Альтер эго Майка знакомые угощают вином, совсем как друзья-поэты Отто: “Знакомцы приносят к тебе вино,/Им лестно с тобой пить…”, но эти друзья так же убивают его, как и возлюбленная. В общем, это песня о человеке, которого губит мир, причем именно меткими выстрелами дней, друзей и возлюбленной. В конце песни за неопределенностью проскальзывает уверенность в неизбежном финале: “И вот когда ты ложишься спать,/Ты задаешь себе старый вопрос:/»А будет ли завтра новый день опять?..»”. Интересно, что следом за этой композицией на альбоме “Музыка к фильму” идет последняя песня про светлого ангела забытья — Марию, над головой которой герой не видит нимба, хотя и был готов отдать все за тень ее любви. Отто же, напротив, в сопровождавшем его гэбисте внезапно узнает ангела-хранителя, который смотрит на него взглядом неземной любви. Разоруженный ангел с пустой кобурой на боку воспаряет над телом поэта.
Как мы видим, тексты песен Майка присутствуют в романе “Московиада”. Да это и неудивительно, ведь Юрий Андрухович постоянно отсылает читателей к интертексту русского и англоязычного рока. В “Перверзии” легко обнаружить цитаты из “Наутилуса Помпилиуса” или группы “Queen”, которые ложатся в общий ряд использования писателем отсылок к различным музыкальным жанрам: но чаще всего к опере и рок-песне.
В “Листах в Украину” среди тех умений и навыков, которые лирический герой приобретает в Москве, называются следующие: “играть в карты, чифирить (рок до утра), пить спирт, понимать толк в похмелье, чистить ботинки о занавеску и держать душу в черном теле2”:
грати в карти, чиф╗рити (рок до ранку),
пити сп╗рт, розум╗тися на похм╗лл╗,
черевики чистити об ф╗ранку
╗ тримати душу в чорному т╗л╗3 …
Слово, связанное с роком, упоминается еще раз в самом последнем из писем:
На останн╗ грош╗ придбавши лайнер,
я вбираю очима, писком ╗ мозком
вознес╗ння в небо стр╗мке, негайне.
П╗д╗ мною, як кажуть англ╗йц╗, Москов.
Я зл╗тав, а знизу мен╗ махали
сто розлук, сто крил в екстаз╗ шален╗й,
рок-з╗рки, блудниц╗, посли, генерали,
цар ╡ван ╗ цар Пушк╗н4 …
1 1991, Майк умер 27.08.1991, через три дня после провозглашения Декларации о независимости Украины. Среди всех русских рокеров он был наиболее западноцентрированным. Возможно, Андрухович воспринимал его как соотечественника.
2 Пер. мой. — Е.Д.
3 Андрухович Ю. Це столиця держави… // Пустогаров А.А. (сост. и пер.). Станислав +2. М., 2001. С. 70.
4 Андрухович Юр╗й. На останн╗ грош╗ придбавши лайнер…//Андрухович Юр╗й. Листи в Україну. [Электронный ресурс] http://www.ukrart.lviv.ua/biblio1/andrychov.html (15.02.2008).
Вот эти рок-звезды, машущие улетающему на самолете, вместе с блудницами, послами, генералами, царем Иваном (вероятно, Грозным) и царем Пушкиным, составляют своеобразную свиту лирического героя.
“Рок-звезда”, так же как и “салон”, — это опять слово из поэтического словаря Майка. Вспомним:
Ведь ты — звезда рок-н-ролла
(По крайней мере, так говорят)
И мальчики в грязном и душном кафе
Счастливы встретить твой взгляд
И пожать твою руку.
Но ночью… Ночью ты опять один.
Майк сознательно употреблял это кальку с английского, применяя ее к тем позднесоветским реалиям, которые не предполагали звездности у рок-музыкантов. Квартирники, сейшны, гастроли по провинциальным ДК, выступления в Ленинградском рок-клубе — это не мир зарубежных рок-звезд. Майк поет:
Но кто тебя слышит? Десяток людей.
Кто тебя знает? Никто.
И в этих словах есть горькая истина. Но, употребляя все же термин рок-звезда, Майк делает две вещи. Во-первых, она называет все своими именами. Он сам рок-звезда по сути, рок-звезда вне социальных условий для своего существования: философ, живущий в бочке, олигарх, голодающий в тюрьме, Мэрилин Монро, стоящая на панели (как в песне Майка “Уездный город N”). Во-вторых, Майк прокладывает дорогу этому словоупотреблению. Уже Цоя или Гребенщикова с полной уверенностью можно назвать рок-звездами. И им уже не было необходимости произносить вслух слово “рок-звезда”.
Но вернемся к Пушкину, машущему на прощание герою Андруховича:
…Безсмертний ген╗й
теж махав з постаменту (прощай, друзяко!
Вже тебе не побачу. У нас п╗д Львовом
тебе скинули з неба недавно, яко
шарлатана ╗ блазня, як мотлох, словом)1.
Эти слова, приведенные в скобках, очень важны для понимания контекста, в котором существуют герои Андруховича. Итак, герой говорит о Пушкине: “прощай, друг! Я больше тебя не увижу. У нас подо Львовом тебя скинули с неба (не с постамента, заметим, а с неба) как шарлатана и юродивого, как хлам, одним словом”. Вот это странное высказывание про Пушкина — сбросили с неба — не что иное, как отсылка к одному из главных мифов малой традиции2 — истории о полетах и падении Симона Мага. Пушкин — национальный русский гений становится таким образом еще более близким эзотерически устремленному лирическому герою Андруховича. Участвовавшему в черной мессе, как мы помним, вступившему в какое-то братство. О Пушкине, впрочем, и о самом ходили слухи, что он был масоном3. Либо пытался вступить в масонскую ложу, но безуспешно. Но это — тема отдельного разговора.
Пушкин, таким образом, предстает как равный, как брат, как тот, кого, как и Симона Мага, могут скинуть с неба разъяренные апостолы Петр и Павел, молитвенным усилием принудив его разбиться. Масонское братство ставит героя Андруховича в один ряд с гигантами поэзии, малой традиции, русского рока. В один ряд с Пушкиным, Магом и Майком (хотя о последнем и не ходило слухов, что он был масоном). Но гностиком, несомненно, был4.
1 Там же.
2 Малая традиция — эзотерическая линия европейской культуры, понимаемая как единая парадигма. Более подробно см. Яковенко И.Г. Большая и малая традиции европейской культуры. // ОНС. 2005, № 4; 6.
3 См.: Фомичев С.А. Пушкин и масоны // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1994. Лейтон Л. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе. Декабризм и масонство. СПб., 1996. Филин М.Д. Две перчатки в гробу. “Масонский след” в судьбе Пушкина // Московский пушкинист. М., 1996. Вып. II. Новиков В.И. Пушкин и русское масонство // Масонство и масоны. М., 1997. Вып. II. Касама К. Масонство в русской литературе XIX века. Токио, 1997 (на японском языке). Wolf M. Freimaurertum bei Puskin. Munchen, 1998. Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. Масонство и русская литература XVIII — начала XIX веков. М., 2000. Сахаров В.И. Поэт и дети вдовы // Независимая газета. 1999. 5 июня. Серков А.И. Русское масонство. 1731—2000. Энциклопедический словарь. М., 2001. Афанасьев А.К., Сахаров В.И. “Всего и был я в ложе один раз”. Масонские перчатки П.А.Вяземского // Источник. 2002. № 2.
4 См. Дайс Е. Поиски Софии в русском роке: Майк и БГ. // Нева. 2007, № 8.
И когда Майк поет, что возвращается домой, то это надо понимать как возвращение в Плерому:
Я слишком долго был здесь.
Наверно, мне пора прощаться,
И все же я хотел бы остаться,
Но, увы, мне пора —
Я возвращаюсь домой…
Я не был там так давно,
Меня не ждут там, и все равно
Я возвращаюсь домой…
Сладкое слово “домой”.
Слово “сладкий” здесь чрезвычайно важно. На поэтическом диалекте Майка оно означает связь с гнозисом, с познанием, чьи корни, как известно, горьки, а плоды сладки. Отсюда — и Сладкая N, и горький ангел — ее призрак.
В поэтическом мире Майка тема ухода, отъезда, перемещения из дома в салон, из салона в город, из города снова домой чрезвычайно важна. Одна из самых важных в ряду этих отъездных (отходных) песен — “Завтра меня здесь уже не будет”, volens nolens, вызывающая у слушателя ассоциации, связанные с последним путем человека:
Я сказал все, что хотел сказать, что я могу сказать еще?
Все, что я хочу, это чтобы всем было хорошо.
И кто-то плюнет мне в спину, и кто-то помашет рукой,
И кто-то назовет меня негодяем, но кто-то назовет “звездой”.
Зовите меня, как вам угодно, я все равно останусь собой:
По знаку Зодиака — Овном, по году рожденья — Козой1.
Но вот, вот идет мой поезд,
Вот идет мой медленный поезд.
Вот, вот он идет, мой поезд,
И завтра меня здесь уже не будет.
То же самое в общем-то пишет о Москве и Юрий Андрухович:
“Одалиски, что к ночи прут на охоту,
ветераны, что пишут жалобы, стихи и картины.
стукачи, что могут построиться в роты,
франкмасоны, что ткут паутины,
пушкинисты, что млеют от твердого знака,
патриоты, над киром поникшие в думе,
молодежь, что бьет или ставит раком,
пьянь, что толк понимает в парфюме,
девки сдобные, из коих купечество
прет щеками, грудями, задами,
ухажеры их, что не лечатся,
имбецилы с чертами далай-ламы,
остальная вся сволочь, толпа алконавтов,
все народы и расы, люди!
Я устал от кремлевских курантов,
уже завтра меня здесь не будет2…”
1 Заметим на полях, что важные для Майка астрологические детали точно так же важны и для Юрия Андруховича, который не раз позиционировал своих лирических героев как Рыб (сам Андрухович родился под этим созвездием, 13 марта 1960 г.)
2 Андрухович Ю. Одалиски, что к ночи идут на охоту. // Пустогаров А.А. (сост. и пер.). Станислав +2. М., 2001. С. 79.
И если первоначальное высказывание лирического героя Юрия Андруховича достаточно оригинально: перечисление одалисок, ветеранов, стукачей и франкмасонов в одной строфе, несомненно, оказывает свое воздействие на читателя, то заканчивается этот период, в котором индивидуальное творчество Андруховича выражено очень сильно до боли знакомой фразой из песни Майка. Завтра меня здесь [уже] не будет, повторяет вслед за одной из первых звезд русского рока Юрий Андрухович. И в этот момент наступает озарение. Не Москва — любимый и ненавидимый этой парой город. Не Москва, а этот мир, из которого можно выехать на поезде, вылететь на самолете. И билет в общем-то уже куплен. Но отчего-то герой не спешит.
“Письма в Украину”, тесно связанные с романом “Московиада”, являются
своеобразным рок-альбомом, словно бы спетым каким-то гаммельнским Крысоловом, в голосе которого слышится нечто, не поддающееся определению, но прекрасное. Апофатическое очарование песен Майка, трудно выразимое на человеческом языке, простота и ясность самых главных, въедающихся в сознание фраз, точность формулировок и жесткость к себе и самым близким плюс нечто важное, что содержится в голосе, в интонации, в тембре, возникает в поэтическом цикле Юрия Андруховича, обращенном к Москве.
Перед нами — два свидетельства — письменное и звуковое. Письма двух людей, посещавших Москву в 70—90-е годы ХХ века. Двух талантливых людей, принадлежащих примерно к одному слою, к одному кругу. Созданных в СССР (made in USSR) и вышедших из него — в английскую рок-культуру, в культуру Галиции, принесших свет иного в этот московский мир.
А ту кассету, которую мы с мужем записали в конце семидесятых на концерте в узком зальчике ДК, у меня кто-то заиграл, а ведь я слушала ее много лет подряд, включала, как другие выпивают или закуривают, для собственного удовольствия, слушала этот монотонный отчетливый голос, эти тексты, которые приводили меня в тихий восторг, — так что однажды я все-таки решилась и попросила дать мне телефон Майка. И позвонила ему. И сказала ему что-то типа “Вы прекрасный писатель”.Что я могла еще сказать? Что бы я сказала Марселю Прусту? Веничке? Только это1.
1 Петрушевская Л. Мальчик Майк с Петроградской стороны. // Майк: Право на рок.