Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2007
По праву праведных пра-сил,
явь возалкав как яства,
весь век я верил и просил,
а главное — боялся
то взора зорь на небеси,
то опозорить проседь…
“Не верь, не бойся, не проси”? —
Тогда т е б я “попросят”,
сурово указав на дверь…
В преддверии Америк
не бойся, не проси, не верь —
тогда в т е б я поверит
тот, кто не верит в чудеса,
и вознесется боль вся —
по просьбе Веры — в небеса…
Но главное — не бойся!
Старая сказка
Вспомним для начала,
раны вороша,
как повелевала Разумом Душа.
Вспомним — для контекста —
важного уже —
синеву протеста
Разума Душе.
Вспомним — для примера
разницы большой
встречу у барьера
Разума с Душой:
“Ты?” — промолвил Разум
и добавил: “Ты!” —
в споре синеглазом
с морем темноты.
“Вы” — шептала робкой
девушкой Душа,
не тропой, а тропкой
к финишу спеша.
“Мы!” — сказал всевышний
Разум бытия:
“Неизбежен лишний —
видимо, не я.
Уничтожить нужно
одного из двух!”
И Душа послушно
испустила дух.
Тропка в чистом поле
светится едва —
горе велико ли,
что Душа мертва?
А “разумный” Разум —
вопреки уму —
всемогущий Лазер
устремил во тьму
и, презрев законы —
темные! — любви,
мрака легионы
утопил в крови,
но в итоге — в сумме
мудрости большой —
Разум обезумел,
мучаясь Душой…
Наступила осень:
от души, пардон,
передачи носим
Разуму в “дурдом”.
И сиделке — то есть
Времени — кричим:
“Ах, была бы Совесть,
Разум — излечим!” —
Ибо мы — по слухам —
живы все равно
не умом, а Духом —
то-то и оно!
По-гречески
маме
1
Жизни радуясь, горюя,
лишь по-русски говорю я —
наш или не наш
пламенный язык Гомера? —
“Калимэра — калиспэра”1 —
вот и весь “багаж”.
На ветру веков продрогла
память —
с языком Софокла
эфемерна связь…
“Искусали греку раки —
попляши теперь сиртаки!” —
Говорю, смеясь:
“Что так хмуро, прадед Федор —
Феодор — взираешь с фото? —
Ты ж глава семьи! —
Помнят все тебя — но все ли? —
Не серчай, что обрусели
правнуки твои…”
В горле ком — и не до смеха:
колыбельной песни эхо
слышу в тишине —
Словно всех наречий мера,
слово вечное “митэра”2
светится во мне…
2
Мы здесь не гости — мы в своем
Отечестве,
и все-таки давай споем
по-гречески
то, что озвучивало тьму
в младенчестве —
я только это и пойму
по-гречески…
Я русским был и до черты Ответа
за Свет во храме Высоты и Света,
и все же, собираясь в путь
по Вечности,
Родная, спой мне что-нибудь
по-гречески!..
Ведем по-русски разговор — и все-таки
о том, что мне светило гор высотами
и душу сберегло мою от нечисти, —
я сыну своему спою
по-гречески…
* * *
Со мною рядом Веня Ерофеев,
который мне, непьющему, не бог…
Когда беда обманутых Орфеев
отравит ядом страхов и тревог,
поставь Шопена старую пластинку,
чуть заржавевшим штопором строки
откупори водяры четвертинку
и перечти “Москва, блин, Петушки”.
* * *
Дожить бы мне до ста,
и не возненавидеть
зов белого листа,
и правнуков увидеть.
Увидеть синеву,
которой в сердце нету.
Увидеть наяву
счастливую планету.
Увидеть в полусне
тех, что меня достали
тем, что стихам во мне
жить долго — не до ста ли?
Устали дни за борт
нырять за облаками.
Настали дни забот
о хлебе и о хламе
до боли, а вдали
орет воронья стая:
“Доколе жить, рубли —
до пенсии — считая?”
Не зимняя звезда,
а суета — в остатке…
Красивая мечта —
дожить до ста в достатке.
Лермонтов
Один на дорогу он вышел
тернистой тропой среди гор.
Он Бога не слушал, но слышал
звезды со звездой разговор.
Кому ты, невидимый, вторишь? —
Ведь рядышком нет никого.
Ты мир ненавидишь за то лишь,
что сам не от мира сего?
Взахлеб намотавшись по девам,
ушел по незримым стезям
откуда-то взявшийся Демон,
и девы с собою не взяв.
И лишь в завершение чуда,
где дышит звездою звезда,
он понял, что помнит, о т к у д а,
но так и не знает, к у д а…
Сосед
С бутылками спеша,
небрит и лыс он,
похожий на бомжа,
хоть здесь прописан.
Не дружит с ним никто,
подраться не с кем…
Он весь пропитан По
и Достоевским,
порою в Кафке суть,
порой во Фрейде,
но не дает уснуть
игрой на флейте.
* * *
…в меня впадает Стикс…
М.Волошин
В меня впадает Свет —
молва мирская
вотще прошелестела и молчок,
когда из дома выхожу, мерцая,
словно гнилушка или светлячок;
да, не звезда —
ведь совесть не отмоешь
от мелких полумыслей-получувств,
но перед Богом и людьми
одно лишь
дано мне оправдание —
свечусь!
При всем, при том, что я из праха создан,
и не звезда — конечный мой причал,
на крестной трассе “от Коцита к звездам”
я, поглощая, все же излучал
тот Свет, что нашим грезам или грозам
суровый Флорентиец завещал,
пронзая небеса орлиным носом…
* * *
А за мною уже не придут
из предутреннего звездопада —
зоревыми ветрами продут,
сам приду я туда, куда надо.
Без конвоя, без воя, без ста
строк пророка о строф катастрофе,
сам приду я туда, где звезда
со звездой говорит о Голгофе.
И утешат в тишайшей тиши,
ставшей и на Земле неземною,
лишь фантомные боли души,
что пришли на заре не за мною.
* * *
Ты верил женщине как самому
Себе лишь —
Теперь же ни чувствам своим, ни уму
Не веришь:
“Все клятвы ее — лишь пустые слова,
Не боле!” —
И стала багровою тьмой синева
От боли.
Ослепнув от слез, ты застыл не дыша…
Потом ты
Припомнил, прозрев, что чужая душа —
Потемки,
А в женской душе, где бессонны тоски
Норд-осты, —
Полярная полночь —
не видно ни зги,
Но — звезды…