Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2008
* * *
нет у меня сил, словно бы откачали.
Зной ли прожег до дна, холод ли взял в клещи,
слабость моя — сильна, жизнь из меня хлещет!
Крепко на том стою, снова по всем приметам
темную жизнь свою, живописуя светом.
* * *
с ума посходили мы, что ли?
Чтоб ангелы не подсмотрели,
задерну-ка шторы…
Чтоб было войти неповадно
закрою-ка двери,
пока мы сплелись безоглядно,
как юные звери.
Откуда же эта забота:
сквозняк меж телами?
Как будто невидимый кто-то
повеял крылами.
Как только утешен, утишин,
усталый задремлешь,
сквозь темень ночную провижу:
мы вместе затем лишь…
Когда задышали мы ровно,
без донного гула,
я шторы открыла и словно
кого-то спугнула.
Коллекционер
То самовар припрет, а то иконку,
а повезет — серебряный чекан:
там герб пробил фамильную солонку.
Крутясь внутри Бульварного Кольца,
потомственный жилец полуподвала,
он душу ободрал до багреца
о лаковые пальцы антиквара!
До рая простирались потолки
и полки. После долгой перепалки
он разместил свои золотники
в шести квадратных метрах коммуналки.
Он в жизнь входил, как в ближний бой, с колес
накидываясь с жадностью скоромной
на вещный мир, держа наперевес
серебряную ложечку с короной.
Был полиглот, но так слова глотал,
что походил порою на дебила.
Но девичья (девичья ль?) нагота
как плеть его пришлепнула, добила….
Зачем он заглянул в ее окно,
в застиранный мирок ее застенка,
где перед ним предстала — не в кино —
срамная вожделенная растленка?
Не смог, как пыль веков, осесть, опасть,
восстал из пепла, из речного ила —
запойная и бешеная страсть
его, как таз дырявый, залудила.
Но так он и не понял, почему —
до обморока, паморока, стона —
любовь ему пока не по уму,
а по сердцу и — не коллекционна…
* * *
преодолеть пургу.
И рысь, и Русь, и зимний лось
в снегах — по требуху.
Меня никто тут не берег,
не холил и не ждал.
И словно маленький зверек
мне душу выедал.
Снег небывалый завалил
путь на родной вокзал.
Но зверь во мне не заскулил,
а раны зализал.
И снова сил хватило, чтоб
не плакать да тужить,
а, как перину, взбить сугроб,
подмять его, обжить…
Шостакович.
Пятая симфония
бил в барабаны и дудел в трубу,
он мог от горя и большой беды,
свить в ураган скрипичные лады,
педаль рояля до упора вжать,
чтоб тот не смог от ужаса визжать.
Накинув длиннополое пальто,
он доезжал до дома на авто,
ложился на семейную постель,
а в нем гудела вьюга и метель,
и в нем простор необжитой зиял
под тяжестью верблюжьих одеял.
До утренней он так лежал звезды,
но вдруг срывалась музыка с узды,
в нем замысел месился, вызревал!
Он плохо видел — боле узревал:
то ль оркестровый пишется пролог,
то ль падает, как беркут, потолок.
Как выпустить гармонию из рук,
когда внутри еще безмолвен звук,
он сам его пока что не обрел!
Тут Время упадает как орел,
когтит аккорды на глазах у всех.
Аплодисменты. Бешеный успех…
Разбор полетов
Еще мгновение и я исчезну
на самом дне Уолл-Стрита
в иле людском зарыта…
Если же ехать Парижем, скажем,
верх экипажа задев плюмажем,
то это уже из книг — и не спорь! —
коих ты наследница — по прямой.
Или вернуться туда, где — ой мне! —
жизнь доживать на Филевской пойме,
где нет ни кола, ни двора, ни тына,
потому что нет уже с нами сына…
Нет чтобы с горя мне околеть бы…
Что ж я ношусь над землей, как ведьма,
в поисках стойбища и пристанища,
видимо, все же я пройда — та еще,
если взялась шевелить метлой
лондонский мультикультурный слой.
Так раскроилось судьбы лекало.
Вот донесло меня до Байкала.
Вот под крылом уже Улан-Батор
и родовой украинский хутор.
Как занесло меня в эти выси?
Надо у мамы спросить, у Маруси…