Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2008
Перевернуться на машине — не процесс. Мгновение. Я была пьяной. Поэтому ничего не почувствовала. Звук разбивающихся стекол? Нет. Но помню, как тащили меня чьи-то жесткие руки через окно. Там, видимо, и потеряла платиновый перстень от “Тиффани”. Он был мне великоват. Как странно, что, говоря об аварии, я вспоминаю прежде всего о какой-то, пусть даже дорогой безделушке. Может быть, организм таким образом пытается защититься от осознания беды. Почему Лев Толстой заставил Вронского мучиться зубной болью? Чтобы притупилось чувство безысходности после гибели Анны Карениной?
В институте травматологии и ортопедии мне сделали кучу снимков головы и шеи. Выписали шину Шанца. Это то, что носится на шее. Тут же в магазине можно было купить, выбрав цвет. Понравился черный. На вопросительный взгляд приятелей почти гордо заявляла: “Это шина Шанса!”
Меня лишили автомобильных прав. Подключилось множество моих друзей, друзей и знакомых моих родителей, а также знакомых моих знакомых. Ничего не помогло. В Татарстане начался рейд по ужесточению нарушений, произошедших по вине пьяных водителей. В общем, все совпало, и мне не повезло.
Алкоголизм подбирался ко мне медленно. Я не видела, как он плел искусно свою паутину. Я жила, то радуясь, то огорчаясь жизни, бывала счастлива. Алкоголь периодически сопровождал меня то в светлые, то в темные моменты мой жизни. Постепенно сопровождение стало носить дежурный характер. И сама не заметила, как барахтаюсь в его липкой паутине. Я оказалась мухой, которая не может выбраться из почти невидимой, но плотной сети.
Я помню, как мы дома отмечали очередной Новый год. Мне было шестнадцать лет. Кажется, тогда папа впервые налил в мой бокал не лимонад, как раньше, а шампанское. При этом он значительно смотрел на меня. Наверное, хотел сказать, что я становлюсь взрослой. Нет, мне не понравился вкус шампанского, и не в тот день возникла эта склонность или болезнь, можно назвать как угодно. А лучше сказать прямо — алкоголизм.
В медицинском институте, как и в школе, я была белой вороной. Я ощущала свою инакость. Слишком часто задумывалась над какими-то вопросами, связанными со смыслом жизни. К окончанию первого курса все уже разбились на группки, сдружились. У меня тоже появилась подруга Таня. Мы всегда ходили вместе, пока она не вышла замуж за Ильдара, будущего капитана команды КВН “Четыре татарина”.
К тому времени я уже писала стихи, которые читала однокурсникам. Кто-то подсмеивался, кто-то серьезно относился к моим немедицинским занятиям. Наконец, папа позвонил известному в республике писателю, который подсказал, что мне нужно ходить в литобъединения. В нашем городе их было три: при Казанском университете, при редакции “Комсомольца Татарии” и в литературном музее имени
А.М.Горького.
Тот, кто прошел школу литературного объединения, знает, какая там царит атмосфера. Во-первых, все считают себя гениями, во-вторых, все беспощадны к чужим творениям, в-третьих, заседание заканчивается в ближайшем кафе либо у кого-то на квартире. Там продолжаются разговоры под выпивку.
Я обрела свою среду. Нет, пока еще не алкоголиков. Выпивка, хотя и присутствовала в моей жизни, была не определяющим началом. Я стала общаться с людьми, которые так же, как и я, мучились всевозможными вопросами бытия, пытались выразить себя посредством слова. Мы спорили о различных литературных течениях, о месте поэта в современной жизни. Мы любили Артюра Рембо.
Говорят, творческий человек проходит три стадии развития. На первой он говорит: “Только я!”, на второй: “Я и Моцарт!” На третьей стадии признается: “Только Моцарт!” Тогда я находилась явно на первой. Была красивой, высокомерной, хоть и талантливой дурой.
Что такое алкоголизм? Это когда алкоголь начинает заменять радости и горести жизни. Когда пьешь в одиночку. Когда не можешь остановиться и не важно, какая это рюмка — вторая или двадцать вторая.
Я долго не хотела признавать свой алкоголизм. Я не считала нормой, когда, возвращаясь навеселе с каких-то посиделок, заходила в продуктовый магазин около дома и покупала две бутылки полусухого красного вина. Две — потому что боялась, одной не хватит. Наконец, мужу это надоело. Господи, как он был всегда терпим! Я могла рассказать глупейшие ситуации своей жизни и попросить совета, он всегда был готов проанализировать их так, как он умеет один, и дать мне советы. Сколько он видел от меня вместе с хорошим также отвратительного и гадкого. Но разве алкоголик думает о близких? В обычном состоянии мне всегда были интересны рассказы мужа о работе. О его сотрудниках. О забавных случаях на работе. Но ведь и терпимость имеет свои пределы. Вадим отвел меня к психотерапевту.
Поначалу Виталий Вадимович мне понравился. Он был чуть постарше меня, изрядно толстоват. Как-то в шутку сказал, что он — самый толстый психотерапевт в мире. Я возразила, что найдутся и потолще. Мы оба сидели в чересчур глубоких креслах, расположенных напротив друг друга. Трудно было поменять положение. Я не знала, с чего начать. Он стал задавать вопросы о детстве, о взаимоотношениях с родителями. Я стеснялась.
Сейчас я приобрела такой большой опыт общения с психотерапевтами, что с ходу могу начать говорить о волнующих меня вещах.
Как убедил меня Виталий Вадимович, алкоголизм не существует и не возникает сам по себе, это лишь следствие какого-то разлада, который может иметь корни и в детстве. В моем случае, наверное, это так.
Сказать, что у меня были строгие родители, — ничего не сказать. Я их боялась. Они могли накричать за то, что я что-нибудь случайно выронила из рук. Они редко хвалили меня. Мои успехи в учебе считались нормой, за которые поощрять не обязательно. Если на родительском собрании Олю Ищук, другую отличницу, хвалили больше, чем меня, мама возвращалась домой с поджатыми губами и весь вечер не разговаривала со мной. Я знаю, что меня недолюбили в детстве. Родительской нежности мне и сегодня не хватает. Говорят, что дети сначала родителей любят, потом дети родителей судят, затем дети родителей прощают и снова любят. Конечно, я простила родителей. Хотя одна женщина-нарколог сказала, что алкоголем я подменяю свою маму. А перед этим она спросила, какого рода для меня слово алкоголизм. Я ответила, что как для грамотного человека алкоголизм, естественно, мужского рода, а в метафорическом смысле — женского. По ее словам, я жду от него — алкоголя любви. Странно.
Среди моих друзей — поэтов и художников — каждый второй алкоголик. Только они не знают об этом. Или не задумываются. У кого-то нет жены, которая пилила бы за это. Кто-то выпивает вместе со второй половиной. Запои — явление обычное. Для большинства людей я — не пьющий человек. Я, действительно, редко выпивала. Но, увы, метко. Находилась часто за рулем. Встречала детей после школы, ехала с ними в кружки, художественную школу, шахматную школу, поликлинику — и все такое. Поэтому отдаться целиком алкоголизму времени не было.
Хороший поэт Тимур А. пьет часто, почти каждый день. Раньше мы выпивали вместе. Нас познакомил Гарик Ч., с которым мы женихались. Гарик оказался скудоумным и бесхребетным. Зачем-то он собирался вывезти меня в Израиль. Мы расстались. А дружба с Тимуром сохранилась. Большая дружба возникла между ним и моим мужем. Часто встречались. Когда он был пьян, говорил моей дочери, что он ее принц. Сейчас он пьет с другими.
А ведь алкогольные напитки не очень-то вкусные. В компании с художниками где-нибудь в мастерской, тогда мне было лет двадцать, чтобы не отставать от других, я залпом выпивала стакан водки. Понятия о норме не было никакого. И никто не удерживал, не объяснял, какова моя доза. Последствия: я шла в туалет, где меня нещадно рвало. Возвращалась и продолжала пить, пока не засыпала.
И все-таки еще не было болезненной тяги к вину. Как вспомнить, когда она началась. Может быть, когда у меня дома были очередные посиделки? Был Марк Давидович Зарецкий, руководитель литобъединения при музее Горького, был итальянец, изучавший зачем-то творчество Аксакова (его я курировала по просьбе участницы Международных Цветаевских чтений, где сама выступала). Может быть, после ухода гостей остались напитки, и я попробовала их допить, и мне понравилось?..
Алкоголь, как ржа, разъедает душу. У тебя словно две жизни. Одна — обыденная, в которой количество забот и проблем преобладает над радостями, и часто бывает тоскливо. Во второй жизни, алкогольной, радостей больше. Но, увы, это только поначалу. После чувства подъема и эйфории почему-то быстро наступает тоска. И хочется позвонить всем-всем, чтоб почувствовать, что где-то есть люди. Хочется понимания. Хочется уважения. Это не смешно, когда пьяный задает вопрос: “Ты меня уважаешь?”
Я знаю, что нравлюсь мужчинам. А когда пьяна, могу спровоцировать мужчин на любой поступок. Я читаю стихи на столе. Обычно это бывало в мастерских у художников. Первый раз об этом много говорили. Потом все привыкли. После очередной презентации выставки двух художников, один из которых был из Питера, мы продолжили общение дома у художника А. Миновали первые тосты, наступал обычный в таких случаях период разброда и шатания. Я попросила слова и стол. Читая стихи, заметила, петербуржец спрашивает, что сейчас будет. Она ответила, что это традиция такая — Лилечка всегда читает стихи на столе. Это — обычно.
Эдит Пиаф и Анна Франк — мои собутыльники. Когда я достигаю определенного алкогольного уровня, я слушаю песни Пиаф, думаю о ее жизни, заполненной мужчинами и песнями, о ее разбитом сердце, мне становится тепло-тоскливо. Я плачу.
Об Анне Франк я узнала из книги, посвященной Одри Хепберн. Вскоре муж купил мне ее “Дневники”. Просто и почти буднично записывала голландская девочка события своей жизни. Не было ни пафоса, ни амбиций, которые так свойственны российским детям. Еще бы! У всех, кто родился в советское время, пафос был в крови. Я хорошо помню, как заучивала стихи о Родине и партии. И ничего. Почему-то мне не резали слух несколько напыщенные и декларативные строки советских поэтов. Нет, если отбросить идеологическую сторону, это были неплохие стихи.
Пью вино. Курю. Сигарет выкуривается при этом вдвое-втрое больше, чем обычно. Думаю об Анне Франк. Перечитываю некоторые особенно дорогие мне места. Мне почти хорошо. Алкоголь дает мне чувство свободы и приподнятости, Анна Франк добавляет необходимую горчинку, когда печаль становится светлой.
В зависимости от времени суток я покупаю разное вино. Если начинаю пить после обеда, беру полусухое красное вино, чтобы быстро не опьянеть. Если уже семь-восемь часов вечера, можно взять полусладкое или даже кагор. Иногда хочется горечи. Тогда покупается водка. Закуски самые незамысловатые. Поскольку, когда пью, есть не хочется, ограничиваюсь фисташками, лимоном, яблоками, шоколадом.
Дома дети — дочь и сын. Бутылки прячу в нижние шкафы кухонного гарнитура. Пью из обычного бокала для чая или кофе. Но в последние годы дети научились распознавать меня пьющую, и им это не нравится. А раньше, поскольку они были маленькие, пьющая я для них была просто веселее и болтливее, чем обычно.
Насчет болтливости. Почему в пьянстве наступает такой момент, когда до боли хочется поговорить с человеком. Нет, не только говорить самому, а выслушивать чужие жалобы, искренне сочувствовать и успокаивать. А при разговоре с мужчинами напропалую кокетничать и куражиться. Сколько звонков за полночь раздавалось в квартирах моих друзей последние десять лет! Надо отдать им должное, обычно они всерьез выслушивали меня. Правда, потом быстро распознавали мое состояние и просили все же не звонить так поздно.
Беседуя с психотерапевтами, я обнаружила в себе свойство быстро вызывать к себе сочувствие. Поскольку приходилось говорить о своих отношениях с родителями, видимо, мой голос начинал звучать жалобно, местами дрожать, они невольно переходили на еще более мягкое общение. Правда, надо признать, что все они были мужчинами. Хотя, как правило, для всех психотерапевтов характерно почти отеческое обращение со своими пациентами. Я говорила о том, что мои родители стали жить отдельно, когда мне было тринадцать лет, и нас с сестрой поделили. Я осталась с папой, а сестра, которая младше меня на двенадцать лет, с мамой.
Был еще Валерий Николаевич, маленький мужчина с хитрыми глазками, который дважды посылал меня на подшивания. Первый раз на два года. Я продержалась год. Но Новый год оказывает на меня пьянящее действие. Тогда и сорвалась. Поехала за полночь на машине к друзьям и перевернулась. Меня тогда это здорово отрезвило. Я подшилась снова. Хватило на два года.
“Продлись, продлись, очарованье!” Так бы я назвала свои отношения с алкоголем. Я очень боялась, что состояние эйфории и гармонии быстро исчезнет, и торопилась принять еще и еще.
“Жизнь в розовом свете” — так называется одна из песен Эдит Пиаф. Но это характеристика моего раннего пьянства, когда оно не причиняло близким столько неудобств и страданий. Неизбежно наступают, говоря языком психологии, вторая и третья стадия алкоголизма. Это уже “черный человек” Есенина. Кстати, по его поэзии легко проследить за развитием алкоголизма. “Москва кабацкая” — это первая стадия и начинающаяся вторая. О третьей стадии хорошо написал Мариенгоф.
“Отчего люди не летают?” Оттого и пьют, наверное, что не летают. Когда же пьян, охватывает естественное чувство полета. Будто паришь над своей жизнью, заботами и проблемами, над скучными людьми. Правда, когда напиваешься, скучные люди становятся интересными.
Однажды, когда дочери исполнился год, мы отправились с мужем в круиз на теплоходе. Исправно работал бар, в котором мы проводили вечера. Иногда мужу надоедало общение, он отправлялся в каюту читать какую-нибудь книгу по философии или психологии, любителем которых он остается до сих пор. А я… позволяла себе выпить лишнее. Когда бар пустел, оставались лишь подобные мне любители спиртного. Среди них преобладали в общем-то не очень образованные и культурные люди. Но мне-то было почти все равно с кем вести пьяные задушевные беседы. Подошедший муж застал такую картину. Я читала стихи. Мои собеседники, точнее, собутыльники с изумлением смотрели на меня. Они к этому не привыкли. Муж вскоре увел меня. А на следующий день, мои вчерашние друзья за руку здоровались с ним, что было ему неприятно. Он не раз вспоминал об этом.
Говорят, Михаил Светлов много пил. Это не помешало, скорее, помогло ему выразить верную мысль: “Пьяный человек — это человек, для которого не существует «завтра». Он должен все высказать сегодня”. Это объяснение и моей пьяной болтливости.
До замужества, живя с папой, бывало, я возвращалась очень поздно, иногда — под утро. Приходилось идти через проходную комнату, в которой спал папа. Он всегда просыпался и сурово спрашивал или бурчал сквозь сон: “Почему так поздно?” Я что-то лепетала, шла аккуратно, пряча в правой руке банку с водой. После возлияний очень хотелось пить. Банку ставила под кровать, чтобы ее не заметил папа.
Я училась в медицинском институте. Подрабатывала ночной медсестрой в больнице. Подрабатывали почти все студенты. Дети профессоров, как и я, не были исключением. Дело было не только в деньгах, хотя и они не мешали, главным было, пожалуй, научиться делать уколы, внутримышечные и внутривенные, ставить системы, то есть капельницы. Хотелось ближе, изнутри узнать больничный мир. Тогда я еще мечтала быть врачом. Кроме того, у мамы был лейкоз, и мне хотелось лучше узнать эту болезнь, от которой нет спасения. Хотела приготовить себя к маминому концу. Звучит жестоко, почти цинично.
Дежурства были удачным предлогом не ночевать дома и продолжать ночные бдения в мастерских у художников или у кого-то из поэтов дома, иногда просто у подруги. Стыдно признаться, но я разбавляла иногда спирт, оставляемый для уколов, водой. Часть его уносила домой. Поскольку это был девяностошестипроцентный спирт, дома я разбавляла его наполовину водой и, чтобы отбить запах резиновой пробки, клала туда горошки перца. Получалась замечательная перцовка, которую мы выпивали в актерском общежитии. Тогда я очень дружила с артистами из Качаловского театра, особенно с Марианной Витавской. Мне нравился мир богемы. Нравились ночные разговоры, стремительно развивавшиеся романы. Не то чтобы я была неразборчивой, но влюблялась часто. Бывало, что один роман начинался, другой еще продолжался, а третий дышал на ладан. Как и для всякого поэта, каждая моя любовь была единственной и последней. Я отвлеклась от алкогольной темы. Хотя прочла у Бунюэля о том, что вино и сигареты — спутники любви. С вина начинается, а сигаретой все завершается. Не очень точно, но по смыслу передаю верно.
Ничто не ново под луной. Вот и Бунюэль до меня сказал о связи алкоголя и любви. А до него об этом тоже немало народу высказалось. Все так. Опять невольно вспомнилась цитата. Толстой о том, что каждая несчастливая семья несчастна по-своему. Так и алкоголизм у каждого развивается индивидуально. Хотя общих примет немало. Это амнезия. Не раз было, что я с интересом, а чаще со стыдом выслушивала рассказы мужа о том, что было накануне. Или подруги пытались продолжить тему, начатую мной по телефону накануне ночью. Я ничего не помнила, но говорить об этом было неудобно. Я пыталась угадать, что могла сказать по телефону, и кое-как поддерживала разговор.
Если бы не было похмелья, наверное, все люди были бы пьяницами и алкоголиками. Эта мысль пришла мне в голову только что. Наверное, она не нова и небесспорна. Зато я ее выстрадала.
Симпатично писал об алкоголиках и о себе Сергей Довлатов. Думаю, что это не есть высокохудожественная проза, но мне интересно читать его рассказы. Это знакомый мир пьющих писателей и просто хороших и разных людей. Чертики и тараканы, оказывается, мерещатся многим. И они, действительно, имеют обыкновение прятаться по углам. Белая горячка.
Я была склонна к запоям. Однажды, выпив утром “после вчерашнего”, мир заиграл для меня невероятно яркими красками. Была необыкновенная легкость в теле и мыслях. А главное, можно было звонить знакомым домой или на работу, не боясь услышать, что мешаю спать. Но приходить в себя после этого было невероятно трудно. Поскольку я начинала пить с утра, достигала пика к обеду, к началу вечера я засыпала. Просыпалась обычно ночью. Полупротрезвевшая. В такие дни муж отвозил детей к родителям, где и сам оставался. Мне становилось страшно. Я звонила ему по телефону, дерзила, хамила. Он отказывался со мной разговаривать. Однажды я вызвала к нему милицию и “скорую помощь” одновременно. Дикие дни. Трудные воспоминания.
Самое странное, что в мои тридцать пять лет алкоголизм не наложил на мое лицо ни единой тени. Может быть, я проспиртована? Мужчины по-прежнему оборачиваются мне вслед.
Когда я напивалась и было поздно, я часто звонила своим приятельницам в Германию, Швейцарию и Израиль. Поскольку это по-настоящему близкие подруги, которые искренне любят меня, они всегда поддерживали мою пьяную беседу. Всегда можно было сослаться на то, что не учла разницу во времени. Через две-три недели, забыв о своих разговорах, удивлялась телефонным счетам.
Еще одно развлечение, кроме разговоров, езда пьяной в автомобиле. Когда я выпивала несколько бокалов вина или рюмок водки, меня всегда охватывало невероятное возбуждение, которое можно было погасить только выходом из дома, точнее, выездом. Если еще был день, можно было поехать на какое-то мероприятие, например, открытие выставки. Там можно было встретить множество знакомых, пообщаться с ними, покуражиться и продолжить общение у кого-то в мастерской.
На открытии выставок меня всегда просили выступить. Еще мне нравится говорить тосты. А говоря о картинах какого-нибудь художника, всегда проводила параллели с поэзией. Например, картина такого-то — это баллада. Потом принималась объяснять почему. Упоминала “Ночного ездока” Гете. Короче, проводила ликбез для художников, демонстрируя при этом, как мне казалось, и свою эрудированность.
Однажды ночью, засидевшись с алкоголем и почувствовав страшное желание выйти из дома, я поехала в центр города, где в переходе продавали цветы. Там я долго выбирала букет, разговаривала с продавщицами, которые охотно рассказывали о своей работе. Они не говорили, что уже поздно. Они скучали. Когда я ехала обратно, меня остановила милиция. Они сразу поняли, что я пьяна. Я долго их убеждала, что выпила чуть-чуть. И, поскольку у мужа день рождения, хотела сделать ему сюрприз. Меня отпустили. Это был первый звонок. Звонок о том, что не нужно ездить пьяной. Я могла лишиться прав. Увы, этот случай только раззадорил меня.
Виталий Вадимович, мой психотерапевт, не раз говорил о том, что удовольствие от алкоголя нужно заменить другим удовольствием. Узнав, что я очень люблю ездить на машине, порекомендовал участвовать в автомобильных соревнованиях. Он дал телефон Володи А., который был близок к этой среде.
Виталий Вадимович выпустил джинна из бутылки. С Володей завязались бурные романтические отношения. Правда, он действительно свел меня с автомобилистами-спортсменами. Олег Ш. руководил центром контраварийной подготовки. У него я прошла зимний и летний курсы. Он также проводил соревнования среди автомобилистов. Особенно было интересно зимой. На ледовой арене нужно было проехать трассу как можно быстрее. Причем стартовали два спортсмена одновременно: на двух противоположных сторонах овала. Катание на льду — дело непростое. На виражах машину сильно заносит, и тех, кто не умеет справляться с заносами, ждет неизбежная встреча с сугробом. Соревнования проходили по воскресеньям. Из пятидесяти-шестидесяти мужчин, участвовавших в соревнованиях, я занимала места в первой шестерке. Однажды попала в полуфинал с Евгением С. Увы, проиграла. Что ж, соперничание с женщиной дает мужчинам дополнительные силы. Стыдно проиграть бабе. Я их понимаю.
Автомобильное братство, действительно, существует. Я с удовольствием сигналю светом встречным автомобилям о том, что впереди их ждет ГИБДД, а проще, гаишники. С удовольствием общалась на соревнованиях с водителями. Это другой мир. Сильных и увлеченных, в чем-то упертых мужчин. Они иногда говорят матом. Это мне тоже нравится. Мне изрядно надоедают вежливые творческие люди с их неврозами и амбициями, вечными поисками себя. На соревнованиях победитель определялся легко. Им был тот, кто быстрее проехал трассу. Как определить победителя в литературе и в живописи? Кто, действительно, лучший? Самое неприятное — общаться с людьми, не имеющего таланта, но с амбициями гения.
1990 год. Мне двадцать, ему семьдесят. Я начинающая поэтесса, он бывший главный редактор одного из литературных журналов. Его близкие считают меня хищницей. А он забавный и умный человек, который так много знает о литературе и писателях. Я остановилась у Анастасии Ивановны Цветаевой, которая нежно относится ко мне. Мы с Мстиславом Борисовичем каждый день обедаем в ЦДЛе, в дубовом зале. Неожиданно мы напиваемся. Обычно мы выпивали по два-три бокала вина, но сегодня опустошили почти две бутылки шампанского. Когда на метро возвращались домой, М.Б. упал. Произошло это несколько комическим образом. Когда мы стояли на эскалаторе, я что-то сказала М. Б., при этом наклонилась к нему. Вдруг я, потеряв равновесие, повалилась на него, он повалился на других. Вся колонна эскалаторных пассажиров попадала, как в известном случае с домино. Эскалатор остановили. К Анастасии Ивановне я вернулась поздно. Она еще не спала. Вообще, там было принято ложиться поздно, что-то в районе двух. Дело было не в том, что я припозднилась. Я была навеселе. Я извинилась, по-дурацки при этом хихикая. Естественно, мое извинение не было принято. Утро было мучительным. Мне было очень стыдно. Я очень уважала Анастасию Ивановну. Не только как автора замечательных “Воспоминаний” и других прозаических произведений, а, узнав ее близко, прежде всего как человека. В юности она напряженно искала ответы на вопросы, которые задавала ее жизнь, была атеисткой. Ее поиски нашли отражение в произведении “Дым, дым, дым”. В двадцать семь лет Анастасия Ивановна безоговорочно поверила в Бога, стала вегетарианкой. Хорошо запомнила часто произносимую ею фразу: “Нельзя говорить про человека, что он плохой, нужно сказать, что он совершил плохой поступок”. А тот поступок — один из тех, за которые мне ужасно стыдно перед собой. Конечно, она меня простила, но утром, когда она поняла, что я по-настоящему раскаялась.
Я проходила кодировки, которые давали временный эффект. Принимала таблетки эсперали, которые вызывают рвотный рефлекс после приема алкоголя и сильнейшее сердцебиение. Но я и с ними справилась. То есть продолжала пить. В психотерапии я почти разуверилась. Возможно, кому-то она помогает. По мне, так это просто уговоры врача не пить.
Был еще Валерий Николаевич, маленький мужчина с хитрыми глазками, который дважды посылал меня на подшивания. Первый раз на два года. Я продержалась год. Но Новый год оказывает на меня пьянящее действие. Тогда и сорвалась во второй раз.
Три года назад я подшилась. Не пью. Слово “подшилась” компьютер подчеркнул красной чертой. Видимо, оно еще не вошло официально в литературный лексикон нашего времени. Все было прозаично. Я легла на кушетку животом вниз. Оголила ягодицы. Хирург с грузинской фамилией (в Татарстане такие врачи почему-то не редкость) сделал мне обезболивающий укол. Повернув голову, я увидела, как он сыплет в рану на ягодицу горсть таблеток. Потом мне наложили три шва, этого я не увидела.
Вышла из кабинета. Меня встречал муж с цветами и всякими маленькими подарками. Когда я рассказала об этом папе, он прокомментировал: “В общем, красиво проводил на тот свет”. Он был против подшивания.
Три года не пью. Иногда очень хочется. Особенно под Новый год. Боюсь напряженных лиц своих детей. Боюсь непоправимых глупостей, которые могу наделать. Боюсь потерять себя. Боюсь, что моя семья потеряет меня.
У Юлиуса Фучика есть “Репортаж с петлей на шее”. Конечно, там все серьезнее. Ведь речь шла о фашизме, жизни и смерти. Но и в моем случае речь идет о жизни и смерти. Я хочу жить. Змеиную петлю алкоголизма я постоянно ощущаю на своей шее. Но все в моих руках. Все в моих силах. Я справлюсь.
Предыдущий абзац — вранье и литературщина. Вранье — потому что женский алкоголизм неизлечим. А литературщина… Слишком много в юности я начиталась произведений советских авторов, зачастую талантливых, где главный герой в конце повествования осознает свои ошибки и начинает новую жизнь. Хорошо или плохо, но не бывает новой жизни. Мой недуг носит хронический характер.
Все зависит от меня.