Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2008
Мне было лет семь или восемь. Смотрели по только что купленному телевизору “Алмаз” фильм “Судьба человека”. Когда Андрей Соколов (Сергей Бондарчук) сказал беспризорнику Ванюшке, что он его отец, и тот бросился ему на шею с криком: “Папка! Я знал, что ты меня найдешь!”, я услышал всхлип. Обернулся и увидел, как по лицу моего отца, освещенному тусклым светом черно-белого экрана, катятся слезы. Мой отец, фронтовик с 1941-го по 1945-й, плакал и я — маленький — испугался этого и тоже едва не захныкал.
Нет ничего страшнее, чем видеть, знать, что детям плохо. Для нормального человека, конечно. Полагаю, это один из главных критериев, по которым следует судить о нормальности человеческого существа. А детям всегда плохо, когда они остаются в одиночестве. Тогда они называются беспризорными детьми. Беспризорниками.
Первые волны
Беспризорники сами не появляются. Их рождают всяческие социальные катаклизмы — войны и революции, которые убивают или отнимают их родителей. После октября 1917 года и последовавшей Гражданской войны в помощи нуждались, по разным данным тех времен, от 2 до 7 миллионов детей, у которых родителей не стало. Такой значительный разброс в цифрах не случаен: пересчитать детей, тщательно уклоняющихся от любых контактов с представителями власти, трудно, оценка проводилась в основном по косвенным показателям. Например, по результатам целевых милицейских рейдов. Но в любом случае цифры огромные. Слезы тут неизбежны, но, протерев их, впору было трястись от ужаса: несколько миллионов человеческих существ в стране, где власть еще не успела укрепиться, брошены на самопрокорм. Существ, обладающих лишь первичными представлениями о морали, нравственности, не понимающих необходимость жить по законам, какими бы они ни были, да и не имеющих такой возможности. Их не успели научить ни состраданию, ни доброте, ни способности любить. Их не научили трудиться. Но существа эти обладали разумом, владели речью, а значит, могли эффективно контактировать друг с другом, объединяться и договариваться против кого угодно.
Невозможно не отдать должного дальновидности, а может, и мудрости вождей победившей революции: они точно знали, какое общество хотят создать, какие люди должны в нем существовать и кто, в первую очередь, может помешать строительству Светлого Будущего. А помешать прежде всего могли именно дети. Беспризорные. Которые со временем неизбежно должны были превратиться во взрослых, но совсем необязательно — людей.
Именно поэтому в разрушенной, сплошь голодной стране на борьбу с беспризорностью были брошены колоссальные средства и силы. Дело для новой власти было незнакомым, опыта подобной работы не существовало. Дореволюционная Россия беспризорности в таком виде не знала, даже статистики беспризорников не существовало. Известно только, что к 1917 году на территории Российской империи располагалось 538 детских приютов, где воспитывались 29 650 детей. Уже в феврале 1919 года — в разгар Гражданской — по предложению В.И.Ленина был создан Государственный совет защиты детей под председательством А.В.Луначарского. В 1921 году для объединения и согласования деятельности всех ведомств по оказанию помощи детям и борьбе с беспризорностью была учреждена Комиссия по улучшению жизни детей — “Деткомиссия ВЦИК” во главе с Ф.Э.Дзержинским. В 1924 году основан “Фонд им. В.И.Ленина для оказания помощи беспризорным детям”,
в 1926-м — добровольное общество “Друг детей”.
Отчетные документы того периода сообщают, что в голодающем Поволжье только в 1921—1922 годах получили питание и одежду около 5 миллионов детей. 150 тысяч детей было эвакуировано, 200 тысяч принято на содержание Красной армией, профсоюзами, крестьянскими организациями. В 1923-м государственную помощь получили более 1 миллиона детей-сирот. Спустя два года был принят закон, определяющий порядок льгот крестьянам, принявшим беспризорных детей в свои семьи. Им выделялся дополнительный надел земли, они на три года освобождались от налогов, имели право на бесплатное обучение приемыша в школе и денежное пособие.
В созданных новой властью детских домах, колониях, коммунах различных типов уже в 1921 году воспитывалось 540 тысяч детей. Основатель первого педагогического заведения нового, социалистического типа для беспризорников — колонии имени М.Горького, а позднее знаменитой детской коммуны им. Ф.Э.Дзержинского — Антон Семенович Макаренко на века вперед определил, как именно следует из маленьких существ, внешне похожих на людей, делать людей настоящих. У него и его учеников и последователей это действительно получалось, потому что Макаренко был гениальным педагогом, и остается лишь сожалеть, что этот бесспорный факт сегодня отчего-то все чаще подвергается сомнению.
Как бы то ни было, усилиями новой власти количество беспризорников сокращалось. В 1935 СНК СССР и ЦК ВКП(б) в своем совместном постановлении отметили, что борьба с беспризорностью как массовым явлением в основном закончена, а некоторое оставшееся количество беспризорных детей объясняется только недостатками профилактической работы.
Судя по рассказам отца, который сам два года был беспризорником, подавшись после смерти родителей из Благовещенска в теплые края — чрезвычайно популярный среди маленьких оборвышей легендарный Ташкент, в котором много хлеба, — затем последовательно прошел через приют, рабфак, а потом институт, так оно и было в действительности.
Вторая волна беспризорности пришла в страну вместе с Великой Отечественной войной. Статистика тех лет еще более смутна и недостоверна, однако по разным источникам получается, что максимальное количество лишенных собственного дома детей составляло от 700 тысяч до миллиона. Но опыт борьбы с проблемой у власти уже имелся. К 1950 году в стране функционировало 6,5 тысячи детских домов, в которых воспитывалось 637 тысяч детей. Спустя 8 лет число детских домов сократилось до 4 тысяч, а число воспитанников до 375 тысяч человек.
Понятно, что в огромной стране всегда будут дети-сироты и бестолковые родители, которым их дети просто не нужны, и окончательно эту проблему вряд ли удастся когда-нибудь решить, но к началу 90-х годов во всем СССР осталось чуть более тысячи детских домов, в которых содержалось около 100 тысяч детей. Разумеется, любой детский дом, пусть даже самый лучший, отнюдь не равноценная замена семье. Выпускники детских учреждений даже в самые успешные советские годы всегда отличались от своих сверстников. Они другие. Не знают или не понимают элементарных бытовых вещей, потому что этому их никто не учил. Не представляют, что такое семья, и часто не умеют ее построить, повторяя судьбы собственных неудачных родителей. В свои восемнадцать они совершенно беззащитны перед открывшимся перед ними миром и оттого становятся легкой добычей негодяев, обирающих их или превращающих в марионеток, послушных злой воле. Осознание своей беспомощности и ненужности часто сменяется агрессией — поэтому детские дома (особенно не очень хорошие) кое-кто с горькой иронией называл кузницей кадров для исправительно-трудовых колоний. Главное, однако, что дом у детей все же был. А также еда, одежда и хоть какое-то заинтересованное внимание старших.
Поскольку на воспитание подрастающего и уже слегка подросшего поколения государство вообще затрачивало немало денег и усилий, в советские годы судьба подавляющего большинства воспитанников социалистических приютов складывалась более или менее удачно. С трудоустройством у них тогда не было никаких проблем, выпускник детского дома заранее знал, где и кем именно будет работать, зачастую заранее приобретая необходимые профессиональные навыки. А там, на заводе или фабрике, трудовой коллектив, профсоюзы, комсомольские организации пусть даже формально, но все же принимали сироту под свое крыло, в известной степени ограждая его от немалого количества разочарований и потрясений. Сказанное здесь не ностальгия по ушедшим временам, а констатация фактов. Правоохранительная система в те годы бывших детдомовцев потенциальными преступниками не считала — не было повода. Но самое главное, беспризорников в стране практически не было — и тому свидетелем любой, кому немногим более тридцати лет.
Худшее было еще впереди. Третью волну беспризорности принесли новые времена.
Вперед, в прошлое!
Теперь причиной стала не война (хотя локальные конфликты свою лепту конечно же внесли), а напасть по имени Экономическая реформа, однако последствия ее оказались не менее разрушительными. Как и прежде, точных данных о количестве беспризорных и детей в стране сегодня нет, о чем свидетельствует весьма заметная несогласованность в оценках различных авторитетных ведомств. Эксперты или те, кто себя таковыми считает, называют разные цифры. В 2002 году тогдашний председатель Комитета Совета Федерации по вопросам безопасности и обороны В.Озеров сказал, что в Российской Федерации насчитывается от 2 до 5 миллионов беспризорников. Несколько позже прошлый министр образования Российской Федерации В.Филиппов назвал иную цифру: от 100 до 500 тысяч. Министерство труда России придерживалось мнения, что в стране около 1 миллиона безнадзорных детей. А в аппарате тогдашнего вице-премьера по социальной политике Валентины Матвиенко представителям прессы вообще заявили, что проблема беспризорности в регионах страны в основном ликвидирована, за исключением Москвы и Чечни. Правда, через несколько дней, после встречи с Путиным, В.Матвиенко сказала, что в стране насчитывается
1 миллион беспризорников…
В январе 2002 года президент Путин публично признал существование проблемы и поручил заняться беспризорными лично премьер-министру М.Касьянову. Спустя два месяца, в марте, он пообещал даже назначить специального детского министра, а в июне выделил 78 миллионов рублей (по тогдашнему курсу — около 300 тысяч долларов) из президентского фонда на поддержку детских учреждений. Это примерно по 7 долларов на воспитанника сохранившихся детских домов, больше денег тогда, видимо, не нашлось. Личное участие премьера не помогло, к тому же его скоро сменили, ситуация продолжала ухудшаться.
В 2005 году министр внутренних дел Рашид Нургалиев, выступая на заседании, приуроченном ко Дню защиты детей, сказал, что беспризорность в стране достигла уровня времен Гражданской войны. То есть, по сведениям МВД, с начала бескомпромиссной борьбы с беспризорностью количество беспризорников в основном увеличивалось. Он назвал такие данные: 700 тысяч детей-сирот, 2 миллиона неграмотных подростков и более 200 тысяч преступлений, совершенных за год несовершеннолетними. И еще одну цифру: 6 миллионов детей находятся в социально-неблагоприятных условиях. Что это означает, министр не стал разъяснять, однако примерно понятно и так.
Вот еще из статистики органов внутренних дел: ежегодно выявляется более 100 тысяч детей и подростков, оставшихся без попечения родителей. Впрочем, с этой цифрой не все понятно. Детей выявляют, часть из них пристраивают в приюты, детские дома и в новые семьи, а непристроенных и тех, кто сбежал из приютов и от приемных родителей, вполне могут выявлять и регистрировать еще и еще раз.
Собственно, копаться далее в цифрах нет никакой необходимости, поскольку и так совершенно очевидно, что положение сложилось ужасающее. И самое страшное тут, видимо, то, что в отличие и от Гражданской, и от Отечественной родителей сирот нового времени не убивал жестокий враг. Так и подмывает сказать, что с ними расправлялось собственное государство, но это будет не вполне корректно. Собственному государству они просто стали не интересны, и эти самые родители умирали, исчезали сами по себе, по своей воле или безволию: спивались насмерть, попадали за решетку, пропадали бесследно на бескрайних просторах Родины в поисках заработка, лучшей доли или просто бежали от своих семей, превратившихся для них в тяжкое бремя…
Видимо, по-другому с ними произойти и не могло. Прежде под неусыпным призором государства жили не только проблемные дети, но и их непутевые родители. Но вот исчезли всевидящий участковый инспектор, комиссии по делам несовершеннолетних при райисполкомах, как и сами райисполкомы, а также профкомы, лишающие премии и тринадцатой зарплаты. Пропала реальная угроза оказаться высланным за 101-й километр с лишением не только родительских прав, но и собственной комнаты в коммуналке, а то и квартиры.
Страх ушел, сменившись свободой, столь же полной, как и невозможностью прокормить семью на заработную плату по основному месту работы. Где тонко, там и рвется. Первый вклад в возрождение беспризорности, разумеется, внес подучетный участковым инспекторам морально нестойкий человеческий элемент, и так употреблявший спиртное чаще прочих, а теперь запивший безудержно и безоглядно, последовательно пропивая вещи, мебель, квартиры и собственную душу. До детей ли тут было!.. Но беда в том, что этой категорией сограждан дело не закончилось.
Рассыпались от нищеты и безнадеги семьи, ранее числившиеся в классовой прослойке интеллигенции. Бывший ведущий инженер бывшего секретного завода, вычеркнутого из списка секретных и быстро разворованного удачливыми приватизаторами, работал ныне грузчиком, перетаскивая ящики с водкой, и понимал, что ему еще повезло. Потому что начальник его прежнего отдела такой работы найти не смог по причине отсутствия физических возможностей — стар уже, силы не те. Но тринадцатилетние дети и того, и другого, исполненные презрением к неспособности своих отцов удержаться на плаву, уходили из дома, уезжали из закрытых, прежде процветающих режимных городков и районных центров, прибиваясь к подростковым стаям и пополняя статистику беспризорности. Они уходили, несмотря на то, что жить на улице сегодня неизмеримо опаснее, чем восемьдесят или шестьдесят лет назад. Жить в стране в 90-е годы вообще было очень опасно, а детям и подавно. Угрожая спокойствию обывателей, беспризорник и сам очень часто становится жертвой насилия. Улица встречала их голодом, холодом и болезнями. Среди беспризорников чрезвычайно высок процент зараженных венерическими заболеваниями и СПИДом. А картина с наркоманией выглядит просто страшно: проводимые социологические обследования показывают, что 96 процентов уличных подростков постоянно употребляют наркотические вещества.
Президент Путин вновь обратился к проблеме в июле 2006 года, назвав на форуме “Гражданская восьмерка” беспризорность одним из главных вызовов обществу, а в декабре на расширенном заседании кабинета министров призвал “начать борьбу с беспризорностью безотлагательно”.
Беспризорность и безнадзорность
До 1930 года разницы между этими понятиями ни государство, ни социологи не делали. Между тем формальные различия есть. Впервые четкое законодательное определение понятий “беспризорность” и “безнадзорность” было введено только Федеральным законом от 24 июня 1999 года “Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних”:
— безнадзорный — несовершеннолетний, контроль за поведением которого отсутствует вследствие неисполнения или ненадлежащего исполнения обязанностей по его воспитанию, обучению и (или) содержанию со стороны родителей или законных представителей либо должностных лиц;
— беспризорный — безнадзорный, не имеющий места жительства и (или) места пребывания.
Юристы в своих работах уточняют определения, дискутируя друг с другом. Один юрист объединяет и беспризорных, и безнадзорных в общую категорию безнадзорных, предлагая следующую классификацию:
— полностью лишенные родительского попечения и оказавшиеся в бедственном положении, требующие неотложной помощи и защиты;
— частично лишенные родительского попечения, не требующие применения неотложных мер помощи и защиты, однако нуждающиеся в оздоровлении условий их жизни и воспитания;
— не лишенные родительского попечения, но в связи с конфликтными ситуациями, в которых находятся подростки, и наличием видимых признаков безнадзорности в их жизни и поведении, нуждающиеся в наблюдении за ними и педагогическом воздействии и помощи.
Другой добавляет перечень признаков, позволяющих считать ребенка не безнадзорным, а беспризорником:
— полное прекращение всякой связи с семьей, родителями, родственниками;
— проживание в местах, не предназначенных для человеческого жилья;
— добывание средств к жизни способами, не признаваемыми в обществе (попрошайничество, воровство и пр.);
— подчинение “неписаным” законам, продиктованным признаваемым среди беспризорников авторитетом.
Очевидно, что этот перечень вполне позволяет поставить знак равенства между понятиями “беспризорник” и “член преступного сообщества”.
Честно говоря, успехи ученых в отыскании истины именно на этом поле не вызывают ни энтузиазма, ни законного в былые годы чувства гордости за отечественную науку. Не было б предмета исследований, не возникла бы причина для научных полемик. И лучше бы, чтобы предмета действительно не было. Да и нет, по большому счету, принципиальной разницы: ночует ли объект научного исследования на трубах тепловых коллекторов или в вонючей конуре, которая по какому-то недоразумению еще сохраняет название квартиры или дома. Тем не менее, предприимчивые люди нашли даже возможность зарабатывать на проблеме: в Интернете появилось немало предложений приобрести готовые диссертации на соискание кандидатских степеней по социологии на тему “Беспризорность в России”.
Но количество диссертаций, равно как и их качество, число остепененных знатоков, установление точных определений и характеристик явления на его существование и генезис сегодня не оказывают ровным счетом никакого влияния. Влиять в таких случаях может только государство, органы слуха которого уже полтора десятилетия совершенно не воспринимают энергетически слабый академический писк.
Но раз лидер государства поставил задачу, следовало ее решать.
Тут сразу же возникает вопрос: “как?”. Первое, в чем нуждается ребенок, оставшийся без семьи, — это постоянное жилье дом. Пусть он даже носит название “детский”. Не стоит забывать, что именно детские дома помогли справиться с беспризорностью в исчезнувшем Советском государстве. Однако если в СССР, в котором беспризорности как явления не было, существовало 1000 детских домов, то в новой России, где счет беспризорникам пошел фактически на миллионы, детских домов на сегодняшний день сохранилось 528, и живет в них чуть более 40 тысяч детей.
Дети улиц
Термин этот не наш. Первые дети улиц появились в благополучной сытой Европе и США, во времена, когда и повода-то, казалось бы, сбегать из дома быть не могло. Но они все же сбегали. Не от голода, а от невнимания, непонимания (или того, что они считали непониманием). Самых юных представителей движения хиппи тоже вполне можно к ним причислить. Нужно отдать должное обществу и властям: проблема была замечена и оценена. Сбежавших ловили, возвращали домой или под присмотр специально созданных государственных служб и общественных организаций; определяли, наконец, в воспитательные дома, количество которых мгновенно возросло в разы, развивали и упрощали институты временного помещения в приемные семьи и усыновления. Вообще, как известно, законодательство США в области защиты детей — одно из самых жестких. Оно, конечно, не закрывает полностью всех вопросов воспитания подрастающего поколения американцев: например, существования в мегаполисах молодежной преступности, подростковых банд, сформированных по территориальному или национальному признаку, но от массовых бунтов подобных тем, что уже не первый год сотрясают парижские предместья, американцы пока что избавлены.
Но речь сейчас пойдет не об этом. Точнее, не только об этом. В Москве вот уже десять лет существует городской центр “Дети улиц”, созданный правительством города. Его бессменный директор — педагог Светлана Вадимовна Волкова занимается проблемой беспризорных и безнадзорных детей добрую половину своей профессиональной биографии и знает о предмете, пожалуй, все, что о нем вообще можно знать.
Проблема беспризорности в столице имеет свою специфику. Хотя бы потому, что не в хлебный город Ташкент, как когда-то, а именно в Москву — город сверкающих реклам и миллионеров — устремлялись и устремляются тысячи и десятки тысяч бездомных детей со всех окраин России и республик бывшего СССР. Москвичи хорошо помнят середину 90-х годов, когда многочисленные стайки чумазых пацанов постоянно крутились на городских вокзалах, попрошайничали в переходах и на перекрестках, бросались на капоты остановившихся на красный сигнал светофора машин, чтобы быстро забрызгать какой-то дрянью, а потом протереть ветровое стекло в надежде на вознаграждение.
Они цеплялись к иностранным туристам, нанося невосполнимый урон имиджу города, нападали на “домашних” сверстников, пожилых женщин и нетрезвых одиноких прохожих. Их было действительно очень много, поэтому город вынужден был начать заниматься этой проблемой задолго до того, как о ней заговорили на самом верху властной вертикали. Впрочем, будем справедливы: во многих регионах страны местная власть делала то же самое, не ожидая указаний сверху. Много ли, эффективно ли — это вопрос другой, упирающийся, как правило, в возможности региональных бюджетов.
Светлана Вадимовна рассказала, что картина детской беспризорности и безнадзорности в Москве усилиями правоохранителей и социальных служб существенно меняется. Число беспризорников сокращается, потому что в городе создано большое количество приютов. И наиболее остро сейчас стоит проблема с детьми безнадзорными, у которых семья и дом формально есть.
На профилактическом учете в детских комнатах милиции состоит 10 тысяч подростков. Для десятимиллионного города вроде бы не так много. Но это лишь те дети, которые уже задерживались за совершение различных правонарушений или употребление наркотиков. Тех, кто вроде бы ничего пока не совершил, намного больше.
“Что касается безнадзорных детей — совершил или не совершил — дело случая, — говорит Волкова. — Недопонятые, недолюбленные в свое время, они выходят на улицу, а улица принимает всех. Вернуть их обратно невероятно трудно. И нужно признать, что с теми, социальная запущенность которых чрезвычайно высока, мы просто ничего уже не можем поделать. В их головах произошел настолько сильный перекос картины мира и смещение ценностей, что деформация сознания стала необратимой”.
Каков портрет сегодняшнего безнадзорного? Это подросток, семья которого неблагополучна: родители мало зарабатывают, да к тому же пьют; или, напротив, отец и мать, полностью занятые добыванием средств на жизнь, давно не обращают на отпрыска внимания, особенно если семья неполная. Он (она) практически забросил учебу и если и продолжает посещать школу, то делает это по сохранившейся привычке. Он (она) входит в группировку таких же тинейджеров, образовавшуюся на его улице, в квартале или возле какого-либо центра концентрации подростков, вроде районной дискотеки. Он практически ничего не читает (а зачастую просто плохо умеет читать), лет с десяти—двенадцати регулярно употребляет алкоголь и, возможно, наркотики; лет с тринадцати-четырнадцати начинает половые контакты. Интеллект его крайне скуден, социальные рефлексы немногочисленны и примитивны, но обострены до предела.
Они разговаривают друг с другом на своем собственном языке, понять который человеку стороннему проблематично отнюдь не только потому, что нецензурные слова в нем абсолютно потеряли свое сакральное значение и используются как совершенно рядовые, ни к чему не обязывающие междометия и слова-связки — такое мы и сами умеем. Это просто новый диалект, родившийся в течение последнего десятилетия. Зачастую им трудно переходить на традиционный русский, поэтому в общении с представителями власти они косноязычны, словно иностранцы.
Социальным работникам столицы, занимающимся безнадзорными подростками трудно не посочувствовать. С одной стороны — соблазны мегаполиса: рестораны и игорные дома, дорогие машины и бутики, праздные, сытые люди; телесериалы, льющиеся без перерыва по всем обозримым каналам, показывают, в каких больших и красивых домах живут герои и героини, как отдыхают и достигают личного счастья, выходя замуж за интеллигентного доброго миллионера или вступая в права наследства, оставленного внезапно обнаружившимся заграничным родственником. Процесс труда, кстати, тоже иногда показывают, но только в модельном агентстве или уютном офисе, где деньги возникают в результате легкого касания пальчиками клавиш компьютера. С другой стороны — серая реальность бытия, в которой единственным просветом становится общение с такими же обитателями улицы.
“А они мечтают? — вдруг спросил я. — О чем они мечтают?”
Светлана Вадимовна грустно улыбнулась.
“О том, чтобы у них была кредитная карта с неограниченным лимитом. Это основная мечта. И еще — чтобы молодость сохранить подольше. Замуж, заметьте, не желают. Даже за миллионера. Потому что прекрасно понимают: ну, оденет муж-олигарх, машину купит, а дальше? С ним ведь говорить о чем-то надо. А о чем? Чем-то иногда нужно поразить — хотя бы блюдо какое-нибудь вкусное приготовить. А неохота. И не умеют”.
Проститутками и бандитами, кстати, многие сегодня становиться уже не хотят. Хотят иметь престижную профессию и работу с большой зарплатой. Но тут у них в самоидентификации существует громадный разрыв с реальностью: они все о себе очень высокого мнения и полагают, что большие деньги им должны платить только за то, что они есть. В отделениях Центра им не раз подыскивали возможность заработка: курьерская служба, доставка периодической печати и так далее — то, на что они способны в силу своего уровня образования. Но зарплата их не устраивает. Слишком маленькая. Однако кто же и за что станет платить больше?
Вдруг я вспомнил один из телемостов “СССР — США” времен начала перестройки. И там, и там в студиях сидели подростки. Прозвучал общий вопрос: “Кого вы считаете примером для подражания? Кто ваши герои?”. Наши дети ответили: Ленин и, кажется, Чапаев (дети тогда еще помнили этих исторических персонажей). Американские: Мартин Лютер Кинг и Альберт Швейцер. На некоторое время в студиях воцарилась озадаченная тишина. Нашим были незнакомы их герои, им — наши. Впрочем, ведущий быстро перешел на следующую тему обсуждения.
Тут и не удержался от наивного вопроса: “Кто герои сегодняшних трудных тинейджеров?”
Светлана Вадимовна ненадолго задумалась и ответила очень серьезно:
“Кумиры есть, как и у большинства стайных подростков. Но певцов и певиц, актеров, актрис и даже известных спортсменов настоящими героями не назовешь. А герои безусловно нужны. А вот кто они?.. Однажды у нас было такое мероприятие: ярмарка вакансий. Специально приглашенный режиссер сделал постановку, чтобы показать мир отрицательных и мир положительных персонажей. А получилось все наоборот. Мир отрицательных был интересный, классный. Плохие мальчики там были модно одеты и разъезжали на мощных мотоциклах. А хорошие выглядели безумно скучными ботаниками. Так что положительный герой для наших подопечных обязательно должен быть с элементами культуры, которая близка этим ребятам, но поступать в жизненных ситуациях обязан в соответствии с установками нормального человека”.
Позже я узнал, что Светлана Волкова не так давно сражалась в автогонках на льду стадиона “Крылатский” за звание “Автоледи”. Ее подопечные в большом количестве наблюдали за борьбой, активно болея за своего лидера. Лидера отнюдь не формального.
Что делать?
В принципе кое-что все же делается. Неблагополучные семьи по действующему закону обязаны фиксировать уже работники поликлиник, эти сведения попадают в районные управы, оттуда — к социальным работникам, в детские комнаты милиции, школы. Но времена изменились. Если прежде неблагополучных, безнадзорных детей в Москве было довольно легко определить хотя бы по внешнему виду, то теперь не так. Они все более или менее прилично одеты, почти у всех есть мобильники. Городской центр “Дети улиц” создает сеть добровольных волонтеров — в основном это студенты и не обязательно педагогических специальностей. Волонтеры встречаются с трудными подростками, пытаются понять, чем они дышат. Межрайонные центры “Дети улиц” действуют в каждом округе Москвы. В каникулы открываются загородные профилактические лагеря, туда стараются приглашать самых сложных. А когда педагоги видят, что в поведении подростка наметился позитивный сдвиг, то очень боятся: вот он вернется в семью и все усилия пойдут прахом. И тогда придумали новую форму работы: стали приглашать ребенка в лагерь с одним из родителей. Как правило, с мамой. Потому что стойкие навыки противодействия злу — например, наркотикам — может дать только семья. Если семья асоциальна, ничего не получится. Сотрудники центра проводят параллельные семинары и с детьми, и с родителями. Занимаются раздельно, пытаясь примирить их друг с другом, научить общаться.
“Прошедшее десятилетие, — рассказывает Светлана Вадимовна, — создало громадную группу асоциальных членов общества. Да, усилиями города беспризорных и безнадзорных детей стало меньше, но каждый случай сделался тяжелее. Особенно трудно ресоциализировать девочек. Они изначально более жестокие и если вышли на улицу и адаптировались там, научились выживать, то зачастую по степени агрессивности вполне дадут фору мальчикам”.
В благополучных странах для подобной работы создана широкая социальная сеть. На каждую проблему существует узкий специалист, готовый немедленно оказать помощь. Самые успешные в этом отношении сегодня скандинавские страны и Германия, на социальную работу с несовершеннолетними там выделяются очень большие средства, и государство не только не считает это обременительным, но жизненно необходимым. По мнению Светланы Вадимовны — и с ним невозможно не согласиться, — социальные службы должны работать не как районные поликлиники, где пациенты записываются на прием за недели, а как ведомственные: пришел со своей проблемой и сразу попал к специалисту.
Но на все это нужны средства. И если стоимость аренды в столице сегодня такова, что не всякий бизнесмен может позволить снять помещение под офис, то как быть с консультационными и досуговыми центрами, которые должны быть в каждом микрорайоне, как когда-то существовали повсюду кружки по интересам и спортивные секции?
Зарплата социального работника, воспитателя, педагога, имеющего дело с самой сложной категорией подрастающего поколения, настолько невысока, что отбирать для этой тяжелейшей работы самых подходящих — талантливых, преданных своей профессии — возможности нет. Как и в подборе кадров для детских домов. Берут тех, кто есть, тех, кто приходит. А о том, что у них получается, судить придется следующим поколениям. Потому что эта кропотливая, неблагодарная работа вообще не имеет и не может иметь немедленных зримых результатов. Вырастет из трудного подростка добрый человек или нет, покажут годы и десятилетия. Может, потому и денег на эту сферу давать особо не торопятся.
Впрочем, дело не только в финансах. Бед в стране, которых без денег не решить, у нас предостаточно. А тут еще надо готовить город Сочи к зимней Олимпиаде. Но представим себе все же, пофантазируем: вот навалимся всем миром, бросим силы и средства. Центр сориентирует чиновников всех уровней и заставит их докладывать ежемесячно о результатах проделанной работы. Всех беспризорных извлекут из коллекторов и определят на чистые постели детских домов и приютов. Квалифицированные подростковые психологи (которых еще предстоит подготовить в необходимом количестве) наладят систематическое “промывание мозгов”, наставляя заблудших на путь истинный, и добьются успеха. И, достигнув совершеннолетия, юноши и девушки шагнут за порог детских домов, начав самостоятельную жизнь. Кто-то поступит в институты, чтобы во исполнение своей мечты получить образование врача, педагога, инженера или юриста. Кто-то станет высококвалифицированным и высокооплачиваемым рабочим на современном предприятии. Кто-то сделается фермером или пойдет на военную службу. У всех них когда-нибудь будет свое жилье, а значит, появятся семьи, дети и внуки. И все они — по крайней мере большинство — будут счастливы…
Хотелось бы верить в столь светлую картину, да только здорово мешают совсем иные образы: навсегда остановленные предприятия, пустеющие провинциальные города и мертвые, заброшенные деревни, миллионы гектаров заросшей подлеском бывшей пашни, разрушенная система среднего профессионального образования, сокращение бесплатных мест в вузах и нынешняя цена метра жилой площади, которая даже в маленьких райцентрах вознеслась в заоблачные выси.
“Дети — наше будущее”, привычно твердим мы, забывая, что у этих самых детей тоже должно быть будущее, в котором государство им последовательно отказывает. Хорошие слова были в одной старой песне: “молодым везде у нас дорога” (там дальше еще про стариков, которым везде почет, но с этим заблуждением мы, кажется, уже окончательно покончили). Сегодня иначе. Может, и везде, да только далеко не всем. И они, молодые, прекрасно это понимают. В сущности не будет преувеличением сказать, что грядущие проблемы одинаковы решительно для всех представителей молодого поколения, невзирая на степень одомашненности, но перед безнадзорными они предстают в самой острой, самой критической ипостаси.
В том, что безнадзорность чрезвычайно опасна для общества в целом и для каждого из нас, мы уже убедились. Когда в 90-х наши города и веси заполнились стаями облаченных в кожанки или малиновые пиджаки хищников с бритыми лбами, законопослушные граждане ахали, закатывая глаза: “Откуда они вдруг взялись?”
А они не взялись. Они всегда были и просто реализовали заложенный в них негативный потенциал, когда государственный призор над ними вдруг ослаб до крайности, а потом и вовсе исчез. И каждая возрастная смена безнадзорных затем, вплоть до сегодняшнего дня, исправно пополняла ряды профессионального криминала, внося свой вклад в неизменно растущую статистику преступности.
Мы все еще продолжаем жить ожиданиями перемен к лучшему, однако ожидание это затянулось безмерно. Несмотря на участившиеся возгласы, относящиеся к категории “жить стало лучше, жить стало веселей!”, ни количество серьезнейших проблем, ни их острота отнюдь не уменьшается. За какую ни возьмись — начинать придется с чистого листа, будь то доступность здравоохранения или качество образования, падение уровня науки или деградация сельского хозяйства, недореформированная армия с ее тотальной дедовщиной, общий рост преступности или уровень коррупции в правоохранительных и властных структурах…
Можно продолжать перечисление еще долго, но толку в том немного. Душа отдыхает лишь когда вспомнишь о ценах на нефть и о грядущей зимней Олимпиаде в городе Сочи.
Но одна проблема все же выделяется из всеобщего множества: дети, их судьбы, их будущее — потому что без них о каком-либо будущем вообще говорить бессмысленно. Оно просто не существует. Понятно, что эта проблема теснейшим образом связана со всеми прочими, решить ее отдельно, изолированно, не размотав весь спутанный клубок, почти невозможно. Я вообще плохо понимаю, какие аргументы сегодня можно найти для подростка, который лучше любого из нас знает жизнь с ее грязной, мерзкой изнанки, в пользу того, что жить честно — лучше. Что честный и трудолюбивый человек обязательно достигнет успеха и все у него будет хорошо. Как им это доказывать? Чьими жизненными примерами пользоваться?
То, что происходит с детьми, — абсолютно точное отражение происходящего со всеми нами. В обществе, до краев наполненном ложью, невозможно воспитывать порядочных людей. То есть они, конечно, будут, но лишь благодаря усилиям собственных родителей и вопреки любой активности государства. Оплаченные из государственной казны шумные и многолюдные мероприятия движения “Наши” ситуации не изменят и будущего не спасут.
Может, лучше было бы эти деньги отдать на организацию нового Поселения имени педагога Макаренко, в котором, наконец, начнут учить детей настоящей правде, настоящей дружбе, умению получать радость от творческого труда и способности сострадать? Там, где беспризорные-безнадзорные почувствуют себя хозяевами своей жизни и создателями своего собственного будущего — как когда-то и было у Антона Семеновича Макаренко? Правда, честные, уверенные, независимые — они тоже могут быть опасны. Но тут уж надо как-то определяться и выбирать между уровнями грядущих опасностей.
Может быть, следует начать делать это прямо сейчас, не дожидаясь очередного взрыва криминальной статистики или просто взрыва. Ну, не сегодня, конечно, не завтра. Понимаю: сейчас не до того. Тогда, возможно, сразу после Олимпиады в городе Сочи?