Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2008
* * *
Мне бы легкости взять для восхода —
Не у бабочки и самолета,
Не в листве выходного дня,
А в твоем основанье, Природа,
В темном царстве, где нет огня,
Где ни воздуха, ни меня…
Только тут и простор для веры —
Я хочу быть понятым верно —
Только тут и гнездится бог-
Экстраверт: между мной и прошлым,
Сном и памятью, меньшим — большим,
Кем угодно — самим собой.
Я хочу быть понятым. Точка.
На хрена мне другая боль?
Время есть во все стороны то, что
Разбегается из одной
Тьмы-потьмы. Вот на сём и встану,
Прикормив губам своим стаю
Новых звуков, листвы иной,
Точно вешенка, обрастая
Выраженьем икры земной…
Ни мечты, ни вины, ни скорби —
Лишь змея в запаянной колбе
Как молчания перегной.
* * *
Поэту шахматы нужны, поэту
Необходимо четное число.
Чтоб не по ту каверну, а по эту
Ему внимал зеркальный часослов.
Чтобы его старухи, куклы, дети
Пугали, словно полые нули.
Но не по те, слепые, а по эти
Всевидящие органы земли.
Он смысл сольет в рукав.
И он силки наладит
Внутри зеркал. Он ключ,
как мёд, найдет в песке.
Он лабиринт как цирк
замкнет собою ради
Свободы умереть
на клетчатой доске.
* * *
но эта сложность вдруг наверное
становится благоволением
к такому существу в ком энное
оказывается — последнее
к такому свету чье создание
любому языку — обратное
как мы меняем состояние
из птичьего в листообразное
ONE THOUGHT FILLS IMMENSITY*
Уже не каждый день, семестр, год
приходит мысль, зазубренная краем.
Вот почему я каждым звуком горд,
которым умален и умираем.
Размер не важен, скорость не верна.
Как сонник, бесполезны честь и нечесть.
И даже чувство. Ибо мысль одна
собой способна переполнить вечность.
Прибежище снегов ли, перевод
ли да на нет — мой разум не хозяин
ни ей, ни мне, покуда в силе Тот,
Которым измышлен и воскресаем.
* * *
Преображенской площадью летя,
В охотку отпускаешь и на шару
Экспромт о музыке. Мол, музыке нельзя
Быть нравственной, равно корыстной; пусть уж —
Как белизна бумаги для письма —
Она пребудет выжженная пустошь
Для мысли. То есть времени. То есть сна.
Иным все спать и спать. Другим все помнить. Мне же
По самый гроб забытия, увы, —
Где музыки окажется не меньше, чем лжи.
А лжи не больше, чем любви.
* * *
Ты всегда меня больше вчера
будешь знать, чем сегодня, а завтра
просыпаться — такая игра,
что без веры нельзя. И азарта.
Ибо все остальное — куда
как верней лунных ядрышек почта,
а в сравненье со мною вода —
чем не почва!
Мы — изгой среди крошек и крыс,
а любовь не слепая комета,
но — цветок, вырезаемый из
времени маникюрным струментом.
Ничего, с чем при жизни я свык-
ся, следовательно, вот сверток
моей памяти: кость или жмых…
(“Выбирай!”)
Но в своих измереньях четвертых
ты не встретишь меня ни в живых,
Ни — тем более — мертвых.
ДВА УТЕШЕНИЯ
Гори, моя листва. Бежи в тупик, строка.
Тебе, увы, не все едино, чья рука.
Терпи, совсем не боль. И лучшая финаль:
Когда опять пуста, когда чиста скрижаль.
Ведь на худой конец — сколь ни были темны —
Вот этот темный лес, вот эту Книгу мы
В таком порядке честь сумеем — и хранить, —
Какой запечатлен на уголках страниц.
Ведь цифра нас ведет логических загад —
Верней, чем эхолот. Смиренней, чем талант.
И нет у этих тел иных, чем эти, душ.
А ты всю жизнь был тем, к чему всю жизнь идешь.
АПОЛОГИЯ ПОЭТА
1.
В Ангарской деревне, у самого края,
Где крепь Аввакумова сторожевая:
Как два медведя, сокупленьем грозя,
Растут — так она разувает глаза;
И что она видит: у самого края,
Закат и скольжение перемогая,
Танцует поэт — и келейник, и наг,
И цезарь, и шутарь, и чёрт, и моряк.
тум-ля-ка
тум-ля-ка
ту-ка-ля-ма-тум-ба
Он не человек. Он танцует, как пишет.
Скоромная снедь и нейтронная пища
Прогнозов, анализов, вздор и легенд —
Он слова объект, он музыки агент.
Дрожащая тварь или право имеет,
Он чушь, он и порет, и чешет, и мелет,
Бормочет, камлает — о том, потому,
Что все человечное чуждо ему.
Он не одинок: под ним кости и кости
Сосет и ласкает густеющий Коцит,
Полощет различной своей глубиной,
Из душ не запамятовший ни одной.
Но кости живого его — это в горле
Двуногих царапина, в сердце двугорбых
Прокол, на челе двуязыких ожог.
Он не одинок. О, как не одинок!!
я-та-ка
дин-та-ка
ди-би-ди-би-ёй-ё
Да здравствует сон! И да царствует разум!
Поэт убивает двух демонов разом,
Когда начинает свой танец немой,
Природе бросающий вызов самой.
Во-первых, он время меняет на то, что
Не свет и не звук, но точнее и тоньше;
И тьма с тишиною, и жизнь неживая
Тогда отступают — у самого края.
…А в третьих: закат и круги на воде.
В медвежьей дыре. Или Бог знает где.
2.
Что чужие романы — заразное веянье.
Что нале, что напра — необъятен и щур,
я, продукт отчужденья, движенья, броженья,
я — великая шельма,
я — чур меня, чур!
Я наверно без запаха, шороха, чувств…
Я — не я, меня нет.
Новой жизни скелет,
я подобным лечусь.
Любодей и отшельник.
Мастер щелок и шеек.
Собиратель ресниц, потребитель медуз.
Таково положение, что пораженье —
мне наверно единственное утешенье.
Что высокая грусть и глубокая жуть
одновре- и единопространственны суть.
Что мне — чей ни будь суд?!
Но в кремневой ловитве,
Но в светящейся битве
за единоутробное сну и молитве
существо — назови его бог или сло-
во — туточки я, как на грех, как на зло,
уязвим, потому заострен до предела;
тут аз есмь, потому содержанье и тело
неразлучно друг в друге решают свой путь.
Се — великая тайна и страшная чудь.
Слово видимо смертно, и — вот его тема.
Что глядишь: обознался?
Ничуть.