Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2008
(Полы московского метро)
| …Таков И ты, поэт А.С.Пушкин |
И долгим плачем недр дано,
Не выдержать счастливой случки.
Когда же мрамор и гранит
В узоре пола породнит
Кичливый гений недоучки,
То изотрется белизна
И так принизится она,
грязняся тяжестью попранья, —
В метанье заспанных теней,
Под миллионами ступней
И топом с матерною бранью,
Чтоб тот, кто был, как мясо, ал,
Из гладкой плоскости восстал,
Снеся ажиотаж футбольный,
Нет, не порфировой грядой, —
Трещиноватый и рябой,
Сгустивший холод безлюбовный.
Лишь беззаконная слюда
Средь кварца вкраплена сюда
И твердости дарит мерцанье.
Не так ли ты любви дуэт
Не можешь вытерпеть, поэт,
В упорстве самоотрицанья!
* * *
Воображение, желанье,
Пустое тело озноби,
Где ясно не воспоминанье,
А то до-виденье, до-знанье,
Предвосхищение судьбы.
Преодолеть свою ночную
И темноту, и нищету,
Чтоб ощущать до поцелуя
Его немую теплоту.
Что я скажу, что ты ответишь,
Давно, подробно знаю я,
Когда уснешь и не заметишь
Границу слов и забытья.
И каждый стон, и шепот влажный,
И чернь полузакрытых глаз…
Как я люблю все, что ты скажешь,
Что мной угадано сейчас…
* * *
Запах желтой кувшинки был в доме твоем.
Мы остались вдвоем, испугавшись дождя.
Переулок плескал, как большой водоем,
Халцедоновый отблеск у неба крадя.
И пока не могла я уйти по воде,
Допотопный “Аккорд” нам пластинку вертел,
И теперь эту лютню я слышу везде:
То, мечась меж столбами, ей вторит метель,
И по жести — капель, то трамвайный звонок
Вдруг нежнейшей тревожною нотой прожжет
И подсмотренный в ливне неловкий прыжок
В тот поток меня кинет, что схлынул давно…
А что каждый из нас навсегда одинок, —
Это музыкой не было предрешено.
Как услышу Вивальди, — реву в три ручья,
Синевой истекают глаза из-под лба.
Так прошла наводнением юность моя,
Вдох и выдох, а между ними — судьба.
* * *
Ты уезжаешь, точно умираешь,
Читаешь мне стихи в последний раз.
Как любишь ты тогда, когда теряешь,
Несдержанных не вытираешь глаз.
Гляжу в твои насмешливые губы
Над рюмкою дешевого вина.
Лишь кровь поэта, кровь четвертой группы
Принять согласна бедная страна.
Уже виски и смуглые надбровья
Засинены разлукой, как вдовством,
О, Господи, но больше, чем любовью,
Мы связаны, но больше, чем родством.
Запомни все и все прости заране,
Когда я плакать буду, промолчи,
И карканье прости, и причитанье,
Сиротские пророчества в ночи.
* * *
Нет, не забыть, покуда жив,
Отчизны — пусть не кинет зова,
Ты будто демобилизован,
В подводном флоте отслужив.
Вот мир — он ломится извне,
А ты вдохнуть не можешь сразу,
К стерилизованному газу
Привыкнув в мертвой глубине.
И тошнотворной новизной
Он полон, моря запах свежий,
Твой взгляд отчаяньем разрежен,
И ожиданьем, и виной.
Что сделал ты с твоим лицом,
Стоваттным солнцем душу грея,
Где атомные батареи
Под знаком кости за свинцом!
И, проклиная немощь ног,
Все вспоминаешь, лоб обветрив,
Тот коридор в пятнадцать метров,
Где ты бродить и думать мог.
Казнен бесплодьем на века,
Ты думал, что спасен в побеге,
Но вновь зашкаливает “гейгер”
Над арматурой костяка.
Ты вечно помнить обречен,
Какою высушен отравой,
Какою выпущен облавой,
Каким сияньем облучен.
* * *
Все выжившие бабочки Москвы
В прощальный вечер к лампочке слетались.
А мы по тесной комнате метались,
Когда навеки расставались вы.
Мы перед смертью говорили с ним!
И ты, чернавка, губы подносила.
Земля чужая именем твоим
Его последний выдох погасила.
И все, что он шептал тебе — дотла,
До этих слез на лике горбоносом, —
Ты, письма подшивавшая к доносам,
Ты, женщина предавшая, взяла.
Всю маету безденежных недель,
Бред о ребенке (что он не был зачат)…
Но он тебя увидит в Судный день
И по тебе от жалости заплачет.
* * *
  “Где со мною мой друг бродил”
  А.Ахматова
Вот письмо твое за день до смерти
В иностранном синюшном конверте
(Полоса от угла до угла),
Обращения ласка и юмор…
Я не верю тебе, ты не умер,
Как и я умереть не смогла.
О, иди мне навстречу скорее!
Чернотою глаза обогрею,
Залюбуюсь носатым юнцом.
Этот день не затем ли погожий,
Чтобы тот, на тебя не похожий,
Стал, как ты, этим смуглым лицом…
Ты со мною в фаюмском портрете,
Занавеской закрытый при свете,
И таятся там сгустки кудрей,
И крещендо твоих интонаций
Бьются в сводах, в проемах томятся
Под охраной музейных дверей.
Но тебя в этот сумрак целебный
Снова спрячут Медвежий и Хлебный,
Я найти тебя выйду под дождь,
Проходными дворами блуждая,
Лишь на блестком асфальте читая
Легкий оттиск неновых подошв.
В день рождения (двадцать седьмого)
Толстогубого, злого, родного
Снова жду я — живого! — но там,
После смерти в два разные круга
Попадем, не узнаем друг друга,
Там, за гробом, не встретиться нам.
* * *
Я уйду не в этот темно-серый, дождливый день,
когда по статистике
больше всего самоубийств и катастроф,
я уйду… только-только отцветет сирень,
и тополь на улицы звездчатый сбросит покров.
Да, в солнечную погоду, когда пыль воздуха
позолочена, ионизирована лучами до жгучести,
когда одышка лета не дает роздыха,
не обнадежит, не пообещает другой участи,
когда пуст дом
и будущего не знаешь,
когда ты, Родина, удушьем и стыдом
легкие и сердце разрываешь.