Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2008
Владимир Шаров. Будьте как дети: Роман. — М.: Вагриус, 2008.
Владимир Шаров — романист-исследователь, романист-испытатель.
“Опыт драматических изучений” — так Пушкин обозначал в черновиках жанр болдинских шедевров, известных нам как “маленькие трагедии”.
Так я понимаю и жанровое своеобразие романов Шарова. “Будьте как дети” — очередной “опыт драматического изучения”. Изучения чего? Того же самого, что писатель исследует во всех своих произведениях: идейной и событийной истории России, судеб человека, семьи, “рода” в безумных потрясениях двадцатого века.
Сюрреализм, абсурд, мистификация, “альтернативная история” — эти гипотезы первыми напрашиваются при чтении романа “Будьте как дети”. Как, впрочем, и всех предыдущих созданий писателя. Эти гипотезы основательны. Шаров — выдающийся мастер-абсурдист, сюрреалист и мистификатор. Но ему есть на кого равняться. У него грандиозный образец. Или, может быть, лучше сказать — учитель, наставник? Этот педагог всем нам преподал такие уроки, невероятнее которых трудно вообразить. Понятно, что я говорю о нашей действительности, о чем же еще…
Владимир Шаров признавался, что возможность писать спасала его “от ощущения чудовищного бреда, безумия, бессмысленности, бездарности жизни вокруг” (“Дружба народов”, 2004, № 8).
Романы писателя не абсурднее того, что было, что мы сами видели, слышали, испытали, заучивали.
Помните фантастические сочинения, которые мы все обязаны были “прорабатывать” и “сдавать”: “Историю КПСС”, “Научный коммунизм”, “Исторический материализм”?
Всматриваясь в события и в идейные комплексы прошлого — от советских до средневековых, писатель лишь делает виднее и очевиднее, оттеняет, расшевеливает тот абсурд, который в них спрессовался.
Куда уж безумнее, если у нас посреди столицы лежит под пуленепробиваемым стеклом “вождь мирового пролетариата”, сменивший за десятилетия лежания полувоенный френч на штатский костюм. Большего надругательства над человеческим телом и над воображением смотревших на него невозможно себе представить. А ведь это проделала над своим вождем сама коммунистическая партия. И прекратить это безумие до сих пор почему-то не получается. Почему? Как это — и многое другое еще хуже — могло случиться и длиться?
Абсурдистские допущения в произведениях Шарова — это и вопрошания “почему?”, и попытка на них ответить. А Ленин — один из главных героев романа “Будьте как дети”.
Шарова нередко упрекают в том, что для своих идейно-образных построений он использует реальных людей. Выступлю адвокатом. Ленин — не реальный человек, а мифологизированная фигура. Это во-первых. Во-вторых, об этом персонаже мифа уже написаны такие вещи, нелепее и жутче которых быть не может. Например, что мертвый Ленин живее всех живых. Или что только в нем — величье Земли, которая иначе была бы ничтожным шариком в семье планет. (Маяковский и Брюсов отличились…) А в-третьих, Шаров не сказал о Ленине ничего “плохого”: исследование — не очернение.
В качестве историка и культуролога Шаров убежден в том, что эсхатологический характер коммунизма, каким он победил в Гражданской войне, различим и без лупы, а русское понимание жизни и истории, как оно сложилось под влиянием учения Филофея о Москве — Третьем Риме, сохранилось у большевиков — с их претензией спасти весь род человеческий.
В романе “Будьте как дети” Ленин именно к этому и стремится. В последние годы жизни, уже борясь с болезнью, он горит мирообъемлющим замыслом: организовать крестовый поход детей в Святую землю. “Пусть десятки тысяч из них убьют, а другие десятки тысяч продадут в рабство, даже если один-единственный дойдет и обратится к Господу, он всех отмолит, всех спасет”.
Сюрреализм? Безусловно. Укорененный в реальности? Целиком и полностью. Смыслы абсурдистской метафоры прочитываются совершенно внятно. Дети идут ради той цели, которую коммунисты и провозглашали. Почему дети? И это понятно. Большевики в самой реальнейшей реальности были одержимы страхом, что капиталисты подкупят и обуржуазят пролетариат, а о “трудовом крестьянстве” так и вовсе заявляли, что оно порождает “капитализм и буржуазию постоянно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе” (В.И.Ленин, ПСС, т.41, с.6). Однако и дети в романе попадают под то же самое подозрение: “как буржуазия обошлась с пролетариатом, так и тут некстати нашедшиеся родители наверняка примутся сманивать своих чад, умасливать их теплом, сытостью, домашним уютом. Дети должны знать, что это обман, ложь”. Почему обман? Потому же, почему, например, советская пропаганда десятилетиями талдычила, что в капиталистических странах продажные профсоюзы обманывают рабочих и предают их интересы…
Кто же не предаст, не обуржуазится? В реальности коммунистическая власть не верила никому: задушила рабочее движение, закрепостила крестьян, низвела профсоюзы до “приводных ремней”. Ленин, персонаж романа “Будьте как дети”, изо всех сил ищет тех, кому можно верить, кто ничем не соблазнится и пойдет до конца. И в муках находит отгадку: надежны лишь отряды бездомных сирот. “Самые обездоленные, самые голодные, сирые и убогие, они и есть истинный пролетариат”. Но и за ними необходим придирчивый присмотр суровых стражей: “Ленин пишет Дзержинскому: «Решительно настаиваю, в каждом идущем в Святую землю отряде должна быть своя чрезвычайная комиссия, иначе измен, предательства не избежать»”. А из кого формировать чрезвычайки? “Для Ленина ответ очевиден: из слепоглухонемых детей”. Почему? “Главное, — подчеркивал Ленин, — что их не распропагандируешь и не перевербуешь”. Важно и другое: “Даже среди пролетариев и кадровых чекистов они по запаху легко отделяют своих от чужих”. В реальности бессудных расправ это называлось, кажется, революционным чутьем?
И слепые повели зрячих. “Напрямик, по морю. Пучина поглотит лишь грешников, не способных спасти самих себя, да тех, в ком недостаток веры”. Коммунизм — это же, помнится, “прыжок из царства необходимости в царство свободы”. Что ж, если законы необходимости рушатся, можно и по морю… Марксизм-ленинизм — учение религиозное, его борьба с религией — это не атеизм (хотя использовалось именно это слово), а ревность, вражда к “сопернику и конкуренту”. Советская идеология повторяла за Марксом, что коммунизм начинает подлинную историю человечества, а все прежнее — только предыстория. Страшноватое пророчество. Как для верующего человека земная жизнь — краткий испытательный срок перед подлинной, вечной жизнью за гробом, так, получается, все тысячелетия человечества были всего лишь испытанием перед вечной жизнью в коммунизме. Тоже за гробом? Шаров прочитывает в коммунистических пророчествах смысл “конца времен”. И еще другой: человечество испытания не выдержало. Коммунизм мешают строить люди — потому что они нехорошие…
Впрочем, “ленинский”, абсурдистский пласт романа — это сюжет в сюжете. Историю крестового похода детей герою-повествователю, нашу современнику Дмитрию, рассказывает в сумасшедшем доме товарищ по несчастью — историк, занимавшийся биографией Ленина и угодивший в лечебницу за свои открытия. Много лет спустя Дмитрий вновь слышит ту же историю от учителя в интернате для психически больных детей. Собственно, учитель излагает ее детям, а не повествователю.
Сумасшедший дом, как и лагерь с тюрьмой, — непременные “топосы” всех произведений Шарова. В строгом соответствии с реальностью эпохи, увы.
Фантазия писателя на редкость изобретательна, подробности подчас ужасно смешны. Но я настаиваю на том, что роман “Будьте как дети” лишен игрового начала. Перед нами тот самый смех сквозь слезы, который закипает от реального абсурда. Этот смех появляется и над страницами серьезнейших историко-публицистических штудий Шарова. Вот, убедитесь. В статье “Между двух революций” он строго и объективно повествует о том, как философ Николай Федоров сокрушенно взглянул на утомительную сложность жизни, на страдания властей, которым приходится постоянно согласовывать и примирять интересы подданных, столь издевательски друг на друга не похожих… Федоров, причем разом, готов был помочь империи со всеми бедами: “Достаточно, — сказал он, — невзирая на чины, звания и лица, на происхождение, вероисповедание и кровь, на образование и склонности от первого до последнего сделать всех воинами-пахарями. Одинаково одеть и обуть, отдавать им одинаковые приказы, которые они будут одинаково и точно выполнять, и тогда с этим несчетным войском не справится ни один неприятель. Даже дьявол, даже человеческий грех спасует перед ним и, как и повелел Господь, на земле опять воцарится равенство и справедливость” (“Знамя, 2005, № 9). Насколько мне известно, у философии Федорова и сегодня хватает самых серьезных пропагандистов-энтузиастов…
“Федоровская” составляющая присутствует и в романе “Будьте как дети”. Один из героев романа, отец Никодим, страдалец, “сиделец” и одновременно завербованный агент (“Вообще, — подчеркнул он, обращаясь к Дусе, — ты должна знать, что на ЧК я работал честно, без скидок”), пытается объяснить странную притягательность столь диких устремлений: “Однажды, будто вторя Ленину, Никодим заговорил о том, что революция, ее цель и смысл — возвращение в детство. Люди безмерно устают от сложности жизни, от тысяч и тысяч лазеек, закоулков и тупиков, в которых хоронится грех и откуда его ничем не выкорябаешь. Не сразу, но они приходят к выводу, что единственное назначение сложности как раз в этом — укрывать, давать приют злу, и, пока ее не разрушишь, о спасении нечего и думать. Революция есть попытка вновь жестко разделить добро и зло, сделать мир столь же простым и ясным, что и до грехопадения. Отсюда чувство правоты, радость, восторг, ликование, которые, несмотря на все бедствия, все страдания, она рождает в людях. Нечто подобное в те годы я уже слышал, удивляла лишь печаль, раскаянье в голосе нашего батюшки”.
Печаль и раскаянье, как я поняла, тем и вызваны, что в себе самом отец Никодим ни простоты, ни детскости не находит. Противоречивы, раздвоены, замысловато сложны и другие герои романа: сам повествователь, его крестная — юродивая Дуся, ее сын Сережа, ее духовная дочь Ирина, которая всю жизнь доказывала Дусе и Богу, что они не должны были отнимать у нее ребенка, “апостол” Перегудов, с которым связан еще один “сюжет в сюжете”. Вместе с героями читатель проживет сто лет: от начала двадцатого века до наших дней. А с “сюжетом Перегудова” — и добрую половину девятнадцатого.
В романе “Будьте как дети” важен мотив, звучащий и в других произведениях Шарова: как понять и тем самым сохранить эти уходящие дни, годы и десятилетия?
Дуся убеждена, что всякое забывание, машинальное проживание, непонимание подробностей собственной жизни — это “обида Господу”. С жестокой помощью исповедника, отца Никодима, она находит ответ в том, что каждый свой поступок, каждый помысел воспринимает как грешный и “слагает в сердце”, чтобы дать за них отчет. “Возможно, в этом и состоял Никодимов дар: при нем любое самое незначительное прегрешение превращалось в какой-то дьявольский храм — огромный и совершенно черный, без окон, без дверей, без свечей и светильников, в который ты входил, как Иона в чрево кита, и из которого — сомнений тут быть не могло — без его помощи никому было не выбраться. Не стоило и пытаться. И вот, когда она понимала, что с ней все кончено, она погибла и не сейчас, в земной жизни, а навеки, тут-то рядом и оказывался Никодим — последняя надежда. Пусть он был с ней строг и слова говорил тоже суровые, жесткие, но он приходил на помощь, протягивал руку и спасал, вытаскивал прямо из бездны”.
Сам отец Никодим тоже столкнулся с подобным строем мысли, когда сталинские следователи и адвокаты каждую подробность его жизни укладывали в версию “контрреволюционного заговора священнослужителей”. И получалось вполне убедительно…
Я понимаю этот мотив как предупреждение писателя. Обе эти ложные и бесчеловечные возможности “сохранить мгновенье” никуда из нашей жизни не ушли, для всякого властвующего они полезны, удобны и могут воспроизводиться вновь и вновь.
Но каков же реальный и человечный путь — понять, сохранить и запомнить? Наверное, тот самый, которым идет Шаров, — опыт драматических изучений, позволяющий понять многое из того, что в стране было и есть, то, что не на поверхности, а в подоснове событий и взаимоотношений.