Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2008
Марк Григорий — поэт, прозаик, драматург. Родился в 1940 году, печатается с 1987 года. Автор 3 книг стихов: “Гравер” (Нью-Йорк,1991), “Среди вещей и голосов” (Нью-Джерси,1995) и “Оглядываясь вперед” (СПб.,1999), а также книг прозы: “Имеющий Быть” (М.,1996) и “Возомнившие” (М.,2005). Живет в г. Бостон (США).
Апофатики
1
самый главный без-личный, без-временный инфинитив
обладанья, потребности быть продолженьем былого,
непрерывности жизни и речи, ее негатив.
Негатив, где узоры из пауз слышней, чем слова,
где на паузах держится все, что поется, дыханье…
Знак согласия — согласованья утрат, тот едва
проступающий ритм перебоев и всплесков молчанья.
Так колонны нужны для свеченья пустот между ними.
Прочной связью пустоты внутри нас растут и теперь,
наконец, понимаешь: чем старше, тем не-отвратимей
ритмом жизни становится чередованье потерь.
2
В доме для престарелых евреев — слепых и глухих —
под ногами сестер вечно путаясь в собственных бреднях,
будешь ночью бродить, бормотать, как молитвы, стихи.
Позабытый родными и Богом, с бессмысленным смехом
по ночным коридорам блуждая в пижаме измятой,
будешь слушать, как глухо силлабо-тоническим эхом
у тебя в голове отдаваясь, пульсирует святость.
Все заметней становятся паузы. Жизнь, понемногу
растворившись в пустотах, теряет свое естество.
И ты сам, высветляясь дотла перед длинной дорогой,
забываешь себя, превращаясь в частицу Его.
* * *
в пустующий дом (меня нет так давно).
Воздушные шарики слов вереницей
плывут над двуспальной кроватью в окно.
И шепот мой, вьющийся между словами,
рассохшийся шепот, в который вошло
дыханье твое, неживыми цветами
свисает к подушке, хранящей тепло.
* * *
сердца линия в теплой ладони твоей
к моей линии жизни. Прильнула плотней,
стала влажной, горячею, затрепетала,
нежно охая, ахая, ойкая, — звуки
распустились в касаньях. Их лепет живой
заплетается, сделать нельзя ничего.
Это нить жизни-сердца связала нам руки.
* * *
после долгой борьбы
решился писать
что-то вроде ответа
на все, чем я жил.
И увлекся сюжетом.
Ушел с головою
в писанье, забыл,
что в жизни моей
слишком мало судьбы…
А русский язык
не прощает нам это.
И фраза-ответ,
та, в которой семь бед,
живых, кровоточащих,
семь кривотолков,
вернулась к началу,
к словам о судьбе.
За шею меня
обвила ненадолго
и, дернувшись буквами,
взвыла, замолкла —
как будто в петле,
задохнулась в себе.
Я вытащил голову.
В небе тотчас
возникла шаров
разноцветных армада.
Она приближалась.
Совсем уже рядом
висел в каждом шаре
слезящийся глаз,
обмотанный плотною
пленкою радуг…
И плыл над армадой
сияющий бас.
Казалось, гудела
луна в небесах.
Взбухали звучаньем
шаров переливы.
И лопались с треском
внутри их глаза,
как страшный салют.
В середине всех взрывов
стоял я — оглохший —
и ждал терпеливо,
когда это кончится,
и голоса
вернутся к словам…