Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2008
Вадим Муратханов, поэт, прозаик (Москва)
Тонкие книги
Случилось так, что в уходящем году я читал в основном поэзию. Москва в первый год совместной с ней жизни располагает к гомеопатическим дозам литературы. Поневоле приходится быть разборчивым.
Пробегая взглядом по книжной полке, останавливаюсь на последнем обретении 2007-го. Тонкий зеленый корешок с золотыми буквами: “Ирина Ермакова. Улей”1 .
Наверное, если бы меня попросили поделиться представлением об идеальном “сольном” сборнике стихов, я указал бы на “Улей”. Не потому, что книга сплошь сложена из жемчужин. А потому, что сборник соткался живой и жужжащий на множество голосов. Ермакова пишет о других как о себе самой, силой любви и сострадания переступая границы собственной личности. Гога, Оля Людина, дядя Петя и другие “бедные люди” — обитатели нагатинского детства — реальней автора, который только луч, выхватывающий их из замурованного тьмой потерь и забвений прошлого.
Светится лифт — позвоночник подъезда,
ползает, старый скрыпач, и фонит.
Взвод фонарей вдоль Москва-реки вместо
светится звезд. Телевизор горит.
Светятся окна — как в прошлом столетии,
в синей конфорке светится газ,
и, как еще не рожденные дети,
мертвые, бывшие, — светятся в нас2.
О себе же Ермакова — как о ком-то другом, почти постороннем, в чьем существовании она не слишком уверена. Это взгляд со стороны и немного сверху, рассеянный и слегка удивленный:
…рос туман и полз ветвями рек
и накрывал легко и беспристрастно
земную жизнь мою и все и всех
а верхний мир сиял как человек
вернувшийся домой из вечных странствий
Фигурка — объект наблюдения — скроется за поворотом, растворится “в толпе коровок божьих в фуникулере”, растает с последним снегом, но мир, из окошка которого глядит наблюдатель, пребудет неприкосновенным.
Когда поэт умнее читателя, это отталкивает. В идеале поэзия должна быть умнее и читателя, и поэта — тогда они оказываются по одну сторону реки, тогда возможна близость. И “Улей” дарит такую возможность.
Почти одновременно с “Улеем” вышла в свет книга Санджара Янышева — поэта, за творчеством которого слежу давно. Хотел написать: “которого знаю давно”, — но это едва ли будет соответствовать истине. Стихи Янышева — это всегда поперечный срез языка. Поперек волокон и вопреки им. Куда войдет лезвие, с чем встретится, какой узор отобразится на срезе — всегда загадка, рискну предположить — в какой-то мере и для самого автора.
В первом сборнике поэт уподобил лирического героя червю. Я бы употребил сравнение с моллюском, раскрывающим свои створки, уже будучи проглоченным, во чреве читателя. Двойное и тройное дно, сложная цепь созвучий и ассоциаций нередко обнаруживаются неожиданно после энного по счету прочтения.
В последней книге “Природа”3 Янышев и верен себе, и неверен. В третьей и отчасти в первой части сборника он узнаваем:
Уже не каждый день, семестр, год
приходит мысль, зазубренная краем.
Вот почему я каждым звуком горд,
которым умален и умираем.
Размер не важен, скорость не верна.
Как сонник, бесполезны честь и нечесть.
И даже чувство. Ибо мысль одна
собой способна переполнить вечность.
Зазубренным краем музыки поэт несет в руках наполненный мыслью сосуд. Однако во второй части книги — “Страшных сказках” — содержимое сосуда проливается на сухую почву материи, принимая причудливое русло рельефа. На смену музыке стиха приходит музыка смыслов, на смену катренам — верлибр.
Обнял дерево — а оно мертво.
Пригубил воздуха — он мертв.
Раздвинул женщину — она мертва.
Выдохнул слово — мертвое оно.
Записал — стало еще мертвее.
Запомнил — мертвое, мертвое, мертвое.
Лег в могилу — и земля мертва.
Подумал о прошлом, подумал о будущем — пустое и мертвое, мертвое и пустое.
Встал, ощупал дух, понюхал тело — мертворожденное, мертвоумершее.
Даже мысль — и та мертва, потому что о мертвом, о мертвом.
И пришла любовь, и убила все мертвое.
И поставила меня стеречь это мертвое.
Почему меня? — живых спросите.
Налейте чаю.
Стихотворение, как и его соседи по разделу, нерасчленимо — оно поддается цитированию только целиком.
Не удивлюсь, если несколько текстов, составивших вторую часть “Природы”, явятся предвестием рождения нового поэта со знакомым именем.
Обратившись к началу года, как одно из самых ярких его поэтических событий отметим выход второго сборника Глеба Шульпякова — “Желудь”4. Здесь также читатель становится свидетелем эволюции: в недрах привычной, казалось бы, поэтики известного автора формируется другой, принципиально новый почерк.
Если недавно ключевым приемом Шульпякова было сравнение, то в последних стихах оно уступает место метафоре. Из двух частей, составляющих сравнение, автор сохраняет одну: то, с чем сравнивают. Сравниваемое отныне — все чаще за кадром.
как долго я на белой книге спал,
и книга по слогам меня читала,
а розовый скворец вино клевал,
ему вина всегда бывает мало –
как сладко, проникая между строк
ловить ее некнижное теченье,
пока во тьме земли копает крот,
мой город-крот, темно его значенье
Поэт, похоже, отказался от развернутых, сюжетно организованных, по его собственному определению — “нарративных” текстов. Стихотворения стали короче — 8–12 строк. Автор тщательно взвешивает послание читателю, безжалостно высушивая лишнее, избавляясь от пустот и провисаний, увеличивая удельный вес каждой строки и каждого тропа.
низко стоят над москвой облака,
сквозь облака ледяного валька
стук раздается в сырой темноте —
всадники с гнездами на бороде
едут по улицам, свищут в рожок
и покрывается пленкой зрачок,
птичьим пером обрастает рука,
в белом зрачке облака, облака
И в завершение — два слова о литературе Узбекистана, к дыханию которой стараюсь прислушиваться и после переезда в российскую столицу.
В 2007 году после нескольких лет анабиоза вернулся к жизни журнал “Звезда Востока”. Произошло это в год 75-летия одного из старейших русскоязычных изданий на постсоветском пространстве. На сегодняшний день увидело свет три номера журнала. Но уже сейчас очевидно, что редакция во главе с Алексеем Устименко всерьез настроена привлечь к сотрудничеству как лучшие литературные силы республики, так и зарубежных авторов с узбекистанскими корнями. В первых трех номерах отметились в поэзии, прозе и критике сразу несколько знаковых для республики фигур — Сухбат Афлатуни, Сергей Спирихин, Александр Файнберг, Вика Осадченко, Карим Егеубаев.
1 Ермакова И. Улей. Книга стихов. — М.: Воймега, 2007.
2 Показательно: одно и то же стихотворение цитируют сразу два участника нашего опроса. См. стр. 202 (Прим. ред.).
3 Янышев С. Природа. — М.: ЛИА Р. Элинина, 2007.
4 Шульпяков Г. Желудь. — М.: Время, 2007.