Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2008
Кабыш Инна Александровна — поэт. Родилась в Москве. Окончила в 1986 г. Московский пединститут. Публикуется с 1985 г. Автор книг стихов: “Личные трудности” (1994), “Детский мир”, “Невеста без места” (1996), “Детство. Отрочество. Детство” (2004). Лауреат Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Германия) и премии Дельвига. Преподает русский язык и литературу. Живет в Москве.
Мк.5:41
И хотя стоял только ноябрь,
сад выглядел совсем по-зимнему:
всюду лежал снег и деревья были голые
и только на одной яблоне —
черной и усыпанной снегом —
висели яблоки: крупные и красные.
Как будто она только что стряхнула
последний лист,
но вдруг раздалось “талифа-куми”, —
и на ней — мертвой и покрытой белым саваном —
тут же, как румянец на щеках, заалели яблоки,
и я впервые подумала,
что воскреснут не только все, но и всё,
например, деревья,
и что, может быть, в раю будет
эта самая яблоня
и, может, вообще, это уже рай,
которого я просто не замечала,
потому что не ожидала,
что он так близко.
* * *
Мне сорок пять — какое счастье,
что, например, не двадцать пять,
что страсти сгинули мордасти
и не воротятся опять.
Что от любви и от плакатов
свободна, как сказал поэт,
от ползунков и автоматов
(и жаль, что от тетрадей — нет).
Что так спокойно и смиренно
я день за днем смотрю вперед.
Теперь я знаю: тело бренно,
и все бреннее каждый год.
И я могу не быть красивой —
другим оставлю этот крест.
А в отношениях с Россией —
она теперь меня не съест.
И что мне все на свете храмы,
когда чем дальше, тем ясней:
я скоро стану старше мамы,
я скоро буду вместе с ней.
И хорошо, что стали дети
и выше, и умней меня.
И так прекрасно жить на свете —
и день прекрасней ото дня.
Воспоминание о пионерлагере
Я помню лагерь в Кобулети,
где было море — в первый раз
и где совсем еще мы дети —
шестой, а может, пятый класс.
Мы пионеры. Пионерки.
У нас горнист трубит чуть свет.
У нас десанты и проверки.
У нас котлеты на обед.
Мы ходим строем, дышим хором,
у нас не танцы, так кино,
а за некрашеным забором
с утра до ночи пьют вино.
И, дружка дружку в бок толкая,
мы ненасытно смотрим в щель:
там жизнь настолько не такая:
ну где в ней смысл? ну где в ней цель?
Там бесконечное застолье —
не пашут, не читают книг.
Они едят все время, что ли?
Лаваш, долма, реган, шашлык.
Едят — а все не убывает,
пьют — а бутылка все полна:
ведь так на свете не бывает!
На этом, дорогая, на
том —
только так и будет:
пир на весь мир,
отец и мать:
никто нас горном не разбудит,
никто вовек не будет спать.
После падения самолета “Ту-154”
22 августа 2006 года
Господи,
если захочешь взять,
то не бери частями:
раз у меня забираешь мать —
всю забирай,
с костями!
Ты ведь любого страшней огня,
так забирай помногу:
лучше возьми у меня — меня
всю —
не дитя,
не ногу.
Или весь мир у меня возьми —
с розами и цикутой, —
или со всеми оставь детьми.
Слышишь,
не перепутай!…
* * *
Постою я над папой с мамой,
над могильным холмом, точней,
над невидимой миру ямой —
ох, и тесно же будет в ней!
Впрочем, спали же мы все трое
в том бараке и той зимой
в той стране и при том, брат, строе,
что не верится и самой.
Так что все уже это было
и не страшно совсем почти:
ну, подумаешь, ну, могила —
утром снова в детсад идти.
* * *
Отрадно спать, отрадней камнем быть
Микеланджело
Вдруг я вспомнила старую дачу,
свои слезы над телом Христа.
Я теперь о Христе не заплачу
поумнела — и стала не та.
И, привыкшая к виду распятья,
машинально поставлю свечу.
В детстве плакала на день раз пять я
нынче я, словно камень, молчу.
Но однажды, бродя по музею
с неизменною жвачкой во рту,
на богов и богинь поглазею
и внезапно наткнусь на “Пьету”.
И зайдусь незаметно слезами
над поникшей Его головой:
вот ведь мальчик совсем,
как мой Саня.
И из каменной стану живой.
* * *
А это август близится к Успению
и каждый лист висит на волоске.
Но я теперь не мучаюсь, успею ли,
как я когда-то мучилась в тоске.
Теперь я знаю: всё на свете правильно:
мы все умрем и с нами — Божья мать.
Я утром встала и кровать заправила,
как в детстве научили заправлять.
Идет бычок по досточке качается —
уже лет сто ходить ему не лень.
Но все на свете вовремя кончается,
как школьные каникулы: день в день.
* * *
Даже осень — худшее на свете —
мы теперь с тобой переживем.
Дальше всё уходят наши дети —
скоро мы останемся вдвоем.
Что прошло, и вправду стало мило:
жизнь, она не так уж и мала.
Ну по крайней мере мне хватило,
чтобы переделать все дела.
Пусть дожди осенние стучатся,
ни стирать не нужно, ни сушить:
нам осталось только обвенчаться,
Но и с этим некуда спешить.
* * *
Но если мы с тобою вечны,
бессмертны если мы с тобой,
то почему мы не беспечны,
как мотылек или прибой?
Нам не о чем с тобою плакать,
нам некуда с тобой спешить —
вон за окном какая слякоть,
а нам с тобою жить и жить.
Золотые ранеты
А Пастер говорил про Небесное Царство,
где будет “вечное блаженство”,
и старушки на скамейках согласно кивали головами,
а я никак не могла представить себе “блаженство”,
тем более “вечное”,
и потому не верила в Царствие Небесное
и возвращалась домой грустная.
А бабушка, которая вела меня за руку,
думала, что ребенок просто устал,
а сама всю дорогу пела
И мне было стыдно, что бабушка и все остальные
верят, а я — нет,
но мне стыдно было в этом признаться.
Но однажды, когда мы возвращались с вечерней службы
и бабушка по обыкновению запела:
Скоро кончатся мытарства
и настанет Божье царство…—
я вдруг спросила:
“А как ты себе его представляешь?”
И бабушка, прервав пение, покосилась на меня и сказала:
“Там всюду яблони, а на них — всегда яблочки”
“Золотые?” — уточнила я.
“Что? — не поняла бабушка, но, сообразив, добавила: —
золотые ранеты”
И я аж подпрыгнула от радости:
ранеты росли у нас в саду, это были мои любимые яблоки.
Мы отправились дальше, и бабушка снова запела,
а я всю дорогу домой шла вприпрыжку,
потому что теперь тоже верила в Небесное Царство,
как верю в него и теперь,
хотя теперь знаю, что там нет никаких ранетов.