Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2008
Наум Басовский — поэт. Родился в 1937 году в Киеве. Окончил Киевский пед. ин-т и Московский ин-т радиотехники, электроники и автоматики. С 1962 года жил в Москве, работал в области технической акустики. Имеет более 30 научных публикаций и изобретений. Репатриировался в 1992 году в Израиль, где продолжил работу по специальности. Автор 7 сборников стихов, в т.ч. последние — “Не смолк ни один мотив” (Иерусалим, 2007), “Анфилада” (М., 2008), “Из ТАНАХА. Стихотворные переложения” (Иерусалим—Москва, 2008). Дважды лауреат поэтического конкурса памяти Ури-Цви Гринберга (2004, 2006).
* * *
Игорю Герману
Пока идут часы, еще не все потеряно;
пока идут стихи — листы и ветви дерева,
и дерево растет, как вольное растение, —
живу в его тени, не выхожу из тени я.
И в этом свой резон: быть славе не обязанным,
пока идут часы, быть с вечностью не связанным,
и в неудачный день одолевать сомнения,
и продолжать расти, как вольное растение.
Когда ты никому не кланяешься поясно,
не страшно проиграть и вновь начать не боязно.
Пока идут часы, надежда не утрачена,
что излечу в себе глухого и незрячего.
Такая жизнь проста, по-своему значительна
и, честно говоря, нисколько не мучительна.
И дышится легко, и видится, и слышится,
пока идут часы — покуда тень колышется…
Август 2008
* * *
Раб потому и раб, что нет ему свободы —
без видимых причин: а просто он таков,
хоть от него никто не требует угоды,
и нет над ним кнута, и нет на нем оков.
Что воля, что загон — неужто все едино?
Раб потому и раб, что где ни жить ему,
по собственной нужде он ищет господина,
который объяснит, зачем и почему.
Опору ищет он не в философском томе,
не в смысле бытия, не за его чертой —
раб потому и раб, что изначально темен
и беспечально горд своею темнотой.
Ни добрые мечты, ни радужные мысли
его не увлекут на вольные хлеба.
Почти всегда жесток, почти всегда завистлив,
раб потому и раб, что в нем душа раба.
Июль 2008
* * *
Чтоб роман сочинить, нужно много серьезных усилий,
из-за этого трудно добраться до первооснов.
Потому романисты — всегда толкователи былей,
а поэты легки, и они толкователи снов.
Тяжело романистам — в сюжетах зигзаги, пороги,
картотеку героев едва ли вместит голова.
Потому романисты к деталям придирчиво строги,
а поэты просты и к мечтам подбирают слова.
Романистам нужны документы, свидетели, книги,
а еще ко всему и фантазии мощный полет.
А поэты тихи — их тревожат отдельные миги:
гром гремит вдалеке или рядышком лютня поет…
Апрель 2008
Смотритель маяка
Владимиру Цивунину
Комната светла и высока,
из окна для взгляда есть разбег.
Здесь живет смотритель маяка,
одинокий тихий человек.
Рано утром гасит он огонь —
тот, который полыхал в ночи,
зажигая в кухоньке другой,
чтобы день от ночи отличить.
Полчаса — и завтрак на столе:
гренки, сыр, и кофе не забыт.
Есть у всех заботы на земле,
вот и у него привычный быт.
И огонь для сытости горит,
а зимой еще и для тепла,
и смотритель гостю говорит:
— Как дела? Да ничего дела!..
Но когда опять подходит ночь,
он восходит лестницей-винтом.
Тем, кто в море, должен он помочь
и предназначенье видит в том.
На виду сферических зеркал
разжигает он большой огонь,
чтоб моряк во тьме его искал,
уходя от штормов и погонь.
Ночь свята! И человек готов
жизнь свою укоротить на треть,
только б не лишиться тех трудов,
только бы огню его гореть.
А наутро гасит он порыв,
и топочет в кухне у стола,
и бормочет, трубку раскурив:
— Как дела? Да ничего дела!..
Февраль 2008
Четырнадцать полос
В.
У живописца был особый ритуал —
закончив полотно, уничтожать наброски:
бумагу и картон он попросту сжигал,
а ежели холсты — то резал на полоски
и оставлял одну свидетелем в архиве,
чтоб не терялся след в обратной перспективе,
и качество труда, шутя, но и всерьез
оценивал всегда количеством полос.
Он другу позвонил: — Картину написал
в четырнадцать полос! Ты заходи, увидишь!
А друг был полиглот: понятно, русский знал,
английский и латынь, иврит, немецкий, идиш…
И, эту страсть свою в беседе поясняя,
он говорил не раз: — Прекрасна речь родная,
но чтоб своими быть в пространствах и веках,
должны мы говорить на всяких языках.
Вот старые друзья стоят перед холстом,
и видит полиглот песчаную пустыню,
но в уголке земли, безжизненно пустом,
что за день раскален и за ночь не остынет,
вдруг замечает он престранное явленье —
буквально на глазах, во время представленья,
стремительно растет скалистая гряда
и с гребня той гряды свергается вода!
И, плечи приподняв, художник говорил:
— Не понимаю сам, как это происходит,
но чую за спиной размах огромных крыл,
и некая рука моей рукою водит.
Четырнадцать полос — серьезная работа,
и длилось это все без малого два года,
и каждый мой эскиз был шагом на пути,
где тяжело идти, но надобно идти.
А друг ему в ответ: — Рискну предположить:
ты делаешь эскиз; как будто все в порядке —
и краски, и сюжет; но неспособен жить
во времени эскиз, поскольку нет загадки,
нет удивленья в нем — а это ведь основа!
Ты начинаешь вновь, ты ищешь Божье слово:
ты только человек, а Он — всесильный Бог,
но если ты — творец, вам нужен диалог!
А чтоб его вести, необходим язык —
ну, пусть не весь язык, а только Божьи знаки,
и пусть из многих раз ты лишь в одном проник —
он прорастет в тебе, как прорастают злаки.
А злак — одно зерно и полновесный колос,
и с ним к тебе придут и цвет, и вкус, и голос,
и запах, и сюжет, и даже иногда
пустынная гряда, с которой бьет вода.
И позабудешь ты, откуда началось
творение твое — творение Господне.
Тогда-то и нужны четырнадцать полос,
которые, смеясь, ты показал сегодня, —
четырнадцать путей, ведущих от начала,
четырнадцать пустынь, где боль твоя звучала,
четырнадцать рубцов на сердце и мозгу,
позволивших в конце сказать: — И я могу!..
Июль 2008