В «круглом столе» участвуют редакторы и авторы литературных журналов из стран СНГ и Балтии и российских автономий
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2008
Встречи писателей из независимых государств — бывших союзных республик и из российских автономий, которые “Дружба народов” ежегодно проводит в Переделкине, уже стали доброй традицией. Мы обсуждали и достижения и проблемы современной прозы, и состояние переводческого дела, и способы выживания литературных журналов. В конце минувшего года мы пригласили к разговору редакторов и сотрудников литературных журналов и писателей — их постоянных авторов. Во встрече участвовали:
Нэлли Абашина-Мельц, главный редактор журнала “Таллинн” (Эстония),
Ильдар Абузяров (г. Нижний Новгород),
Амир Аминев, главный редактор журнала “Агидель” (Башкортостан),
Вячеслав Ар-Серги (Удмуртия),
Сухбат Афлатуни (Узбекистан),
Муса Ахмадов, главный редактор журнала “Вайнах” (Чеченская Республика),
Салим Бабуллаоглу, главный редактор журнала “Джахон Одебиет” — “Мировая литература” (Азербайджан),
Ирина Богатырева, главный редактор журнала “Берега” (г. Саранск),
Николай Веревочкин, журнал “Байтерек” (Казахстан),
Юрий Горюхин, главный редактор журнала “Бельские просторы” (Башкортостан),
Абдулла Даганов, главный редактор журнала “Литературный Дагестан” (Дагестан),
Галия Зайнуллина, журнал “Идель” (Татарстан),
Михаил Земсков (Казахстан),
Ольга Лебедушкина (г. Балашов),
Владимир Лорченков (Молдавия),
Ирина Мамаева (Карелия),
Ваграм Мартиросян (Армения),
Мария Матиос (Украина),
Дмитро Стус, главный редактор журнала “Киевская Русь” (Украина),
Алексей Торк (Таджикистан),
Александр Трушко, главный редактор журнала “Всемирная литература” (Белоруссия),
Алексей Устименко, главный редактор журнала “Звезда Востока” (Узбекистан),
Мадина Хакуашева (Кабардино-Балкария),
Рамазан Цуров (Ингушетия).
В работе приняли участие московские писатели Петр Алешковский, Дмитрий Быков, Юрий Поляков, Леонид Юзефович и сотрудники журнала “Дружба народов” Леонид Бахнов, Ирина Доронина, Наталья Игрунова, Владимир Медведев, Леонид Теракопян.
Вел “круглый стол” главный редактор “Дружбы народов” Александр Эбаноидзе.
Предлагая вопросы для разговора, мы исходили из того, что на наших глазах меняются не только внешние обстоятельства, но сам контекст, в котором существуют и писатели, и читатели, и журналы — как на всем постсоветском пространстве, так и в республиках Российской Федерации. Интерес к серьезной литературе падает, в конкурентной борьбе за потребителя побеждают массовая культура, телевидение, Интернет. Несмотря на заверения многих политиков, что странам бывшего СССР “никуда друг от друга не деться”, культурные связи разрушаются, писатели, раньше ориентировавшиеся на так называемого “всесоюзного” читателя, теперь ориентируются… на кого? На кого ориентируются журналы, и прежде всего русскоязычные, в странах бывшего СССР и национальных республиках РФ?
Кстати, ситуация с журналами вообще парадоксальна: с одной стороны, литературные журналы теряют тираж, испытывают материальные трудности, уже почти десятилетие им предрекают гибель, с другой — каким-то образом не гибнут, более того, им есть что печатать, через них проходит основная часть литературного мейнстрима, их публикации ежегодно входят в шорт-листы и получают премии…
Словом, вопросов много, и вот приблизительный перечень тех, которые мы хотели бы обсудить в ходе встречи, разделив их (условно) на вопросы для “издателей” и для “писателей”.
День 1-й
Вопросы для “издателей”:
— Роль и место литературных журналов в современной культуре: зеркало лит-процесса? клуб для интеллигенции? площадка для дебютов? школа литературного мастерства?
— Кто ваш читатель? Представляете ли вы себе свою аудиторию?
— Журнал — Интернет — книжное издательство: сотрудничество или конкуренция?
— Литературные события последних лет в вашей стране, республике, регионе.
Вопросы для писателей:
— Читаете ли вы литературные журналы? На бумаге или в Интернете? Читаете ли “Дружбу народов”? Самые интересные публикации. Чего не хватает? Что нужно менять?
— Почему, несмотря на падение тиражей, подчеркнутое игнорирование литературных журналов телевидением и ежедневными газетами и мизерные гонорары, вы отдаете свои рукописи в журнал? По традиции? Считаете это более престижным? Полагаете, что в журналах более высокие литературные критерии и тот, кто прошел через это сито, получает право называться писателем? Журнал дает большую эстетическую свободу, в том числе — свободу от диктата “масслита”? Важно чувствовать себя вне масслитовского контекста? В журнале ваша вещь более заметна профессионалам? У нее больше шансов быть выдвинутой на какую-то премию? Рассчитываете на работу с хорошим редактором?
— Выбор журнала: есть ли у вас свой журнал? считаете ли вы понятие “свой журнал” актуальным сегодня?
День 2-й
Вопросы для всех участников:
— Насколько важны для вас — и людей вашего круга, людей культуры — отношения вашего государства с Россией / России с новыми государствами — бывшими союзными республиками и процессы, происходящие на постсоветском пространстве, или за полтора десятка лет независимости произошло государственное “капсулирование” и все интересы сосредоточены в своем мире, обществе? Идет ли поиск новых союзов, нового контекста — Восточной Европы, Евросоюза, Южного Кавказа + Турции, ШОС и т.д. Как чувствуют себя русскоязычные в этом контексте?
— Отражение в литературе процессов на постсоветском пространстве.
— Насколько вам интересны поиски ваших коллег по перу в других государст-вах / регионах? Читаете ли вы друг друга?
— Существует ли сегодня единый литературный процесс?
— Как вы считаете: наступило время литературных одиночек (“одиноких волков”) или литературных групп?
— Проблема слышимости: что нужно сделать, чтобы голос писателя был услышан обществом?
— Какой и о чем должна быть книга, чтобы ее прочитали все (как читали “Ивана Денисовича” и читают “Гарри Поттера”)?
Ниже мы публикуем фрагменты выступлений участников и стенограммы их обсуждения. Полностью предоставленные доклады можно будет прочесть в авторской редакции на сайте “Дружбы народов” http://magazines.russ.ru/druzhba/
Александр Эбаноидзе,
главный редактор журнала “Дружба народов”
Поговорим начистоту
Дорогие коллеги, друзья!
Мы — сотрудники журнала “Дружба народов”, члены редколлегии журнала рады приветствовать вас здесь, в переделкинском Доме творчества! Место нашей встречи достаточно широко известно, чтобы рассказывать его историю. За последние годы оно претерпело разнообразные перемены, состарилось, обветшало, но наперекор обстоятельствам осталось приютом для российских литераторов, для тех, кому нужны тишина и рабочий стол.
Среди наших гостей мы видим участников предыдущей встречи, со времени которой не прошло и года. Короткий интервал и состав участников, приехавших из разных стран СНГ и Балтии, свидетельствуют о том, что наши связи понемногу восстанавливаются, крепнут, что усилия журнала, направленные на возобновление творческого взаимообмена между разноязычными литературами, на утоление взаимного интереса, возрождение взаимной приязни, которая может быть органична только как следствие близкого знакомства, знания, у з н а в а н и я, находят поддержку. Нам подставляют плечо то государственные структуры, то общественные фонды. Что касается нынешней конференции главных редакторов литературных журналов или — скажем точнее и объемнее — нашей писательской встречи, она проходит при поддержке Агентства по печати и массовым коммуникациям Министерства культуры РФ, чье руководство видится нам союзником в большом и важном деле.
О том, насколько важным делом заняты литературные журналы и их авторы — пищущая братия, — мы поговорим в ближайшие три дня. Не думаю, что разговор будет очень уж оптимистичным и радужным. Каждому ясно, что в силу разных обстоятельств, прежде всего по причине тотальной смены приоритетов, литература вытеснена на обочину общественной жизни. Также ясно и то, что подобное положение чревато тягостнейшими последствиями. Если из человеческого организма вымывается серебро, организм деградирует.
Один из умнейших русских людей — Федор Иванович Тютчев писал в аналитической записке на имя государя: “Всякое ослабление умственной жизни в обществе неизбежно влечет за собой усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических инстинктов”. Полтора десятилетия умственная жизнь в обществе ослабевает, тогда как материальные наклонности и инстинкты распаляются всеми способами, коих оказалось великое множество. К чему это ведет? Может ли “общество потребления” быть целью развития человеческого сообщества? В каком климате — нравственном, интеллектуальном, экологическом — окажутся наши потомки? Есть ли реальные способы влияния на ситуацию, ее изменения, или, как полагают наиболее пессимистичные (или трезвые?) аналитики, “точка возврата” уже пройдена и процесс деградации, идущий рука об руку с процессом материального и культурного расслоения социума, необратим?
Дорогие друзья, прошу извинить некоторую запальчивость вводного слова. Меньше всего я хотел бы накренить желоб предстоящих прений в сторону безнадежности. Тем более что очерченную мною ситуацию можно увидеть и под другим углом. К примеру, статистики утверждают, что по количеству изданий (скрупулезно подсчитываются названия всех изданных книг) сегодняшняя Россия превзошла Советский Союз времен книжного бума. Что ж, наверное, возможен и такой арифметический подход к литературному делу.
Чтобы обозначить русло предстоящего разговора, мы разослали вам составленный в журнале вопросник. Не сомневаюсь, что — как любой живой процесс — наш разговор не удержится в очерченных берегах, но о б щ е г о н а п р а в л е н и я просил бы придерживаться. Так же, как и разумного регламента.
Итак, в добрый путь!
Николай Веревочкин (г. Алма-Ата)
Нехватка кислорода
Прежде чем проблемы отразятся в литературе, они должны повлиять на людей, занимающихся литературой. Истинная же литература начинается там, где литературой не занимаются. Если проблемы не отразятся на тебе, они не отразятся и на твоей книге. Именно с этой стороны хочется подойти к заданной теме.
В истории человечества, стран и каждого отдельно взятого человека не было и дня без проблем. Если у тебя есть проблемы — ты жив. Нет проблем — вечная тебе память. Проблемы — это нормально. Если, конечно, причины их не кроются в человеческой злонамеренности. Но, как говорил один из великих мертвецов, глупо вдаваться в мораль, когда речь идет об исторических фактах.
На земле уже давно только одна новость — человек. Эта новость лишь изредка перемежается сводками стихийных бедствий. Впрочем, все чаще они — следствие деятельности человека.
Дни накануне развала Союза. Тревожное ощущение окраины: ты, как полярник на льдине, которая разламывается, покрывается трещинами. Тектонические подвижки сотрясают одну шестую часть планеты.
По дороге на работу — шесть книжных магазинов. Захожу в букинистический. Подышать запахом старых книг. Психотерапия. Здесь забываешь о социальных потрясениях. Никогда не видел такого изобилия. Глаза разбегаются. Какие книги! Полные собрания сочинений, связанные бечевой. Жаль, нет денег. Книги, за которыми несколько лет тому назад гонялись, “доставали” по великому блату, никто не покупает. Не до книг. Старушка у полок жадно листает том. Ходит в магазин, как в библиотеку или в музей. Взглянула на меня мельком и так грустно, грустно говорит: “Да, покидает нас интеллигенция”. Так вот в чем причина этого изобилия! Пусто на душе стало, скучно.
Бег. Мои знакомые тихо, не прощаясь, уезжали. Кто в Германию, кто в Израиль, кто в Россию, а кто вообще в Австралию или Южно-Африканскую Республику.
Я родился в Казахстане. Это была моя родина. Я не хотел уезжать. Всем хороша Россия, но там нет таких гор. Но я, прощая ей этот недостаток, любил и Россию, где у меня никого не было. Трещина, которая медленно разрывала единую страну, проходила через меня. Люди моего поколения — люди с трещиной в сердце.
В начале перестройки отменили лимит на подписку. Я выписывал практически все толстые журналы. Жду очередные номера. А они не приходят. Иду на почту. Доставлять мне литературные журналы экономически нецелесообразно.
Будто, чавкнув, опустилась гильотина, отделив меня от того, с чем был связан единой кровеносной системой. Чавк! И ты один. Этот момент потряс меня больше, чем переход республики на другую валюту. Страх замкнутого пространства — вот что я испытал, лишившись журналов. Отчуждение. От меня отказывались. Для России я стал иностранцем. А я не хочу быть иностранцем в России.
Люди, рожденные в новое время, не поймут моих проблем. У них есть интернет. Они могут всю жизнь не выходить из дома, но это не помешает им общаться со всей планетой. Это принципиально другие люди. Я им завидую. У них есть другие проблемы. Много проблем. Но только не проблемы людей, стоявших в ночных очередях за редкими книгами — и вдруг разведенных по разным странам. Проблемы людей, тоскующих по душевному общению. Пройдет немного времени и люди, озабоченные будущим, лишившиеся работы, замкнутся в себе, как пассажиры в московском метро. Наступит время великого, всеобщего отчуждения. Ты — Папанин на отколовшейся льдине. С одной разницей: самолет за тобой не прилетит.
Казалось, что некогда единая страна раздробилась на триста миллионов отдельных личностей. И это тотальное одиночество наложилось на новые рыночные отношения. Для людей, — плохо ли, хорошо ли — воспитанных в обществе, где проповедовали коллективизм и дружбу народов, это было не простым испытанием. Как бы ни издевались над прошлым, большинство из нас были людьми открытыми и доверчивыми. В этом нет ни заслуги, ни вины. Просто нас так воспитали. Слишком круто поменялись правила игры. Ты — один. От тебя ничего не зависит. Ты никому не нужен. Есть мудрые люди, которые не борются с обстоятельствами и быстро приспосабливаются к новым условиям. Есть люди инерции, люди ностальгии, которые трудно расстаются с прошлым. Не хочу ни хвалить первых, ни ругать вторых — все в наших генах. Пришла свобода. Была она нагая и разнузданная. И принесла новый выбор. Ты мог нарушать все десять заповедей и выбиться в уважаемые люди. Ты мог вести себя как порядочный человек, то есть остаться нищим и попасть в рабство к новым хозяевам жизни, успевшим своевременно обокрасть тебя во всеобщей суматохе. Свобода никогда не бывает для всех. Свобода для одних — всегда прочно покоится на чьем-то рабстве. Человек инерции с трудом понимает, что происходит. Он чувствует: его предали. И замыкается в своей скорлупе. Создает свой мир, свою маленькую страну.
Обособляется.
С чем бы это сравнить?
Река после разлива входит в свои берега, а рыбы, вольно плавающие в едином водном пространстве, остались во множестве озер, стариц и луж. Многие караси этому обстоятельству обрадовались и тут же стали перекрывать оставшиеся протоки. Чтобы чужая щука не заплыла. Другие в панике ринулись по этим протокам в другие озера и лужи. Третьи протоки перекрывать не стали, догадываясь, что рано или поздно в замкнутом водоеме можно задохнуться от недостатка кислорода.
Всякое сравнение хромает.
Для людей состоятельных проблем замкнутого пространства нет. Им открылся большой мир за железным занавесом. Их дети учатся в самых престижных учебных заведениях Европы и Америки. К сожалению, таких людей не очень много.
…По дороге на работу, я заходил в шесть книжных магазинов. Прошло немного времени и из шести осталось два.
Мне еще повезло с республикой, в которой я родился. На всем постсоветском пространстве во время размежевания, никого не хочу обидеть, в том числе и россиян, самые мудрые политики оказались в Казахстане. Они не торопились рвать старые связи. Не стали ругаться со старыми друзьями, чтобы понравиться новым.
Прослыть демократом очень просто: плюнь в сторону России — и ты демократ. Соблазн велик. В Казахстане проводили многовекторную политику. Не теряя старых соседей, заводили новых. Соломоново решение. Не стали здесь бороться и с русским языком. Каждый гражданин Казахстана должен знать казахский, русский и английский. Скажите, что это неправильно… Как говорил Абай, — сколько языков знает человек, столько раз он человек. Вообще Казахстан достойно прошел этот жуткий для многих период развода. Цивилизованно. Как по лезвию бритвы. Сдерживая горячие головы.
…Так случилось, что с 1986 года я ни разу не покидал пределы республики. В 2006-м по приятному поводу выехал в Москву.
“Челноки” не поймут моего потрясения. Все эти годы, несмотря на потуги телевидения убедить меня в обратном, жил я старыми представлениями о едином пространстве. Не осознавая того, по инерции продолжал жить в СССР. Убегал от проблем в горы и в работу. Таможенный и паспортный контроль на границе открыл мне глаза. Для России я — иностранец. Нет дороги в прошлое. А если и есть, что ты там найдешь, кроме кладбища? У тебя нет вариантов: нужно идти вместе со всеми, куда бы они ни шли.
Во времена Союза я часто бывал в Москве. Я люблю этот город. Очень тяжело было принять, что теперь — это столица чужого государства.
Общение с москвичами принесло мне еще одно открытие. Русские, живущие вне России, это уже не совсем русские. А ведь прошло не так много времени, когда на границах братских республик появились пограничники и таможенники.
Республики бывшего Союза, что естественно, озабочены своей самобытностью, возвращением к корням. Это не значит, что при СССР этого стремления не было. Просто процесс приобрел более четкое, ясно выраженное направление. Представители других народов, что также естественно, приспосабливаются к титульной нации.
Чем больше слияние, тем меньше проблем. Выход, если ты остаешься, один: приспосабливаться к новым правилам игры и тем самым решать большую часть своих проблем.
Процесс намного сложнее этой схемы.
Остается постепенно слабеющее влияние России. Речь не о межгосударственных отношениях, не о политике. Для других народов в России важно именно духовное начало: литература, искусство, культура. Именно это. И это влияние ослабевает, потому что постепенно уходит поколение, воспитанное на этой культуре. Потому что купить толстый журнал практически невозможно. А интернет, увы, есть не у каждого. Рынок, вероятно, многим хорош, но надеяться на то, что он озаботится развитием высокого искусства, не стоит.
Настоящая литература, настоящее искусство и в России в загоне. Счастье еще, что есть телеканал “Культура”. Но это — кабельное телевидение. Новое поколение ориентировано в своем большинстве на российскую “попсу” и западные образцы. Имею в виду, конечно, городское население. Село вообще никого не интересует.
Процесс формирования нового человека убыстряется. Хотя многие утверждают, что человек не меняется. Возможно, они правы. Но, скорее всего, заблуждаются. Я считаю себя цельной натурой, пытаюсь не выворачивать себя наизнанку, чтобы приспособиться к новым условиям, но, тем не менее, чувствую, что и во мне появляется этот новый человек. Иногда он меня пугает. Этот новый человек уже не так остро переживает несправедливости нового времени. Реже сочувствует его жертвам. В жестоком становлении рыночных отношений видит порой здравый смысл. Этот человек привыкает ко всеобщему отчуждению.
При всех проблемах, в том числе и личных, для человека пишущего это время, как бы к нему не относиться, интересно именно появлением нового человека.
Недавно попал в короткий лист литературной премии. Известный критик сказал: наконец-то в провинции, в российской глубинке и даже в Казахстане появляются авторы, пытающиеся осмыслить современность.
Моя повесть была написана пятнадцать лет назад. Если бы не “Дружба народов”, о ней бы никто не узнал. Да и после публикации ее прочли немногие. Не у каждого моего знакомого есть компьютер. Журнал в республике можно почитать только в Национальной библиотеке.
Иногда спрашиваю себя: зачем ты этим занимаешься? Для кого пишешь книги, которые не издаются или издаются тиражом в тысячу экземпляров? Не известно, что хуже. Есть ли в этом какой-то смысл?
Но всегда ли надо искать смысл в том, что ты делаешь не из-под палки?
Долгое время почти ни с кем из жильцов своего девятиэтажного дома, особенно живущих надо мной, не был знаком. Знал некоторых разве что в лицо. Так же, как и они меня. Обычная история. Проходя мимо друг друга, мы не здоровались. На самом верху живет, дай Бог ей здоровья, Н.К., пожилая, интеллигентная, очень доброжелательная женщина. С ней здоровались все. Ее родственники уехали в Америку. Она осталась ухаживать за разбитым инсультом мужем и доживающей свой век таксой. Полагаю, что ей приходилось не просто, но при встрече она всегда улыбалась. Муж умер, умерла и такса. Она подобрала бездомного, беспородного щенка. Эта женщина перезнакомила и передружила жильцов подъезда, вернула всем нам забытую роскошь человеческого общения. Мы собираемся вместе по радостным и горьким событиям, да и просто — без особых причин. Как приятно, встретившись случайно, просто поболтать о пустяках. Приятно, черт возьми, когда свирепая собака соседа принимает тебя за своего и крутит хвостом, требуя ответной ласки.
Так вот, по поводу Н.К. и ее великой формулы утешения: “Значит, судьба. Но если ты человек, у тебя нет другого выхода, как оставаться человеком”.
Один из главных смыслов литературы — противостояние всеобщему отчуждению. Противоборство отчуждению. Сохранение объединяющих начал. Поиск объединяющих начал.
Конечно, есть литература, которая способствует отчуждению. Но, как правило, это не литература. Это — товар для рынка. И этот товар создается с единственной целью — приумножить благосостояние автора. Успехов ему, но литература здесь ни при чем.
Одно из объединяющих начал на территории бывшего Союза, так уж сложилось исторически, — русский язык. Средство общения. Не случайно силы, склонные к самоизоляции и отчуждению, избрали его своей мишенью. Важно, чтобы на этом языке создавалась настоящая литература. То есть литература, объединяющая души хороших людей.
…В Алма-Ате такие же пробки, как и в Москве. Примета возросшего благосостояния. На работу хожу пешком, обгоняя порой трамваи и автобусы.
Дорога моя проходит мимо шести книжных магазинов. Снова — шесть. Возможно, их будет больше.
Конечно, литература, в основном, коммерческая, рассчитанная на вкусы нетребовательного читателя. Но все-таки появляются и хорошие книги.
Вывески на учреждениях, реклама, клавиатура компьютеров на трех языках — казахском, английском, русском. Очень удобно для изучающих языки.
У меня такое чувство, что все наши озера рано или поздно наполнятся и сольются в один глобальный океан, в одно всепланетное сообщество. Интернет — это лишь первая ласточка.
Исчезнут ли проблемы? Навряд ли. Только там и начнутся настоящие проблемы. Такие, что нам и не снились.
Муса Ахмадов (г. Грозный)
Ответственность слова
Развал СССР трагически отразился на судьбе чеченского народа. Силы, стремившиеся присвоить огромные богатства, созданные всеми народами необъятной страны, спровоцировали политические процессы в Чечне, которые привели к жестоким войнам.
Чеченские писатели были вынуждены включиться в эти политические процессы, чтобы попытаться предотвратить национальную катастрофу. Активная гражданская позиция (участие в оппозиционных самопровозглашенной ичкерийской власти митингах; разъяснительные беседы на встречах с населением; острые газетные публикации…) — это было требование времени и совести. Цель: спасти, уберечь народ, психологически поддержать беззащитных людей, страдающих от оголтелых апологетов независимости и криминалитета, образумить одурманенные вседозволенностью “горячие” головы… Но мы, культурный слой чеченской нации, были бессильны остановить запущенный изощренными политтехнологами — так называемой партией войны, а проще — военной мафией — механизм кровавой бойни.
Даже в жестокое военное время чеченские писатели не опустили руки, не впали в отчаяние, били в набат, обращая внимание общественности страны и мира на вопиющие факты неоправданного применения военной силы, широкомасштабного насилия над гражданским населением, попрания политических и личных свобод. Кроме того, такие актуальные выступления в печати имели целью морально поддержать людей, попавших в беду. Появилась и другая угроза: многочисленные гуманитарные организации, помогавшие народу физически выжить, в то же время пытались воздействовать на умы и сердца чеченцев с целью их нравственной и религиозной переориентации. Наибольшего результата добился так называемый ваххабизм. Под его влияние попали в основном дети из неблагополучных семей, в которых не соблюдались ни традиции своего народа, ни предписания ислама. Если судить по риторике его носителей, ваххабизм можно считать одним из направлений ислама, но действия его последователей в Чечне говорят о том, что они вообще не имеют отношения к религии, ибо не может мусульманин подвергнуть опасности жизнь ни в чем не повинных людей. В священном Коране четко сказано: убийство одного невинного человека равносильно убийству всего человечества.
Сейчас влияние ваххабизма в республике невелико, и перспективы на дальнейшее существование он не имеет.
Коснувшись ислама, мне хочется обратить внимание на статью Юрия Каграманова “Зеленый бык на зеленом поле” (“Дружба народов”, №4, 2007). Страшную судьбу он предрекает исламскому миру: он станет, по мнению Ю.Каграманова, ареной жесточайших столкновений между суннитами и шиитами на огромной территории “от Ирана до Индонезии”… Но никаких предпосылок — экономических, геополитических, социальных — для этого нет, и автор их не приводит. Конфликт между суннитами и шиитами надуман и провоцируется извне. Другое дело, что на почве религиозных разногласий те силы, которые навязывают всему миру так называемый новый порядок во главе с США, постараются спровоцировать такой конфликт. На мой взгляд, столкновения могут произойти между силами, навязывающими всему миру свой образ жизни, основанный на поклонении золотому тельцу — с одной стороны, и теми, кто отстаивает права своих народов на самобытность, на духовность, на веру во Всевышнего — с другой.
И эта война уже ведется по всему свету — где оружием, а где через СМИ.
И российские СМИ в основном работают не на стороне сохранения самобытности народов федерации, а на стороне бездуховного глобализма. По всем общероссийским каналам ежедневно идут передачи, разлагающие нравственность людей, пропагандирующие блуд, разврат, насилие. Воскресное пятнадцатиминутное выступление митрополита Кирилла бесследно тонет в могучих волнах безнравственного эфира. Передача о трех мировых религиях “Ныне” канула в лету. Теперь на общедоступных каналах только развлекаются, шутят, переодеваются, играют в различные игры, вперемежку с голливудскими фильмами низкого пошиба. Во всех передачах — узкий круг одних и тех же лиц, которые выступают экспертами по всем вопросам, писатели представлены двумя персонами — Виктором Ерофеевым и Дмитрием Быковым. Воистину, со светлой грустью вспоминаешь свою далекую юность в Советском Союзе, когда почитались общечеловеческие ценности и гуманизм был в почете, когда Л.Н.Толстой для нас был “человечищем и глыбой”, когда проводились литературные вечера в “Останкино” и по телевидению выступали такие писатели, как Ч.Айтматов, В.Астафьев, В.Распутин, Г.Матевосян, Н.Думбадзе, Й.Авижюс, К.Кулиев, Р.Гамзатов, А.Вознесенский и многие другие. Они говорили о сокровенном, наболевшем и спокойно обходились без нецензурных слов. А где молодая смена, которая должна продолжить великие гуманистические традиции русской литературы?! На телевидении их не видно! Книги же мало кто читает, все смотрят “ящик”, который и формирует сознание обывателей, т.е. большинства, особенно молодежи. Это влияние может быть нравственным, посредством экрана можно достичь больших успехов в воспитании нового поколения в духе толерантности к другим культурам, истинной веры, законопослушания и гражданственности. Однако на сегодня российское телевидение имеет тлетворное влияние на массовое сознание. Это ускоряет исчезновение национальных традиций, смывание нравственных барьеров.
Читая толстые журналы, обнаруживаешь, что чувством стыда не обладают многие молодые писатели. В этой связи упомяну повесть Германа Садулаева, безусловно, талантливого писателя, “Учение Дона Ахмеда” (“Дружба народов”, № 9, 2007), в которой показан образ типичного чеченца, взвалившего на себя ответственность за восстановление справедливости по всей России. Повесть поначалу читается с интересом. И вдруг — непристойные сцены, слова, “ерофеевщина”. Мне, как читателю-чеченцу, стало не по себе. Я подумал: как тяжело будет его родственникам — отцу, сестре, брату, — если они прочтут это. Речь не о моем личном читательском восприятии, которое может показаться излишне пуританским. Как только чеченец начинает осознавать себя как индивидуум, он попадает в жесткую систему морально-нравственных ценностей, обязанностей и запретов. Выполняя требования этой системы, человек может контролировать свои эмоции и поступки, у него вырабатывается высокая сопротивляемость жизненным бедам и невзгодам. Герман Садулаев говорит, что он (повествователь) не ортодоксальный чеченец, и называет свое жизненное кредо — зарабатывать деньги и предаваться телесным наслаждениям. Герой Садулаева кичится своими похождениями, он даже не сомневается в своем праве вести “здоровый скотский образ”, это стало его философией. Такая вседозволенность опасна тем, что она может стать примером подражания и для других пишущих чеченцев и, проникая, как вирус, в сознание подрастающего поколения, может способствовать подтачиванию нравственного иммунитета народа.
Я бы хотел, чтобы каждый пишущий задумался о том, как его слово отзовется. Но, к сожалению, этого не происходит.
В журнале “Новый мир” (№ 9, 2007 г.) опубликована статья Н.Маркелова “Где рыскает в горах воинственный разбой” — собрание высказываний русских писателей и военных о северокавказских народах исключительно отрицательного характера. Больше всего досталось, конечно, чеченцам. Цитируя классиков, автор тщательно избегает их высказываний о чеченцах позитивного характера. Или находит “спасительную” отговорку: “Тазит у Пушкина, как потом и Мцыри у Лермонтова, — чеченец, можно сказать, не этнический, а литературный”. Наиболее талантливо образы чеченцев XIX века даны в повести “Хаджи-Мурат” Л.Н.Толстого. Я бы посоветовал Н.Маркелову ее прочитать — судя по тому, что он ее не замечает, создается впечатление, что он с этой повестью не знаком.
Отрадно, что военные события в Чеченской Республике получили отражение не только в чеченской, но и в русской литературе. И не только в ангажированных сценариях низкопробных кинобоевиков, навязывающих образ чеченца-злодея и террориста и разжигающих межнациональную рознь. Но и в достаточно качественной и объективной прозе молодых писателей — Аркадия Бабченко и Захара Прилепина, которая интересна как русским, так и чеченцам. В их книгах чувствуется искренность и непредвзятость. И война предстает в новом ракурсе: без ура-патриотизма, как безусловное зло вне зависимости от целей и задач; правых и виноватых здесь нет, есть только те, кто реально физически и духовно страдают от нее, — гражданские чеченцы и русские; срочники, оказавшиеся на войне не по своей воле; “солдаты удачи”, понявшие, что романтика сражений — миф, а война — это пот, грязь, кровь, блевота, где доминирующими чувствами являются страх, одиночество и незащищенность. Такой подход к военной теме заслуживает уважения, он тем более ценен, что пишущие — участники событий и не понаслышке знают, что такое война. Такие произведения не разобщают людей, а объединяют, подчеркивая значимость человеческой жизни, обесцененной войной.
Юрий Горюхин (г. Уфа)
Литература требует подвижничества
Литературная ситуация в Республике Башкортостан сегодня в какой-то мере напоминает ситуацию в национальных республиках до распада Советского Союза. Сравнить “как было” и “как стало” — может быть, именно под таким углом и стоит взглянуть на литературный процесс в нашей республике.
Очевидно, что русская, башкирская, татарская и литературы других национальностей у нас в Башкирии не существуют автономно. Мы находимся в одном процессе взаимопроникновения и взаимодополнения культур. В этом, на мой взгляд, главное отличие существования литературы, да и искусства вообще, в многонациональном, как наш, регионе. Но, несмотря на все это разнообразие векторной составляющей, в силу исторических реалий, является все же литература на русском языке. Так, когда речь заходит о переводе, например, с башкирского, то подразумевается прежде всего перевод произведения на русский язык, прямые переводы на другие языки хоть и существуют, но носят пока экспериментальный характер.
У нас есть мощный, имеющий структурные подразделения по всей республике Союз писателей Башкортостана. Входящая в него русская секция (около 30 членов). Стабильно работающее литературное объединение “Уф-ли”. Книжное издательство “Китап”. Литературно-художественный журнал “Бельские просторы”, газета культурологической направленности “Истоки”. Литературные премии имени Салавата Юлаева, Аксакова, Бабича, Худайбердина, Степана Злобина. Различные литературные конкурсы.
На сегодняшний день “толстяк” “Бельские просторы” является самым значимым ресурсом для русскоязычной литературы: жесткая периодичность, объем в 15 авторских листов, устойчивое финансирование, сносные гонорары, отработанный техпроцесс и, при четком направлении, некоторая эклектичность, оставляющая надежду почти любому профессиональному автору. Трехтысячный тираж ощутимо маловат, но всегда есть аргумент в виде сопоставимых тиражей федеральных толстяков.
Журнал полностью отражает литературную действительность региона и почти без всякой экстраполяции позволяет проанализировать ситуацию.
Около 200 авторов в год печатаются на страницах нашего журнала. Костяк журнала, а значит, и русской республиканской литературы — авторы старшего поколения. Работают они, как правило, в традиционной манере, и основной объем добротной крупной прозы приходит именно от них. У них достаточно обширный и стабильный круг читателей. Следом идет группа писателей, давно себя зарекомендовавших и реализованных в своем творчестве. У многих из них свои издания, дело, которым они живут, поэтому иногда общественно-культурная деятельность неизбежно вытесняет литературную. Но именно эти авторы являются мотором, движущей силой современного литературного процесса. Поколение 30—40-летних представлено не так широко, как можно было бы предполагать. Безусловно, есть интересные писатели. Но как бы любопытно ни было их творчество, они одиноки. Отсутствие интеллектуалов в расцвете сил объяснить легко и просто: данная возрастная категория почти полностью затребована другими сферами капиталистического хозяйства. Сегодня уже можно достаточно определенно сказать, что занятие литературой требует не просто потребности в письменной работе, но и, если хотите, подвижничества. Радует и в то же время озадачивает молодое племя литераторов. С одной стороны, они бурлящим потоком вливаются в литературу, но, с другой стороны, таким же бурлящим потоком из нее выливаются, с легкостью растворяясь в журналистике и вездесущем пиаре.
Все перечисленные выше ресурсы находятся на государственном обеспечении, о внимании власти говорит уже то, что на всех съездах и годовых собраниях Союза писателей присутствует сам президент Муртаза Рахимов. Понятно, что
никто — в том числе и государство — не дает деньги только для того, чтобы их отдать. Цели ставятся достаточно четкие, задачи определенные, но они не лежат за рамками нравственных ценностей. Отстоять свою точку зрения всегда возможно, если, конечно, она не абсурдна и не противоречит сложившимся культурным реалиям.
Литературные проблемы находятся давно уже не в издательской и не в писательской среде, а в среде читательской. Если высокопарно уподобить писателя духовному поводырю, то отсутствие паствы нивелирует весь смысл его высшей миссии. Собственно, не зря 2007 год был объявлен годом русского языка. То, что необходимо что-то предпринимать, поняли, кажется, уже все.
Александр Трушко (г. Минск)
Надежда на Возрождение
О чем бы ни писали современные белорусские литераторы — о детстве, о первой любви, о дороге к Храму, — они неизменно пишут о Беларуси, об отношении к своим корням, неизбежно приходят к проблеме самоидентификации.
Исторически так сложилось, что наши предки жили словно на “сквозняке истории”. Нас словно “выдуло” из европейского культурного контекста на 200 лет. Беларусь как таковая и возникла на стыке двух цивилизаций: собственно европейской и русской. Тяготея по родству и языковой близости к последней, оказалась под массированным влиянием первой. Однако сотни лет как полонизации, так и русификации привели к тому, что действительность в национально-культурной сфере приняла форму парадокса. С одной стороны, государство поддерживает существование 4—5 литературных журналов — в том числе и на белорусском языке, а с другой — белорусское слово, как это ни кощунственно звучит, попадает под прямой запрет. До недавнего времени существовал список литераторов, которых учителям запрещалось приглашать для выступлений в общеобразовательных школах. По данным статистики, только 2% городской молодежи говорят на родном языке. Если тенденция сужения сферы пользования родным языком будет сохраняться, нам грозит катастрофа — утрата национальной самости. Возможно, что эта катастрофа уже произошла.
Приход независимости в постперестроечное время оживил надежды как народа, так и писателей, но, увы, ожидания во многом не оправдались. Поэтому персонажи произведений белорусских писателей оказываются втянутыми в специфически белорусскую форму “бунта” — пассивный бунт против действительности, которая не есть финальное национальное Возрождение, позволяющее нации считать себя зрелой.
Главная проблема сегодняшнего дня белорусской литературы — проблема национального самоотождествления, проблема самости. Прозаики ищут пути ее возрождения, ибо ее ослабление, а тем более — разрушение равнозначно исчезновению того конститутивного начала, общенационального идеала, который нельзя “придумать” или “создать” по приказу опомнившегося начальства. Национальный идеал, национальная идея являются гарантами жизнетворчества народа. Их вовсе не нужно “создавать”, наново “формулировать”, как утверждает наша официальная идеология, они вырабатывались народом на протяжении веков. В данной социокультурной ситуации белорусские литераторы, принадлежащие к различным поколениям и “исповедующие” различные эстетические ценности, стремятся выразить в своих произведениях собственное понимание “национального космоса”, выстроить такую аутентичную модель белорусского мира, которая могла бы восприниматься как оригинальная, самоценная составляющая общечеловеческой культуры.
Однако поиски национального идеала, который привлек бы внимание исчезающего читателя, приводят в процессе осмысления художественного образа к осознанию первородного хаоса личностного бытия.
Это показательно при сравнении эстетического поля “Тутэйших” (литературного товарищества второй половины 80-х годов) — и “БумБамЛита” (неоавангардист-ского движения конца 90-х). Если “Тутэйшие”, при всем разнообразии их художественных устремлений (от “неоромантизма” Людмилы Рублевской, Витовта Чаропки, Виктора Шнипа — до антиутопического “конструктивизма” Адама Глобуса, Сергея Дубавца, Олега Минкина, Игоря Сидорука), все еще усматривали возможность спасения человека через национальное восстановление его внутреннего “Я”, то пришедшие за ними под грохот железного тазика-талисмана “бумбамлитовцы” с энтузиазмом поучаствовали в поминках по человеку.
Белорусская литература самой спецификой отечественного политического контекста обречена (в том числе в перспективе обозримого будущего) на “герметичность”. Само понятие “широкой читательской аудитории” для писателя становится фантомом; реальные читатели хотя и немногочисленны, зато, как правило, уже самим своим интересом к белорусской книге совпадают с литератором в главном — в белорусскости. Неожиданная и, кажется, необратимая герметизация литературного процесса приводит к тому, что собирательные образы-персонажи, при всей их несхожести, не могут скрыть своего “происхождения” от белоруса, который уже в момент осознания своей принадлежности к национальной самости “выбирает” роль и жизнь “постороннего”, “маргинала”, “официального сумасшедшего”.
Писатели поколения “Тутэйших” мечтали заполнить виртуальное литературное пространство белорусскостъю, но обнаружили, что свою историческую перспективу белорусы оставили в прошлом (одни — в Полоцком княжестве, другие — в Великом княжестве Литовском, третьи — в “социализме” брежневского образца); иначе говоря — прожили уже свое будущее…
В литературном пространстве указанная мифологема порождает авторский интерес к исторической прозе; исследуются события и люди исключительные, излучающие пафос не просто героический, а героико-трагедийный, жертвенно-мученический. У прозаиков помоложе (повести Витовта Чаропки, рассказы, повести и роман “Золото забытых могил” Людмилы Рублевской) отчетливо проступают черты неоромантизма, у истоков которого стоял Владимир Короткевич. Некоторые из писателей обращаются к технике гиперреализма, имплантируя художественность внутрь документа, в результате чего вымысел и фактографическая точность образуют метареальность, где выдуманное неотделимо от действительного (“роман-документ” Алеся Пашкевича “Площадь Свободы”, его же “роман-биография” “Круг”).
Прозаикам старшего поколения — Анатолю Кудравцу, Алесю Жуку, Виктору Казько, Виктору Карамазову, Владимиру Орлову, Миколе Купрееву — философема исторической неизбежности нереализованного идеала белорусской родины представляется как растерянность целого народа. Ситуация “национального ожидания” (“исчезновения”, “упадка”, “распада”), сегодня обсуждаемая, в общем-то без прежнего воодушевления, способствует распространению почти кафкианской модели “застывшего абсурда”. Пример из жизни: белорусский турист, осмелившийся потребовать при выезде на Украину таможенную декларацию на родном языке, был задержан за “воспрепятствование работе таможни”.
Модель абсурда наиболее полно и последовательно воплотилась в творчестве Юрия Станкевича, хотя ее фрагменты присутствуют и у Бориса Петровича, и у Андрея Федоренко, и у Анатоля Козлова.
Герою современной белорусской литературы состояние покоя неизвестно в принципе; это — человек идущий. Впрочем, еще и оглядывающийся — особенно в произведениях последних десяти лет писателей старшего поколения, которое обращалось к жанру антиутопии (сборник Ивана Шамякина 1994 года “Сатанинский тур”), философской и фантастической притчи (тексты “Герой”, “Черная сила”, “Букет роз”, “Интеграция”, вошедшие в книгу Василя Быкова “Парадоксы жизни” — 2004 г.). В будущем патриархи национальной литературы (к сожалению, уже отошедшие в мир иной — Василь Быков умер в 2003-м, Иван Шамякин в 2004 году) находили… отсутствие будущего, некой перспективы жизнетворчества, понимаемого как способность человека создавать личный космос, “вселенную”, хрупкую — и вместе с тем грандиозную в своей непостижимости. Так, Александр Ступак, главный герой повести Василя Быкова “Афганец” (другое название — “Час шакалов”), написанной еще в 1998 году, но опубликованной только после смерти писателя, доведен до отчаяния безысходностью отечественного бытия. Для бывшего участника войны в Афганистане и мирное время превращается в “поле боя”. Быковский Ступак находит главную, как ему кажется, причину “обезболивания” белорусов: “В этой стране все хорошее и плохое делалось по команде одного человека…”
Герои современных белорусских литераторов больны неизбывною виной — перед близкими, любимыми, перед народом и историей, но особо острое чувство вины испытывают они по отношению к собственному белорусскому “Я”, “убить которое — означает убить себя” в произведениях уже упоминавшегося Бориса Петровича.
Можно подумать, что белорусские писатели — люди угрюмые, злобные, впавшие в коллективную депрессию и не любят родину в ее теперешнем образе, раз пишут произведения подобной проблематики, а вот журналисты — оптимисты, патриоты, окрыленные верой в успех государственного строительства по лекалам нынешних белорусских политиков. Может, дело в разности способов мышления: ибо первые говорят и мыслят исключительно на белорусском языке, а вторые — преимущественно на русском?
Произведением, наиболее полно отражающим острейшую проблему для белорусов — проблему национальной самоидентификации, можно назвать рассказ Анатоля Кудравца “Смерть националиста” (1992). Автор исследует последствия двойной утраты — веры в Родину и мечты о родном доме. Сограждане “исключают” героя, Виктора Матюшонка, из жизни как душевно больного человека; приговор оглашается устами капитана милиции: “Разве может нормальный человек читать провокационные стишки перед народом?”
Белорусские прозаики всеми своими устремлениями пробуют вернуть отечественной литературе ее имя, в котором уместились бы переосмысленное славное прошлое, драматическое настоящее и неопределенное будущее, в котором есть хоть крохотный лучик надежды на очередное в национальной истории Возрождение.
Рамазан Цуров (г. Назрань)
История под лупой литературы
Осмысление сегодняшних дней — а прошедшие с начала конца советской эпохи полтора десятилетия все еще продолжают оставаться сегодняшними днями — задача невыполнимая, как и достижение всеобщего благополучия, но современный писатель, чувствующий ответственность за все, что происходит с его страной и народом, должен в меру своих сил и таланта быть если не факелом, то хотя бы свечой, дающей пусть и слабый, но настоящий свет.
Прошедшее время многим представляется огромной прозрачной лупой, сквозь которую они ясно смогут увидеть самые мелкие детали событий прошлого, что кажется мне отчасти верным, когда я читаю аналитические статьи о событиях
80—90-летней давности, о возможностях альтернативного развития тех или иных событий. Конечно, одну из главных ролей здесь играет срок давности государственных секретов, и события 50—60-летней давности покрыты еще более плотным туманом. Кто из нас может сказать, что читал правдивые книги о Великой Отечественной войне? История не происходит, а пишется. Новая российская история переписывалась за десяток лет несколько раз.
Задачу освещения постсоветского пространства и современных событий можно решить только через личностные ощущения писателя, имея в наличии лишь самую скромную информацию о закулисье этих событий и о кукловодах… Поэтому я буду рассказывать о том, что знаю лучше всего: о жизни и литературе моей крошечной республики, о том, почему на литературных полях Северного Кавказа два десятка лет был такой неурожай.
Кое-что в этом плане в Ингушетии изменилось. В 2007 году правительство республики выделило средства на издание сборников рассказов Бадруддина Горчханова и Вахи Хамхоева, а также на издание сборника моих стихов. Мне кажется, эпоха депрессии в ингушской литературе заканчивается. Приводится в порядок десятилетиями находившийся в преступном беспорядке ингушский нартский эпос — как часть бесценной общекавказской Нартиады. Готовится к переводу на русский язык героический эпос ингушей. За последние 150 лет ингушский и чеченский народы как минимум три раза полностью теряли свое культурное наследие. Народы с менее трагичной судьбой поступательно развиваются, в то время как нашим народам все приходится начинать с нуля. И все же тот, кто скажет, что литература вайнахов бедна, будет в корне не прав. А что касается будущего, беспримерная воля к жизни, генетически присущие непокорность, гордость и неумение сдаваться в очередной раз позволят нам догнать остальных.
Перелом в основных направлениях, образах, темах литературы постсоветского периода наиболее четко проявился на Северном Кавказе. Причем перелом очень быстрый. Как сказал на памятном “круглом столе” “ДН” в Железноводске весной 2006 года Леонид Теракопян: “Это была хорошая поэзия (советская поэзия. — Р.Ц.), но не следует забывать, что она рисовала Кавказ с парадного входа. Это были стихи, которые оставляли читателя в кунацкой. Вся сложная повседневная жизнь жилого дома оставалась за семью печатями”. Такой была поэзия публикуемая. Большинство издаваемых поэтов были готовы в любое время изменить свои взгляды. Покойный Расул Гамзатов, когда компартия считала Шамиля вождем национально-освободительного движения, восхищался им, а когда начала считать английским шпионом, написал разоблачительную поэму, где назвал аварца Шамиля чеченским волком и ингушской змеей. Это было время, когда тысячи ингушских женщин, детей и стариков умирали от голода, холода и тоски в степях Северного Казахстана и ответить ему было некому. Настоящие же поэты, такие, как ингуш Али Хашагульгов, сидели в лагерях для политзаключенных и находились под прессом спецслужб всю оставшуюся жизнь.
В самом конце 80-х — начале 90-х в тогда еще Чечено-Ингушетии появилась другая поэзия: поэзия возрождения национально-освободительной борьбы, плавно переросшая в бардовские песни. Эти песни взяла на вооружение вместе с оружием, оставленным в Грозном тогдашней российской властью, новая чеченская элита во главе с Дудаевым. Как профессионал хочу отметить, что “Вставай, страна огромная” по идеологическому воздействию с некоторыми из этих текстов и рядом не стояла. Я также хорошо помню сопротивление чеченской интеллигенции во главе с патриархом чеченской литературы Абузаром Айдамировым, высказавшим в лицо Дудаеву свое мнение о том, что тот ведет Чечню к уничтожению, помню бесконечные митинги на Театральной площади всех здравомыслящих граждан Чеченской Республики, которые в конце концов проиграли.
Слово “вседозволенность” стало штампом в постсоветской России. Действительно, информационная вседозволенность — свобода — имела место в первые годы перестройки. Потом она осталась в Москве, Санкт-Петербурге и других крупных центрах. В провинции гайки начали закручивать намного раньше, так как там это значительно проще. Осталась вседозволенность порнографическая. Она для властей не страшна.
В скудной литературной жизни Ингушетии кроме вышеназванных произошло еще одно не столь давнее событие. Дмитрий Рогозин — тогда еще руководитель одного из думских комитетов, — подал в суд на ингушского прозаика Ису Кодзоева за его книгу “Обвал”, о художественных достоинствах которой я предпочел бы умолчать, с формулировкой “За разжигание межнациональной розни и поддержку терроризма”. В книге идет речь о выселении 1944 года и о многолетнем сопротивлении войскам НКВД горстки не покинувших свою родину вайнахов. Интересно, что ожидает писателя, талантливого, честного и правдивого на все сто процентов, если такой появится? В сегодняшней ситуации жить долго он не будет. Остается лишь надеяться на то, что изменится сама ситуация…
Нэлли Абашина-Мельц (г. Таллин)
Чтоб не распался круг души
Журналы, как и люди, имеют свою судьбу. Рождаются, растут, набирают силу, расцветают, а потом долго живут на радость читателям. Но порой случается иначе. Исторические катаклизмы не обходят стороной и печатные издания, в том числе и журналы. Так было и с “Таллинном”. (Это название писалось с двумя “н” в 1940-х—начале 1950-х гг. на картах и в печатных изданиях. Часть этого слова — linn — этимологически обозначает город. Логотип журнала был зарегистрирован в 1991 году. Такое написание принято во всех официальных государственных органах Эстонии.)
Итак, “Таллинн” был основан в 1978 году — это старейший русский журнал Эстонии. Все, чем могут гордиться литературные журналы на русском языке в нашей стране, начиналось на страницах “Таллинна”: переводы с эстонского, оригинальные произведения местных русских авторов, театральные рецензии, искусствоведческие статьи, обзоры музыкальной жизни, архивные разыскания, воспоминания, литературоведческие эссе и критические заметки, творческие портреты деятелей культуры — эти материалы заполняли страницы “Таллинна”. Журнал тесно сотрудничал с редакцией художественной литературы на русском языке крупнейшего издательства “Ээсти Раамат” (Эстонская книга), отрывки из выходящих отдельными изданиями книг печатались сначала в журнале. Многим русским авторам журнал помог состояться, многие переводчики, составляющие ныне гордость нашей переводческой школы, начинали в нашем журнале: Светлан Семененко, Татьяна Верхоустинская, Татьяна Теппе, Эльвира Михайлова, Борис Тух, Марина Тервонен, Ирина и Виталий Белобровцевы, покойная ныне Наталия Калаус и ваша покорная слуга в том числе. Здесь же печатались и корифеи перевода с эстонского Вера Рубер, Александр Томберг и Арнольд Тамм. Искусствовед и знаток истории нашего города и достопримечательностей Эстонии Юрий Куускемаа приносил свои легенды о Таллине в наш журнал (сейчас готовится к изданию его новая книга “Легенды и были Таллина”).
В 1991 году Союз писателей Эстонии и Министерство культуры Эстонской Республики отказались от своего детища и объявили конкурс на издание журнала. Это было время восстановления независимости, обретения статуса самостоятельного государства, а многим казалось, что деньги по-прежнему будет давать государство. Конкурс выиграло Общество русской культуры — огромное сообщество людей, по-разному представляющих возможности и цели этой организации. Когда выяснилось, что все надо делать самим — заключать договор об аренде помещения, искать полиграфическую базу, работать с авторами, а самое главное — добывать деньги, работать с торговлей и подпиской, иметь компетентных работников, то пыл поостыл. Журнал перестал выходить. Так продолжалось четыре года. Пока группа подвижников (в основном это были выпускники Тартуского университета) не принялась восстанавливать журнал. У нас до сих пор нет ни одного штатного сотрудника, нас никто не финансирует из госбюджета, мы арендуем комнату в Институте эстонского языка — пошло навстречу Министерство образования и науки Эстонии и руководство института, где я служу редактором Эстонско-русского словаря. Журнал работает на, как это сейчас стало модным и принудительно-обязательным, проектной основе. И тут нашим незаменимым помощником, благодетелем, спасителем является фонд “Eesti Kultuurkapital” (Капитал культуры Эстонии).
“Таллинн” был восстановлен в июле 1995 года. Назвать успехом то, что мы делаем, наверное, и нельзя. Мы не можем похвастаться тысячными тиражами и доходом от продаж. Зато нам удалось привлечь интересный авторский состав, сохранить переводческую школу, предложить свои страницы начинающим нелегкий писательский труд, обмениваться литературоведческими и архивными изысканиями, следить за книжными новинками у себя в стране и за ее пределами, рассказывать об условиях выживания, ставших вызовом для каждого из нас. Оказалось, что человек таит в себе большой творческий потенциал и силы для его реализации, способен к самоотдаче и бекорыстному служению делу. Среди наших авторов — известнейшие писатели Эстонии, драматурги, актеры, музыковеды, искусствоведы, ученые-лингвисты, общественные деятели, а также молодая поросль. К настоящему времени мы выпустили более 50 журнальных номеров. Темы, которые мы открываем в журнале, близки людям культуры, пространство языка — безмерно, неизученных архивов — масса. Особенно активно стали работать учителя-русисты. Благодаря их активным архивным разработкам открылись новые страницы российско-балтийских связей, в научный оборот введены неизвестные ранее имена и факты. Наш журнал с интересом читают жители Эстонии, которые постигали науку и искусство в вузах Москвы и Ленинграда.
С 1996 года при журнале выходит Библиотека журнала “Таллинн”. В этой серии увидело свет 16 книг. Начиналась она литературоведческим исследованием Михаила Лотмана о контрастивной поэтике Мандельштама и Пастернака, в этой библиотечке мы опубликовали книги Александра Гениса и Бориса Парамонова, Юрия Иваска “Похвала российской поэзии” и Владимира Микушевича “Проблески”.
Издательство выпускает в приложении к журналу свою библиотеку. Недавно мы открыли новую рубрику для представителей финно-угорских народов, предоставляя страницы журнала для авторов из финно-угорских республик России.
И как тут не рассказать о начинании Эстонского литературного музея. “Жизнеописания эстоноземельцев” — так называется эта серия. Вот уже десять лет сотрудница музея Руть Хинрикус вместе со своей неизменной помощницей Волитой Паклар собирает истории жизни живых свидетелей истории — людей, которых судьба свела на эстонской земле. Одна книга на русском языке — “Расскажи о своей жизни” — уже увидела свет и получила восторженные отзывы от читателей библиотеки “Русское зарубежье”. На вопрос: зачем мы это делаем? — можно ответить так. Давая возможность высказаться другим, мы тем самым выражаем и себя, мы хотим сохранить в себе то, что получили в своей alma mater. Делаем, потому что хотим возделывать островок духовного общения для себя и для тех, кто в этом нуждается, кому нужна опора, чтоб, говоря словами Давида Самойлова, “не распался круг души”. И еще. Мы видим свою миссию в том, чтобы предоставлять свои страницы для общения, для расширения сведений о новой Эстонии, для развития творческой энергии молодых. “В эпоху разомкнутых связей и скреп никому объяснить ничего не дано и не надо”, — утверждает в своих стихах Александр Кушнер. Но мы незримо связаны тысячами нитей с теми, кто когда-то жил в Эстонии или, наоборот, мечтал вернуться (нам не стоит забывать о тысячах живущих в России эстонцев, кто-то из них оказался там по доброй воле, кто-то был вывезен туда насильно — но для всех них Эстония остается родиной, она есть в душе у каждого человека), кто любит этот край, кто творил на этой земле, у кого сохранились о ней добрые воспоминания, кто здесь любил, у кого остались здесь родные могилы. У нашей маленькой страны есть чем поделиться с другими народами. И если на той огромной, благодатной почве, какой мне видится пространство русского языка, взойдет хоть одно зерно, хоть один росток интереса и любви к моей Эстонии, я буду счастлива, что смогла оградить свой народ от непонимания и неприязни.
Излишнее политизирование наших отношений убивает чувства, делает человека заложником идеи, объектом мщения и ненависти.
Салим Бабуллаоглу (г. Баку)
Утопии и реальность
Для начала — краткая ретроспекция.
В 1991 году Азербайджан во второй раз в ХХ веке обрел независимость. Но эту великую радость омрачили обрушившиеся на нас трагические испытания и беды: конфликт с Арменией, переросший в войну, карабахская трагедия, черный январь, ходжалинский геноцид, изгнание миллиона азербайджанцев от исконных очагов, оккупация пятой части территории Азербайджана.
Мы пережили внутренние распри, междоусобную борьбу временщиков и популистов за власть, симптомы переходного периода и поныне дают о себе знать: проблемы беженцев, безработица, инфляция, обнищание людей, оказавшихся без крова и средств к существованию; с другой стороны — коррупция чиновников, ловкачей, ловящих рыбку в мутной воде, жестокие императивы рыночной экономики и голого, циничного прагматизма. Отстюда — спад тонуса духовной жизни, расшатывание шкалы моральных ценностей. Вдобавок мы столкнулись с угрозой разрушения и потери связей с соседями и друзьями на всем постсоветском пространстве. И сегодняшний наш “круглый стол” направлен на восстановление этих связей и восполнение потерь.
В новейшей азербайджанской прозе появилось довольно много достойных внимания произведений. К сожалению, в рамках выступления невозможно поделиться впечатлениями обо всех значимых работах. Остановлюсь на трех прозаических произведениях, посвященных обозначенным мною проблемам. Это повести “Белый овен, черный овен” Анара (кстати, опубликованная в “Дружбе народов” в 2006 г.) и “Байрагдар” (“Знаменосец”) Эльчина и роман Эльчина Гусейнбейли “Человек-рыба”.
Нет необходимости представлять Анара на постсоветском литературном пространстве и в этой аудитории. Я хочу лишь отметить, что этот писатель, являющийся неофициальным лидером азербайджанской прозы “шестидесятников”, не только определил эстетический вектор тогдашней нашей прозы, но язык его прозы стал эталоном литературного азербайджанского языка. Это язык художника-мыслителя. Так написана и повесть “Белый овен, черный овен”, утопические и антиутопические сказки.
В первой части повести, в ее “белой”, оптимистической версии, все идеально: “Объединенная Азербайджанская Республика — демократическое светское государство азербайджанских турков и всех проживающих здесь народов; Нагорно-Карабахский конфликт разрешен на основе взаимного компромисса, в театре имени Александра Ширванзаде готовится постановка пьесы Джалиля Мамедкулизаде “Кяманча”… Правда, события минувшего не забыты, но после возвращения к родным очагам, в Армению, азербайджанцев и обеспечения прав армян в Нагорном Карабахе не осталось нужды в конфронтации…”; в Баку празднуют Новруз-байрам; символизирующая народ семья Мелика Мамедли — счастливые во всех отношениях люди. Картина этакого человеческого-всенародного-утопического счастья. Во второй части — “черной сказке” — уже нет суверенного Азербайджана, Баку разделен на три оккупационные зоны, находящиеся под шиитско-фарсидским, необольшевистско-русским, англо-американским имперским (=псевдодемократичным) патронажем: “Бехишти-Бади-Кубе”, “Бакинская Коммуна”, “Баку-Сити”. На уровне семьи народ оказался расчлененным, а главный герой Мелик Мамедли остался вообще без родины… Так в чем же выход? Мелик Мамедли пытается вырваться из “царства тьмы” на белый свет, вскочив на белого овна. Но так и не известно, удалось ли герою Анара его догнать…
В повести еще одного ярчайшего представителя “шестидесятников” — Эльчина “Байрагдар” (“Знаменосец”) ведется речь о жизни беженцев — о проблеме, которая может считаться постсоветским бедствием. Эльчин привнес в современную нашу прозу не только картины бакинской городской жизни, но и стихию колоритной апшеронской зоны, реабилитировав образ апшеронца, зачастую служивший объектом комического шаржирования. В повести “Знаменосец” он продолжил эти поиски, состыковал или столкнул апшеронский колорит с карабахским — шушинским. Их смешение произвела сама история: беженцы из Карабаха, из города Шуши обрели пристанище в рабочем общежитии поселка Бузовны (Апшеронская зона) близ Баку, и события повести протекают именно там. Во впечатляюще точных побробностях показаны миры заветной памяти героев, их переживания, быт, любовь, ропот и гнев, крах надежд и иллюзий, отношение к гуманитарным утешительным благодеяниям, к политическим событиям…
Главная идея доносится через метафору — зубило, символизирующее зловещее, роковое начало: лицемерную национальную политику советской империи. Зубило становится причиной гибели сына Сурхая-Знаменосца, когда империи уже не существовало де-юре и де-факто. Любящий родину, даже в бузовнинском приюте не расстающийся с флагом-триколором республики, он не мог бы никогда представить и понять, почему зубило стало причиной гибели его сына — зубило, прибитое для устойчивости под древко знамени во дворе общежития, срывается и вонзается в сердце по неосторожности упавшего на него Абульфата… Писатель не дает однозначного лобового ответа на вопрос, но метафора недвусмысленно “срабатывает”.
Произведения Эльчина Гусейнбейли уже переведены на многие языки (в том числе опубликованы в “Дружбе народов”), но русскоязычный читатель с ним почти не знаком. Эльчин окончил в 1989 г. МГУ, удостоился ряда национальных премий. Пришедший в литературу в 90-х годах минувшего века, ныне он один из наиболее плодовитых прозаиков. Роман “Человек-рыба”, на который я хочу обратить ваше внимание, увидел свет в 2003 г. Жизнь человека постсоветского времени, противостояние общества и личности раскрываются в чередовании и игре изобразительных пластов: сон и явь, сознание и подсознание, фантазия и реальность. Журналиста то ли из-за его “неугодных” политических статей, то ли из-за индифферентности разлучают с женой — причем при посредничестве тестя и шурина. Впрочем, автор не утверждает это, поддерживая интригу повествования — через намеки, аллюзии, ассоциации.
Журналиста, начавшего борьбу за свою жену, все окружение, управляемое невидимым “шефом”, знакомые и незнакомые люди уговаривают сдаться. Ему обещают легкое решение прежних проблем и новый заказ. Конечно, с условием, что он заказ выполнит. Хотя он и пытается сохранить и отстоять независимость, всесильный “шеф” преследует строптивца даже во сне. В конце романа “шеф” идентифицируется с фатумом героя-журналиста, подчиняет его своей воле. События в локальном измерении завершаются торжеством зла. Роман, в котором герой до конца остается безымянным, — один из самых неразгаданных художественных текстов азербайджанской прозы последних лет. Как и многие события постсоветского периода, которые никогда не будут разгаданы.
Перевод Сиявуша Мамедзаде
Мадина Хакуашева (г. Нальчик)
Проблемы роста
Национальные культуры в условиях глобализации переживают радикальные стремительные перемены, которые характеризуются более или менее сходными тенденциями. Это связано прежде всего с беспрецедентным влиянием культуры масс-медиа, мощным потоком хлынувшей с Запада. Достаточно назвать знаковые явления, ставшие приметой современной жизни: необыкновенно расширившиеся границы влияния СМИ, упрочение и динамичное развитие интернета, когда любой желающий может получить любую необходимую информацию. Это значительно меняет и расшатывает все былые представления о так называемой культурной периферии. Рождение северокавказских литератур, адыгской в том числе, почти совпадает с установлением советской власти. Помимо современного усиления западного влияния, северокавказские литературы в целом оказались отмеченными двойной печатью — этнической и советской. Почти все произведения советской эпохи получили достойный резонанс. Но большинство художественных произведений современных писателей остаются неоцененными даже специалистами.
Наше время выдвигает беспрецедентные условия формирования национальных литератур. Они заключаются в их слиянии, так называемой гибридизации. С течением времени это вызывает непосредственную степень ассимиляции разных художественных моделей сознания, заимствование принципов организации и построения художественного текста, образостроения и т.д. Происходит обогащение прежнего литературного метода, которое вовсе не обязательно ведет к нивелированию так называемого национального колорита.
Облик современной адыгской литературы значительно изменился. 80-е—90-е годы стали переломным этапом, когда кризисное художественное сознание в поисках значительно утраченной национальной основы усиливает связи с народным фольклором, мифом. Эти связи можно считать одним из способов восстановления целостной картины мира. Современное художественное сознание испытывает серьезные трансформации, приближаясь к основной особенности мифологического мышления — литературному мифотворчеству. Новый литературный миф порой обретает форму смелого творческого эксперимента. Так возникает роман-миф в стихах — “Каменный век” Х.Бештокова. Это произведение вывело кабардинскую литературу на новый уровень поэтики. Вслед за ним появилось целое направление современной адыгской литературы, которое можно обозначить как неомифологизм. Эта новая тенденция связана с появлением целого ряда художественных произведений, которые можно обозначить как роман-миф: “Страшен путь на Ошхамахо” М.Эльберда, “Вино мертвых” Н.Куека, “Сказание о Железном Волке” Ю.Чуяко, “Каменный век” Х.Бештокова. Роман Д.Кошубаева “Абраг” также относится к жанру романа-мифа, вместе с тем в истории адыгской литературы это — первый роман-антиутопия.
Повесть Емкужа “Всемирный потоп” соответствует определению повести-притчи, одновременно это — повесть-антиутопия. К этому же жанру можно отнести повесть “Затерявшийся в городе” молодого талантливого кабардинского прозаика с драматической судьбой — Заура Канкулова. К жанру повести-притчи относится и “Черная гора” Н.Куека.
Новый стиль сочетается с яркой преемственностью художественного письма, оставленной в наследство классиками национальных литератур: Б.Пачева, К.Мячиева, А.Шогенцукова, К.Кулиева, Т.Керашева, А.Кешокова и др.
Сегодня можно говорить о двух противоположных тенденциях в отечественной адыгской литературе: первая (так называемый изоляционистский этноцентризм) направлена “в глубь” национальной литературы, имеющей своим фундаментом народный фольклор. Вторая тенденция направлена “вширь”, по направлению к инонациональным литературам. При этом первое направление предполагает усиление требований к уровню знания кабардинского языка, национального фольклора и кабардинской (и в целом адыгской) литературы, второе связано с освоением опыта зарубежной литературы и мировой культуры в целом. Без обязательного развития этих двух направлений перспективы формирования адыгской литературы и литературоведения представляются весьма сомнительными.
Только после крушения “железного занавеса” у адыгов появилась возможность познакомиться с литературой соотечественников из черкесского зарубежья. Литературоведы были приятно удивлены ее богатством и разнообразием. Стало возможным, например, изучение творчества основоположника турецкой реалистической литературы Ахмеда Метхата (настоящая фамилия Хагур), прозаика Омера Сейфутдина (настоящая фамилия Хатков), с именем которого в Турции связывают появление жанра новеллы. Открылся доступ к изучению творчества потомка египетских черкесов-мамлюков Махмуда Баруди (1838—1904), который является основоположником новой египетской поэзии. Другого египетского черкеса — Ахмеда Шауки (1868—1932) называют “эмиром арабских поэтов” и “отцом арабской драматургии”. Мы смогли познакомиться с произведениями Мухадина Кандура, выходца из иорданских черкесов. Он талантливый композитор, режиссер, долгое время работавший в Голливуде, прозаик, автор трилогии “Кавказ”, переведенной на русский, английский, кабардинский языки. Следует особо отметить Орхана Памука, получившего Нобелевскую премию по литературе за роман “Стамбул” в 2006 году. Этот автор — представитель черкесской диаспоры из Турции.
Среди литературоведов существуют разночтения относительно того, к какой национальной литературе следует относить того или иного русскоязычного писателя, в том числе билингва. По-моему, здесь необходимо выработать единый концептуальный подход, руководствуясь не только критерием языковой принадлежности,
а и — главным образом — проблематикой произведения.
Подобная ситуация типична для литературы постколониального периода. Например, обрела популярность франкоязычная арабская литература, получившая новый импульс развития в бывших колониях Франции — в Марокко, Алжире. Блестяще владеющие французским языком, эти авторы идентифицируются как арабские.
Все еще остается острой проблема художественных переводов с русского на кабардинский (балкарский) и с кабардинского (балкарского) на русский. Если в период развитого и позднего социализма в республике практиковались целевые направления для подготовки перспективных студентов в центральные вузы страны (например, на переводческое отделение Литинститута), то сейчас эти возможности практически утрачены. Вместе с тем существует необходимость готовить переводчиков из национальной среды, свободно владеющих родным языком, так как для квалифицированных переводов требуется не только прекрасное знание языка, но и знание национальной психологии.
Вопрос из зала: Если использовать ваши критерии, то можно Пушкина тогда объявить эфиопом, Мандельштама причислить к еврейской литературе, Лермонтова — к шотландцам, а Платонова — к туркменам.
Мадина Хакуашева: Я могу этот список продолжить, ему нет конца. Вот это, мне кажется, в нашем постсоветском пространстве — самая животрепещущая проблема. У нас сейчас появляется реальный шанс обсудить ее.
Леонид Юзефович: Вот Битов говорит о себе, я — адыг по корням. А Орхан Памук — я люблю этого писателя, читаю, мне все о нем интересно — он говорит где-нибудь о том, что он черкес?
Салим Бабуллаоглу: Да. Я брал у него интервью, он говорит — я с пятого колена черкес. Так и сказал.
Ильдар Абузяров: Памук говорит, что он черкес, он так себя осознает. Все-таки важно самосознание. Не язык и не религия. А если писатель уже умер, не оставил каких-то письменных свидетельств, тогда, мне кажется, по языку уже определять, на каком он работал.
Александр Эбаноидзе: Единственное, что я могу сказать тоже, как нерусский писатель, пишущий по-русски… Это драматическая ситуация для писателя. Существует какой-то сокровенный опыт у каждой нации, который на другом языке невыразим. И поэтому никогда писатель самостоятельно и по доброй воле не сменит свой кровный родовой, свой исконный язык. Это всегда следствие травмы биографической, как правило. Я скажу — это всегда ломка. Империи существовали всегда, и всегда в ареал империи включались инонациональные культуры. А Советский Союз в этом смысле был вообще особой лабораторией, когда переселяли, перевозили. При этом существовала уникальная русская литература с ее притягательностью и обаянием, которая соблазняла еще этим людей литературно одаренных из других национальностей.
Наталья Игрунова: Две империи, разрушившиеся в относительно недавнее время — французская и английская, — дают точно такой же опыт. Во Франции сейчас очень много прозаиков из Марокко, из Алжира, даже китайцы, осевшие там. Они считаются французскими писателями марокканского, алжирского и т.д. происхождения. Или один из самых крупных сейчас британских прозаиков — Исигуро — английский писатель японского происхождения… Как они самоидентифицируются — другое дело.
Петр Алешковский: И они получают Букера в Англии, Гонкуровскую премию во Франции…
Ирина Мамаева: На последнем форуме в Липках был мальчик-якут. Он рассказал про своего друга-писателя. Писатель этот якут, он не говорил по-русски в детстве, только на якутском. Но — на разговорном якутском. И когда он стал писать, то понял, что ему проще писать на русском. Написал большой роман. Его читали якуты, якуты же все в принципе читают по-русски, и читали русские. Якутами роман был оценен очень высоко, а русские вообще его не приняли. Оказывается, он писал в традиции именно культуры якутов. Там такой сюжет, что парень с девушкой любили друг друга и всю жизнь не могли в этом признаться — и всё, собственно, ничего не произошло. Для русских вообще непонятно: о чем это, почему они не могли признаться? А в их традиции это нормально: сдержанный народ, сплошь и рядом такие ситуации. Из-за этого многие терпят фиаско по жизни. Соответственно, этого пишущего по-русски писателя все якуты воспринимают однозначно, в русле якутской культуры. Но поскольку это совершенно не в русле самосознания России, русских людей, русской культуры и каких-то русских традиций, то русские его вообще никак как своего не приняли. Это я к тому, что язык все-таки многое определяет.
Алексей Устименко (г. Ташкент)
Стиль жизни диктует свой язык
Не хочется быть большим пессимистом, но и с оптимизмом я бы пока поосторожничал…
Хорошо, конечно, что мы как будто возродили “Звезду Востока” в этом году, — в течение последних полутора-двух лет она не выходила. Но и говорить о том, что ситуация не повторится, я бы тоже пока повременил.
Проблема финансирования старейшего литературного издания все еще остается. Это проблема общая, всем надоевшая, но, увы, пока у всех существующая, а потому — особо останавливаться на ней, пожалуй, нет смысла. Единственно, о чем хотелось бы сказать, так это о том, что выживаем мы пока за счет одиноких спонсоров и подписчиков, львиную долю которых взвалило на свои плечи посольство Российской Федерации, обеспечив таким образом нашими журналами Русский культурный центр Узбекистана, Росзарубежцентр в Ташкенте и ветеранов, читающих на русском языке, но не имеющих возможности подписаться.
За примерно десятилетний период упадка и забвения “Звезды Востока” подросло новое поколение читателей. Старшие о нас подзабыли, а многие молодые вообще не знают о нашем существовании. Поэтому приходится серьезно напоминать о самих себе. И это несмотря на то, что некогда мы имели тираж в 150 000 и однажды входили в шорт-лист Букеровской премии.
Грустно, что этим приходится заниматься в год для журнала юбилейный — в 2007 году нам исполнилось 75 лет!
Топонимический подход к текстам, слегка просматривающийся в пяти выпусках прекрасного альманаха “Малый шелковый путь”, не смог бы продолжаться слишком долго. Ностальгическое отражение утерянной среднеазиатской почвы, грусть по старому Ташкенту рано или поздно, но должны были истощиться. А повторяемый круг авторов, в том числе и давно уехавших, неизбежно привел бы к повторяемости литературных тем, связанных с памятью о прежнем Ташкенте, которого давно нет. Авторы альманаха подросли, стали самостоятельны. Получение Сухбатом Афлатуни Русской премии за “Ташкентский роман” в каком-то смысле поставило точку в существовании “ташкентской” школы литераторов. Москва их признала, но от литературной жизни Ташкента они все-таки оторвались.
Естественно, возникает вопрос — кто заполнит освободившееся пространство?
Дискриминации по языковому признаку в Республике Узбекистан даже в самые политически активные годы, когда разваливался Союз, пожалуй, не было. Древний народ Узбекистана оказался мудр и понимающ. Русский язык востребован. Особенно в последние годы, когда стало ясно, что он важен не только для межнационального общения, но и для общения экономического.
Недоверие к прежней, недавней России постепенно сменяется ее привлекательностью. Впрочем, пока еще по тем же, экономическим, параметрам. Практически нет ни одной вывески в больших городах, не продублированной на русском.
Впрочем, в последнее время — еще и на английском… Не в Афганистан же ехать на заработки, не в Западную же Европу или Америку… Дороже обойдется. Да и в России хорошие рабочие руки пока что востребованы. Хочется думать — не потому, что дешевы, но и потому, что все-таки именно ими некогда были возведены площадь Регистан и ансамбль Шах-и-Зинда, мавзолей Гур-Эмир и мавзолей Саманидов, минареты Ислам-ходжа и Кальта-минор.
Язык остался и останется. Жаль, конечно, будет — если только как экономический фактор. Школы с русским языком обучения по-прежнему существуют. Русскоязычные классы даже переполнены. Случается, и на страницы местных учебников попадают стихи современных русскоязычных поэтов, правда, по гамбургскому счету, к высокой литературе не относящиеся… Выходит достаточно много русскоязычных газет и журналов. Я даже не берусь сказать — сколько их. Очевидно, десятки. Другое дело, что самый интересный материал в них почерпнут из Интернета. То есть, несмотря на полное здешнее отторжение от прежнего “интернационального” тоталитарного государства, которое делало все возможное, чтобы снивелировать все национальные культуры в одну какую-то нереальную среднестатистическую социалистическую культуру, обида за это на язык перенесена не была.
Новое государство по-русски учит своей истории, своей литературе.
Впрочем, это абсолютно естественный и закономерный процесс. Таким образом государство воспитывает граждан своей молодой независимой страны. И для него не важно, на каком языке они будут потом говорить — на русском или узбекском. Они должны будут говорить так, как их воспитали. Можно сказать больше — они будут думать так, как научатся тому в школе или университете.
При этом конечно же возникает ощущение, особенно у людей среднего и старшего поколения, что их пытаются сделать участниками и сопереживателями некой географически небольшой территориальной истории — действительно, истории! — оторвав от истории большой, к которой они всегда были причастны. Ну, хотя бы во время Великой Отечественной войны, которая теперь здесь именуется Второй мировой…
Слава богу, пока нет закрытости. И все это пока объяснимо: народ, обретя независимость, получил допуск к собственной, сейчас заново открываемой им истории. Только открыв ее для себя, он начнет открывать ее и миру, тем самым начав вписывать в контекст истории мировой. Но это не сейчас, это — позже. Этим успокаиваешься.
Принято думать, что язык — это стиль жизни.
В последнее время я что-то стал в этом сомневаться… Поскольку и профессионально к русскому языку и русской литературе начало проявлять интерес в большинстве своем отнюдь не русское население, то, естественно, недалеко то время, когда появятся новые узбекские писатели, пишущие на русском языке. И русской литературой это нельзя будет назвать. Стиль жизни станет диктовать и уже диктует свой язык. В том числе и русский литературный. В итоге произойдет не расслоение, а — отслоение некой иной уже литературы. Делающейся на русском языке, но не являющейся, собственно, русской. И — по мировоззрению, может быть, даже и по образности — она останется чисто восточной, не похожей на русскую. То есть следует ожидать появления своего рода Набоковых наоборот. Тот, являясь русским писателем, стал писать по-английски. Новые же авторы, оставаясь представителями своей национальности, будут писать по-русски. Это будет даже не вариант Чингиза Айтматова. Всех читателей Айтматова объединяло единое для всей прежней страны мироощущение. Не мировоззрение, но именно мироощущение. Теперь же этого может не случиться. Мироощущения, следует признать, теперь различны. Новый русскоязычный “Чингиз Айтматов”, возможно, будет писателем своего собственного ареала обитания. Писателем Узбекистана, Киргизии, Туркменистана. Естественно, если он сумеет справиться с литературным русским языком.
Здесь, в Центральной Азии, писатель, ориентированный на Россию, на как бы коренного русского читателя, на его менталитет, вряд ли теперь осуществится и приживется. В этом смысле для пишущих талантливых одиночек, естественно, будет крайне важна связь с Россией. Они должны будут как-то атрибутировать себя, ощутить себя собой. Без России это невозможно. В Америке или в эмигрантском Париже, живя кланово, они консервируются. В странах СНГ они — скорее всего — растворятся. Россия должна сохранять их и для себя, а не только для них самих, чтобы выжили в чужом, а то и культурно чуждом пространстве новой для них страны. Они могут стать ее постпредами, ее атташе по культуре в иных для России жизненных регионах. Но для этого культура России должна быть в них, а они — в ней.
Галия Зайнуллина (г. Казань)
Ретро-волна и новаторство
“Идель” выходит с 1989 года на двух государственных языках Республики Татарстан — русском и татарском. В первые годы удавалось дублировать русский вариант переводами с татарского варианта на 70%, сейчас ограничиваемся 30%. В начале 1990-х число подписчиков журнала достигало 110 тысяч. Сейчас тираж 6130 экземпляров.
В последние годы сотрудники журнала активно нарабатывали опыт существования в новых экономических условиях, обзавелись клиентской базой рекламодателей, вели поиск приемлемых для литературно-художественного издания форм подачи материала в условиях конкуренции с гламурными, глянцевыми журналами для перелистывания. Сошлюсь на собственный опыт: наше с Денисом Осокиным псевдодокументальное расследование “Стон в летнюю ночь” (“Идель”, № 1, 2007) — оно привлекло внимание читателей разных возрастов и социальных слоев. Постоянное внимание читателей привлекают и социально-острые фельетоны журналиста Искандера Сираджи (рубрика “Дубина Сираджи”) и публицистика писателя Ркаиля Зайдуллы (рубрика “Каланча Зайдуллы”). Есть и потери: невостребованными оказываются аналитические искусствоведческие статьи, традиционно считавшиеся наиболее соответствующими журнальному формату, поскольку материалы такого рода интересны небольшому числу читателей. Думается, проблема разрешится благодаря недавно созданному сайту www.ideltat.ru, где аналитику можно будет размещать без купюр. К сожалению, сайт пока функционирует только на русском языке.
Назвать точное число реальных подписчиков невозможно, но можно с уверенностью сказать, что среда, в которой проза, поэзия и публицистика, напечатанные в “Идели”, находит отклик, существует. Основу ее составляют члены литобъединений Казани, Набережных Челнов, Альметьевска, Зеленодольска. Плюс к этому на базе журнала “Идель” действует недавно созданное ЛИТО для молодежи, пишущей на татарском языке.
Культура в Республике Татарстан разделена на два потока в зависимости от национального самосознания и языка ее создателей. Своеобразие татарской составляющей заключается в ее театроцентричности. Все крупные и средней руки татарские писатели рано или поздно пробуют себя в драматургии (немаловажный к тому побудительный мотив — хорошая денежная оплата ремесла драматурга). Татарский драматический театр всегда был в авангарде культурного процесса, новейшие направления искусства — соцарт, постсоцарт — реализовали себя именно на театральной почве. Однако с концом “героического периода постмодернизма” весомую часть репертуара татарского театра составляют комедии — не те “серьезные” и сатирические, что были на пике внимания в 20-е годы или в 70-е “застойные”, а иные: в них национальная самобытность становится предметом поп-культурной игры.
Конкурсы современной татарской драматургии “Яна татар пьесасы”, регулярно проводящиеся в Татарстане начиная с 2003 года, показывают, что в республике есть авторы, владеющие современными интонациями “новой искренности” и “нового гуманизма”. Однако если театр имеет право совершить выбор в пользу театра представления, так как природу этого рода искусства определяет зрелищность, то в литературе использование “поп-приемов” оборачивается отсутствием художественного исследования реальности — которая, как всем известно, иная, постсоветская, в ней сформировалась новая ткань социальных отношений, возникли новые психологические типы. Как следствие — государственную Тукаевскую премию по литературе в 2007 году получил Марсель Галиев за книгу “Рух” (“Дух”), представляющую собой сборник новелл и эссе об исконных, базовых ценностях татарского народа.
Ретро-волна плодотворна и в русскоязычной татарской прозе (хотя устоявшегося мнения о том, можно ли считать татарина, пишущего на русском языке, татарским писателем, нет). Недавно изданные книги Рустема Сабирова (“Беглец”) и Салавата Юзеева (“Сквозняк тишины”) показывают мастерство поп-культурной игры в экзотические татаро-восточные пряности. Из русскоязычных прозаиков старшего поколения, обратившихся, условно говоря, к неореализму, можно назвать лишь Айдара Сахибзадинова. Его рассказы “Энже” и “Мизантроп” (“Идель”, № 9, 2007), поражают необыкновенной емкостью, зоркостью на детали, их поэтической фиксацией без ущерба для точности.
Поскольку журнал “Идель” считается молодежным, большое внимание его сотрудниками уделяется начинающим одаренным писателям и поэтам. Именно молодым оказывается под силу нелегкий труд — сбор психологического урожая 1990-х: персонажами их рассказов являются бандиты, бизнесмены, солдаты-контрактники, проститутки — новый герой, “переходящий из света в тень”.
Наиболее благополучным участком литературного процесса в Татарстане можно считать русскоязычную поэзию. Казанское поэтическое сообщество, представленное такими именами, как Алексей Остудин, Алена Каримова, Алексей Кириллов, Елена Шевченко, Тимур Алдошин, не замыкается на самом себе. Поэты активно участвуют в общероссийских поэтических конкурсах, организовывают выступления в Казани известных поэтов из других городов России. Несколько в стороне от мейнстрима осуществляется активное продвижение Лилией Газизовой “бонтонной поэзии”.
Происходит ли взаимовлияние литератур, их взаимообогащение? При переводах прозаических произведений с татарского на русский авторы отдают предпочтение качественному подстрочнику. Существует боязнь литературной обработки: как это меня кто-то будет переписывать. В результате — звучит ли переведенное в русскоязычной среде или выполняет лишь информационную функцию знакомства татар, утерявших родной язык, с новинками национальной литературы?
К сожалению, очень слаб переводческий поток в обратном направлении: на татарский. В Татарстане нет специализированного издания, наподобие белорусского журнала “Всемирная литература”, которое занималось бы исключительно переводом классики мировой литературы и достойных новинок писателей стран СНГ. В журнале “Идель” велась рубрика “Жемчужины мировой литературы”, а в литературно-художественном “Казан утлары” (выходящем только на татарском) — рубрика “литература соплеменников”, где печатались переводы тюркоязычной поэзии. Но в последнее время как-то незаметно, чтобы кто-то из писателей особенно рвался наполнять эти рубрики новыми качественными переводами. Может быть, стоит прислушаться к мнению казахстанского поэта Ербола Жумагулова о том, что только перевод мировой классики на казахский язык может способствовать его развитию.
Понимание необходимости этого есть, судя по тому, что в КГУ на факультете татарской филологии стали набирать группы для обучения художественному переводу из национальной среды. Однако состоятся ли студенты в будущем как переводчики, неизвестно, так как, помимо хорошего знания родного языка необходимы эрудиция, свободная ориентация в мировой литературе — общекультурная база, одним словом. И конечно же — востребованность, госзаказ на переводческую деятельность, трудоустройство по специальности.
“Казань — котел…/ В огромной сей посудине/ Все варится — и деготь, и шербет”, — писал в 1973 году Николай Беляев. С тех пор многое изменилось, но “состав ингредиентов” остался по-прежнему неоднородным. Несмотря на благотворные попытки вписать татарскую культуру в новый контекст через проведение фестивалей тюркских театров “Науруз” и международных фестивалей мусульманского кино “Золотой Минбар”, татарская культура по-прежнему остается в сложном многомерном пространстве, открытом всем мировым традициям.
Дмитро Стус (г. Киев)
Российская литература
перестает доминировать
1. Роль и место литературных журналов в современной культуре.
В прошлом году вы уже поднимали эту тему. Думаю, с тех пор мало что изменилось. Хотя нет, лично я еще более скептически стал относиться к выражению “клуб для интеллигенции”. Не знаю, как в других странах, а в Украине понятие интеллигенция уж слишком неопределенно. К тому же молодежь, которая активно вытесняет старшее поколение из тех сфер жизни и тех ниш, которые в советские времена занимала интеллигенция, сегодня вряд ли ощущает себя продолжателем этой традиции. Может, со временем что-то и изменится, но пока мне это видится именно так.
2. Кто ваш читатель?
Сегодня это молодежь от 15 до 23 и те, кто старше 35 лет. Также активно читают журнал издатели и некоторые писатели.
3. Журнал — Интернет — книжное издательство.
Сегодня присутствие журнала в Интернете кажется совершенно необходимым, а потому, даже имея огромные финансовые сложности, будем стараться в начале следующего года создать собственный сайт. Что касается сотрудничества с издательствами, то огромным достижением “Киевской Руси” считаю трансформацию многих наших публикаций в отдельные книги. Наверное, в первую очередь именно этот факт позволяет нам не ощущать недостатка в интересных текстах даже несмотря на то, что целый год журнал был безгонорарным и пережил смену владельца.
4. Литературные события последних лет в вашей стране.
Самым ярким впечатлением стал выход в свет книги Ярослава Грицака “Франко и его время”. Блестящая книга, в которой показано формирование классика украинской литературы под воздействием тех общественно-политических условий Австро-Венгрии, в которых он формировался. Вопреки названию, это не биография писателя, а история окружения, которое формирует биографию неординарной личности. Большой резонанс вызвала и новая книга Оксаны Забужко о Лесе Украинке как связующем звене украинской традиции. С моей точки зрения, книга небесспорна, но по-своему очень интересна. Своеобразный синтез науки и беллетристики обеспечил огромный успех у читателей, которые очень активно голосуют за нее своим кошельком. Также большой популяностью пользуются новые и все предыдущие произведения присутствующей здесь Марии Матиос, которая постепенно становится одной из самых популярных писательниц Украины.
Важно сказать и о том, что тенденция возрастания интереса украинской публики к национальной литературе продолжает усиливаться, и сегодня издатели уже начинают говорить о нехватке качественных текстов для публикации. Кажется, Украина на пороге настоящего книжного бума.
5. Насколько важны для вас — и людей вашего круга, людей культуры — отношения вашего государства с Россией и процессы, происходящие на постсоветском пространстве?
Россия — слишком большая страна, которая к тому же имеет очень разработанную литературу, чтобы безбоязненно заявлять, что отношениями с Россией можно пренебречь. Такие заявления безусловно слышны, но они в большей степени характеризуют говорящего, чем внятно говорят о какой-то теме. В то же время за последние годы интерес в Украине к России, ее литературе, ее жизни не то чтобы утихает, но с появлением иных векторов и интересов все больше становится одним из многих… И в новых условиях новая российская литература постепенно теряет доминирующее влияние, хотя не теряет влияние как таковое. Русские писатели соседствуют с Орханом Памуком, европейскими писателями, писателями США. И если в сегменте массовой литературы российские авторы почти не проигрывают иным зарубежным писателям, то, когда речь заходит о серьезной литературе, здесь можно говорить о том, что российские писатели давно перестали быть властителями дум, и их даже как-то не вспоминают в контексте “большой/великой русской литературы”. К тому же в Украине, в отличие от Запада, присутствует четкое размежевание на российскую, белорусскую, грузинскую и т.д. литературы.
О “капсулировании” применительно к Украине речи и вовсе нет. У нас в почете, зачастую даже слишком большом, разнородные европейские и мировые контексты, которые мало что объясняют, но их “присутствие” вроде и необходимо.
Новые союзы и новые контексты — это новые возможности, в том числе и новые гранты. Европа завораживает своей красотой, историей и упорядоченностью. Что-то подобное уже есть в Беларуси, но тоталитарный страх общества отталкивает многих наших писателей и гуманитариев от этой страны. С Россией, по крайней мере в Киеве и центре (не говоря уже о Западе), стойких отношений нет, нет резонансных общих проектов… Много чего нет, что дало бы возможность попробовать сохранить пространство культуры. Тем более интересно, что сегодня мы еще слишком чутко вслушиваемся в общее, в то же время глядя на прошлое и настоящее совершенно по-разному. Это могло бы быть очень продуктивным, но именно “этого” мы все пока что лишены.
6. Отражение в литературе процессов на постсоветском пространстве.
Наша литература очень слабо отражает процессы постсоветского пространства. Можно вспомнить разве что “Элементал” Васыля Шкляра, может, еще несколько произведений. А так…
7. Существует ли сегодня единый литературный процесс?
Сложный вопрос. Наверное, все-таки существует, но неосмысленно как-то. Урывками, случайно узнанными кусками, какими-то необязательными встречами, знакомствами, книгами и публикациями. Нет системы и нет желания и заказа на “возделывание”, а точнее — “делание” почвы. Так, по крайней мере, кажется из украинской перспективы. О прежней союзной — и речи нет. “Дружба народов” — чуть ли не единственное окно за новый занавес, из безразличия сотворенный, — слишком редкий гость даже в наших библиотеках. Польшу, Беларусь, Турцию, Англию с Германией сегодня знают значительно лучше.
8. Как вы считаете: наступило время литературных одиночек (“одиноких волков”) или литературных групп?
Я думаю, что и раньше и сегодня были одиночки и были группы. Это вопрос стратегии существования в литературе, а не особенность периода.
9. Что нужно сделать, чтобы голос писателя был услышан обществом?
Голос писателя девальвировался, и сегодня он не настолько интересен, актуален и влиятелен, чтобы его слушали. Много причин привели к сегодняшнему положению дел, но главная — девальвированность писательского слова, писательской совести сегодня слишком очевидна. Чтобы голос писателя приобрел влияние, писатель должен вернуть доверие к себе и своему ремеслу со стороны общества. Пока до этого, к сожалению, далеко.
10. Какой и о чем должна быть книга, чтобы ее прочитали все (как читали “Ивана Денисовича” и читают “Гарри Поттера”)?
Думаю, “Ивана Денисовича” все не читали, как и сегодня не все читают “Поттера”. Но такие произведения всегда феномены, всегда адская смесь таланта, удачных обстоятельств и синдрома последнего ответа на все вопросы, чтобы ориентироваться на них. Поясню: потребности читателей обеспечивают книгоиздательские технологии, которые включаются лишь тогда, когда издатели видят феноменальный интерес. А что или кто завтра станет феноменально популярным? Ответ неопределен и банален: может — никто, может — графоман, может — талантливый автор, может — умерший гений…
Амир Аминев (г. Уфа)
Для кого и для чего мы пишем?
Думаю, есть смысл начать разговор с представления нашего журнала. “Агидель” (дословно: Белая река) выходит с марта 1923 г. на башкирском языке. Объем — 18 издательских листов, тираж — 6700 экземпляров (с официальной и альтернативной подпиской). Если учесть, что в республике издаются еще два толстых журнала (один на русском, другой — башкирско-русско-английский), а в последние годы возросло количество журналов (детских, молодежных, специализированных), то смею думать, что это неплохой тираж. В начале 80-х тираж достигал 60 тыс., то есть был в 10 раз больше, но тогда были другое время, другая идеология и бум на “толстые” журналы. “Агидель” полностью дотируется правительством республики, авторам мы платим гонорары, причем неплохие. Поэтому мы, естественно, благодарны правительству и президенту за поддержку и понимание.
Что мы публикуем? В основном произведения башкирских авторов. В республике только членов Союза писателей РФ 230 человек и столько же молодых и начинающих авторов. Недостатка в авторах нет. Журнал занят не только башкирской литературой, есть и переводная. Кроме классических рубрик (проза, поэзия, литературная критика и библиография, публицистика, искусство), существует рубрика “Шедевры мировой литературы”, где мы печатаем произведения российских и зарубежных авторов. Только в последние 2—3 года мы поместили на страницах журнала произведения А.Навои, Э.Хемингуэя, П.Мериме, рассказы М.Шолохова, А.Платонова, В.Шукшина, В.Распутина, В.Белова, стихи М.Цветаевой, А.Ахматовой, Н.Рубцова, Е.Евтушенко. И намерены и дальше знакомить башкирского читателя с классическими произведениями мировой литературы.
Традиционно сильна у нас поэзия, есть читабельная проза, вот только некогда мощная публицистика в последние годы явно сдала свои передовые позиции. Практически нет атакующей, активной, остропроблемной публицистики. Перестали писать, потому что, наряду с литературной критикой, это достаточно скандальный
жанр — никто не хочет портить отношения друг с другом и с властью. Хотя причина, как мне кажется, не только в этом. Этот жанр не работает, как раньше, нет конечного результата, нет эффекта. А тогда для чего и для кого писать? Парадокс? Парадокс. Но, это, наверное, общая, для всех журналов, проблема.
В принципе мы в своих республиках и областях варимся в собственном соку, очень редко выезжая за их пределы, тем более в Москву. Такие выступления, как сегодня, живое общение с коллегами всем нам до боли нужны. Здесь ведь собрались не только главные редакторы, но и авторы, известные писатели, критики, представители СМИ федеральных уровней. Поэтому хочется, чтобы такие встречи стали традиционными. Это, во-первых. Во-вторых, конференции “ДН” надо сделать выездными, когда не только Москва, но и другие регионы принимали бы гостей. Это поднимет престиж конференции и даст возможность участникам ближе познакомиться с регионом. В-третьих, неплохо было бы организовать обменные номера, познакомить своих читателей с произведениями представителей других народов, это послужит восстановлению литературных связей, нарушенных после распада СССР.
Лет 10—15 назад литературные журналы многие пытались “хоронить”. Но они существуют и по сию пору, печататься в них по-прежнему престижно, мало того — с каждым годом появляются новые журналы по всей России. Следовательно, такие журналы востребованы как литературной средой, так и читателями. Нужную книгу не всегда купишь, или ее нет, или очень дорого, а на журнал подписался — и в конце каждого месяца он лежит в твоем почтовом ящике. Да здравствует литературный журнал!
Михаил Земсков (г. Алма-Ата)
Рождение литературы на 1/50 суши
Литература, как и любое другое искусство, любит умирать. Либо муссировать слухи о своем умирании. В такой ситуации каждый случай в истории литературы, и тем более происходящий в настоящем времени, который хоть как-то напоминает рождение, вызывает восхищение. И в настоящее время есть место для такого случая на 1/50 суши на бесконечных степных просторах Казахстана. Так получилось, что здесь фактически никогда не было своей литературы. Для большей точности оговорюсь — литературы в наиболее привычном для нас виде, письменном. Своей для этих мест литературой до середины XIX века являлись в основном устные предания, рассказы и поэтические состязания акынов, дошедшие до нас в крайне урезанном и, вероятно, искаженном виде. В XIX веке на эту территорию, как снег на голову, падают Пушкин с помощью Абая, Шевченко, Достоевский, появляются такие личности, как Абай Велиханов. Литература степи начинает медленно умирать, не успев родиться, ее подминает под себя, впрочем, мягко и поначалу незаметно, русская литература. С приходом советской власти и победившего на 1/6 части суши соцреализма даже термин “подминание” становится неуместным. Соцреализм один и един на всю территорию несбывшегося торжества коммунизма. При этом, конечно, непременный для коммунистической идеологии постулат интернационализма допускал и даже поощрял присутствие национальных деталей. Именно деталей, но не самобытности. Однако незыблемость общих канонов советского искусства одинаково свято чтилась и зорко охранялась и в Москве, и в Алма-Ате, и во Владивостоке, и в Тбилиси, и во всех остальных географических точках СССР. Рожденная Горьким русско-советская литература с вариацией национальных узоров на одежде. Советский Союз скоропостижно скончался. Русско-советская литература нехотя, в агонии вернулась в границы России, оставив от себя оторвавшиеся лоскуты с узорами во всех остальных 14 неожиданно независимых государствах. Лоскуты постепенно изнашиваются и умирают, время от времени взывая то к прошлой светлой памяти вернувшегося в свою берлогу раненого великорусского медведя, то к лучшим побуждениям вечно занятых правителей новообретенных отчизн. Взывания обычно утихают неуслышанными. В большинстве стран — младших братьев, оставшихся после развала СССР, литература как бы есть и как бы ее нет. Некий статус-кво, от которого в принципе почти никто не страдает. Читатели этих стран читают литературу либо российскую, либо переводную. Писатели либо не публикуются, либо публикуются в России, и с опубликованной книгой возвращаются обратно (либо не возвращаются). Есть, правда, еще одна небольшая категория странных писателей, которые публикуются в своей стране. Но читатели их не читают, потому что — смотрите выше — читатели читают литературу либо российскую, либо переводную. Они уже так привыкли и не хотят изменять своих привычек. На этом фоне в Казахстане и происходит наконец-то рождение своей литературы, которой эта страна по объективным причинам долгое время была лишена. Об отличительных особенностях этой литературы судить еще, наверное, рано. Но уже по появившимся произведениям, независимо от того, на каком из множества языков многонациональной страны они написаны, можно однозначно сказать об их самобытности. Они отличаются от литературных произведений, написанных в России, Германии, Японии и так далее. Меня, как казахстанца, это само по себе радует.
Вопрос из зала: А чем отличаются?
Михаил Земсков: Первое, что приходит в голову, — большое влияние европейской прозы, европейской традиции. Получается очень странная на первый взгляд смесь европейской прозы и восточной, среднеазиатской и казахстанской традиции, кочевой традиции. Эти авторы печатаются, главным образом, в казахстанских толстых журналах — “Простор”, “Мусагет”, “Нива”, “Аманат”.
Вопрос из зала: А писатели-билингвы есть?
Михаил Земсков: Есть, но я сейчас, наверное, удивлю вас… Я приведу пример Ильи Адегова, молодого писателя. Он билингвальный, но он пишет на русском, сербском, английском и японском.
Петр Алешковский: Традиционное представление о том, что такое казахский писатель, — это такой советский акын. Это такие “флагманы соцреализма”, такие идеологические гуру, служащие режиму — служившие, служащие и продолжающие служить. Восточное, помноженное на советское, насаждаемое и используемое властью. При этом власть кажется более советской, чем она есть на самом деле, — она более современна, более гибка, она ярко реагирует на экономическую ситуацию, подминая ее под себя и создавая нечто такое, что ей нужно создавать — благо есть нефть, есть много национальностей и т.д. Есть и новое, яркое интеллектуальное сообщество в столицах. Востребованы ли эти литературные журналы властью, существует ли потребность у власти в новых писателях, есть ли эта идеологическая смычка, которая в советское время была обязательной в некоторых наших республиках? Или все-таки годы свободы дали понять, что писатели — независимы?
Михаил Земсков: Пока власть понимает, что основной читатель в Казахстане читает литературу либо российскую, либо переводную и не читает казахстанскую, власть не обращает на это внимание. Но на всякий случай она подкармливает тех самых гуру и идеологов, которые остались с советского времени: может быть, вдруг, если ситуация изменится, они нам пригодятся.
Наталья Игрунова: А национальные проекты типа фильма “Кочевник” в литературе есть?
Михаил Земсков: Коммерческих — нет, потому что такой массовой аудитории, как в кино, литература не соберет. Они бессмысленны. Идеологические — конечно, есть и много, но в основном это касается казахскоязычной литературы. И они тоже связаны прежде всего с историей.
Владимир Лорченков: Когда мы говорим о возникновении новых национальных литератур в странах СНГ, мы говорим о том, чего нет… На мой взгляд, это все равно что говорить о появлении какой-то новой индийской литературы, не связанной с английским языком после колониального владычества Британии. Нам говорят о наследственности, но Молдавия, допустим, средних веков и Молдавия начала XX века и Молдавия сегодня — это абсолютно разные государства. Думаю, то же самое относится и к Азербайджану, и к России, и к любой другой стране. Абсолютно другое государство, поэтому у него должна возникнуть другая литература. Мы что, книгу на языке ирокезов в Канаде будем называть канадской литературой? Нет, современная канадская литература — это литература на английском языке. Я думаю, что то же самое ждет ну если не все, то большую часть литератур стран СНГ. Просто мы упускаем самое важное — мы являемся свидетелями возникновения новых национальных литератур на русском языке. Намек на это я услышал и в выступлении Михаила Земскова. Это не значит, что я хочу обидеть литературы национальные на языках этих стран. Но мне кажется, что перспектив у них нет.
Александр Эбаноидзе: У меня на это есть свои, и очень серьезные, аргументированные возражения. Но — слово Ваграму Мартиросяну. Вероятно, он скажет по поводу возможности существования армянской, а не русскоязычной литературы в Армении.
Ваграм Мартиросян (г. Ереван)
Отделение литературы от государства
Честно говоря, когда Михаил Земсков делал обобщения насчет 14 республик, эти обобщения мне показались слишком смелыми. Из этих 14 есть прибалтийские, которые идут вообще по другому, по своему пути. Ну, а что касается того, насколько распространен язык… Конечно, это очень важно. Но армянская литература существует, существует с V века письменность, то есть до создания кириллицы. И это очень серьезная традиция.
Вообще всякое отделение — болезненный процесс. Я буду говорить о своем восприятии отделения армянской литературы от государства. В конце 80-х годов мы потеряли статус “государственного писателя”. Под словом “мы” я подразумеваю как писателей, обеспеченных в советское время почестями, привилегиями и читателями, так и тех, кто выбрал путь культурного противостояния и удостоился чести быть преследуемым режимом. К последним я отношу и самого себя.
Однако произошла революция. Я был вовлечен в революцирование — одну из самых увлекательных игр в мире. Очнулся — поэт уже в Армении меньше, чем поэт. Очнулся — оказалось, читатель исчез. Люди, молившиеся в библиотеках и книжных магазинах — в советских церквях, мечетях и синагогах, — полностью перешли в киногоги, где властвуют кинобоги. Естественно, я заметил также следы читателя, тянущиеся к интернету. Будучи натурой деятельной, я не стал возмущаться — это планета людей, и нам неоткуда взять другое человечество. Если молодежь в интернете, то и наше место — там. Наше, то есть тех, кто не называет эпигонство сохранением традиций. Вместе с соратницей-поэтессой я создал первый в Армении литературный онлайн журнал “Оригинал” с его печатными альманахами в 99 экземплярах. На обложке наших альманахов подчеркивалось, что они предназначены ДЛЯ ЧИТАТЕЛЯ. И читатель это оценил. Через год наш сайт стал первым по посещаемости, опередив ежедневные газеты. Вокруг журнала сплотились почти все армянские нонконформисты. Но оказалось, что мы — писатели — не были готовы удовлетворять читательский спрос. Наша вялотекущая продуктивность не соответствовала скорости проглатывания информации в Сети. Плюс к этому независимые писатели оказались не менее зависимы от тяги к власти, чем функционеры Союза писателей.
Недавно журнал “Оригинал” прекратил свое существование. По вышеуказанным причинам и… из-за отсутствия “свежей крови”. Под “свежей кровью” я имею в виду не только новые имена, но и вообще свежий взгляд на современные реалии. Хотя последнее замечание может вызвать бурное несогласие в нашей литературной среде, где бытует мнение, что писателю нужно время, чтобы осмыслить действительность. Я не говорю уже о слове “постсоветский” в названии нашего “круглого стола”. Оно, наряду со словом “постмодернизм”, считается угрозой для основ национальной литературы, так как слишком уж западнически звучит. Я же дневниковую непосредственность не ставлю ниже отстраненного взгляда.
Кстати, мне понравилось не только слово “постсоветский” в названии нашей встречи, но и круг вопросов, заранее присланных участникам. Однако я не хочу выдавать себя за того аскетичного литератора, который, “несмотря на падение тиражей, подчеркнутое игнорирование литературных журналов телевидением и ежедневными газетами и мизерные гонорары, отдает свои рукописи в журнал”. Я не брезгую ежедневными газетами, поскольку не представляю прозу, особенно — роман, без читателя. Или — для того количества читателей, которые имеют литературные журналы. В Армении это небольшой круг писателей, которые получают данные журналы в подарок. Написав свой исторический роман до половины, я начал публиковать его в популярной газете “Аравот”. Гонорар, полученный от редакции, позволил мне закончить роман. В той же газете я опубликовал с десяток рассказов. Ряд писателей сегодня поступают так же. Я считаю более достойным жить своим литературным трудом, печатаясь в газетах, чем за нищенскую зарплату служить неизвестно кому и стенать, что государство не заботится о литературе. Причем даже популярные газеты у нас не имеют большого тиража. Просто их читатели — представители не литературного клуба, а — политического. Кстати, иногда они — политики и журналисты — более восприимчивы к новой литературе. Другая разновидность СМИ — телевидение также может быть весьма полезным в деле возрождения читательского интереса, как показывает пример канала “Культура”. Я сам три года назад открыл на телевидении передачу “Вечерние чтения”, которая приобрела широкую аудиторию. Правда, она была запрещена, когда один из ее участников назвал владельца
канала — олигарха по его кличке.
Русскоязычному же читателю я предпочел представиться через “официальные” ворота — “Дружбу народов”. В этом отношении я считаю ее моим журналом. В Армении же толстые журналы не только малотиражны, но и не имеют той значимости, что в России. Они не влияют на составление шорт-листов или номинирование на премии. Сами премии почти не влияют на продажу книг. Это СМИ делают или не делают премии популярными. В этом отношении не писателям надо изучать рецепты успеха “Гарри Поттера” — книги, не имеющей для меня больших достоинств, — это дело издательского бизнеса. Я лично, как автор продаваемых книг, больше не намерен сам инициировать даже ту скромную рекламную кампанию, что велась раньше, потому что логика рынка не меняется — там превалируют учебники иностранных языков и программирования, а государство и писательские организации не способствуют популяризации литературы.
Я действенный сторонник того, чтобы мы восстановили культурные связи между бывшими советскими республиками. В этом году в сотрудничестве с Ереванским и Бакинским пресс-клубами я создал армяно-азербайджанский литературный сайт www.litlab.org. Авторы на нашем сайте представлены на четырех языках — армянском, азербайджанском, русском и английском. Это значит, все представители “военно-поэтического комплекса”, по меткому выражению Славоя Жижека, которые сыграли положительную роль в борьбе против советской глобализации, сейчас должны переосмыслить свое поведение и представить себе, что написанное ими скоро прочтут по другую сторону “баррикады”. Это напомнит, что цель литературы — не хорохориться у себя во дворе и не “героизм внутреннего пользования”, а драма современного человека, его сложная адаптация к окружающему миру, схожая на огромном постсоветском пространстве.
К сожалению, организация, спонсирующая проект, свернула свою деятельность на Южном Кавказе, и на сайте вы найдете ограниченное количество авторов, но работа по его расширению продолжается.
Кстати, я очень горжусь тем, что в Азербайджане, в еженедельнике “Сэнэт”, в течение восьми месяцев (2005—2006 гг.) полностью печатался мой роман “Оползни”, переведенный по журналу “Дружба народов” (2005, № 2). Хотя ни переводчик, ни редакция не спросили моего разрешения, но я им сам задним числом его дал, учитывая исключительно тяжелые взаимоотношения между нашими странами и ограничения свободы слова. (По моим сведениям, еженедельник прекратил свое существование, а его главный редактор сейчас сидит в тюрьме, однако оценка этих событий выходит за рамки данного выступления.)
Взаимопознавание нужно не только в миротворческом контексте, как в случае армян и азербайджанцев. Само поле “конвертации” постсоветского писателя сужено до пределов постсоветского пространства. На Западе мы в ущербном положении как из-за языковых барьеров, так и из-за неумения пользоваться институтом литературного агента, который может успешно “устроить” там наши произведения.
На Западе мало сказать, что нас не ждут, там, что более важно, нас зачастую не понимают. Французское и канадское издательства, опубликовавшие мой роман “Оползни”, полгода обсуждали — не переборщил ли я с фантасмагориями в своем романе, тогда как читатели “Дружбы народов”, судя по полученным мной откликам, узнают наши будни без какого-либо напряжения.
Насколько могут быть необычны наши переживания для привыкшего к хорошо налаженной жизни западного человека, я хочу показать на примерах из армянской литературы, где потеря четких ориентиров недавнего (советского) прошлого вызывает у литературных героев ощущение, что они не существуют. Один из рассказов Армена Шекояна называется “Мертвый”. Повествователь себя и окружающих считает мертвыми. Я процитирую из этого произведения отрывок меньше одного предложения, поскольку весь рассказ и есть одно непрерывное предложение: “…ложусь и пытаюсь быстренько заснуть… чтобы немного отдохнуть и проснуться наутро с новыми силами, чтобы с новым пылом пытаться убедить себя и всех вас в том, что мы живем”.
Тот же мотив есть и в моей повести “Глупец”. Наподобие героя народной сказки “Безмозглый человек” мой герой идет к Богу, чтобы попросить у него счастья. Столкнувшись по дороге со Смертью, он пытается убедить ее, что он мертв: “Может, я умер как поэт, поэты ведь живут недолго, а как прозаик еще жив?” — “Значит, я умер как человек, а как гражданин еще живу”. Герою достаточно даже определенности смерти: “А что если смерть уйдет, а Бога я так и не найду?” — ужасается он.
В рассказе же классика армянской прозы второй половины ХХ века Агаси Айвазяна “Фалкенштейн” земля проглатывает героя: “Земля была голодной, и я ей был желанен. Но что было самым необычным — и она была желанна мне…”
Писатель трагической судьбы, давний автор и лауреат премии “Дружбы народов” Вано Сирадегян, занимавший пост главы МВД и мэра столицы в первое десятилетие независимости и разыскивающийся примерно столько же лет новой властью, опубликовал рассказ “Ребенка жалко!”, где героя осеняет мысль, что “пропасть не впереди, не с того края, где обрывается жизнь. Что смерть не поджидает где-то там, впереди, а тихонько, заметая следы бытия, подкрадывается из-за спины, и когда настигнет, впереди ничего не будет”.
Мне кажется, что в Армении за последнее десятилетие создавались произведения, отражающие нашу реальность достойно — не публицистически-экстравертно, а художественно-интровертно. Но общая моя оценка нашей ситуации — это культурный коллапс. Все наши ресурсы, направленные на реструктуризацию культуры, истрачены, однако реструктуризация не осуществлена. Более успешными оказались попытки литературных организаций и отдельно взятых писателей заново стать государственными. Хотя мы все помним, что подобные повторения уже носят характер фарса. Выход я вижу в продвижении в сторону читателя. Университеты, клубы, радио, телевидение и, наконец, интернет времен наших. Я верю, что там ждут нас — и писателей, и толстые журналы. Читатель неспроста потерял веру в нас, но ведь он, эта ценная разновидность человека, также не существует без нас, как и мы — без него.
(Окончание в следующем номере)