Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2007
* * *
Снега большой раздвоенной горы
над городом в парении небесном…
Ах, юность! У нее свои дары
здесь, на земле, в скопленье улиц тесном.
У зрелости возвышеннее взор,
она поверх предметов видит ясно.
Тогда приходит час высоких гор
и неизменных истин час прекрасный.
Тогда приходит строгий Арарат
в устойчивости вечного паренья.
И потрясен не красотою взгляд,
а слепотою молодого зренья.
* * *
Это синее небо
над кудрявой листвою
и простор молчаливый
перед старой горою.
Это зрелое солнце
октября и полудня,
этот дух погруженья
в пику грому и будням.
Эта ясная доля
и земли и эфира,
эта твердая воля
возмужавшего мира.
Над созданием божьим —
дух венца и предела.
Потаенная сладость
завершенного дела.
Синева и вершина
проплывают в покое.
Только в зрелые годы
и бывает такое.
Я лозу окропляю
родниковой водою.
Только в ясные годы
и бывает такое.
Мир велик и безмерен,
завершен и спокоен.
За терпенье и веру
лишь дается такое.
К октябрю и полудню
путь не прост и не краток:
под зеницею божьей
слезы отпечаток.
Эти чистые дали
перед старой горою.
И счастливый художник
с головою седою.
* * *
Ни звезд во Вселенной, ни звука,
туман на верхушках дерев.
Какая простая наука
замолкнуть, лицо подперев.
О бедах задуматься строго
и счастье постичь не спеша.
Понять, что любая дорога
всегда для души хороша.
Что минут и радость и злоба,
что горечь уйдет от дверей,
что были не правы мы оба
и стали с годами мудрей.
Ни звезд во Вселенной, ни звука.
Туман над горами, туман.
И мир как простая наука
тебе на мгновение дан.
* * *
Испей воды и в храм войди просторный,
в безлюдный храм, пустынный и немой.
И бьет родник водою животворной
у этих врат с обильною резьбой.
Пространство затененного покоя,
где все молчит и лишь душа поет.
Где камень внятно говорит с тобою,
а постиженье зреет и растет.
Кудрявый мальчик над дверною аркой,
сын этих мест из глубины веков.
И надо всем крылатый дух неяркий,
пришедший из каких-то вещих снов.
Испей воды. Она чиста, как мысли.
И как наука ясного добра.
Орел и бык под куполом повисли,
И смотрит в дверь великая гора.
* * *
Поэт, помоги медицине,
она без прозрений слепа.
Тебя же к небесной долине
ведет потайная тропа.
Вглядись не в поникшее тело,
а в скованный, запертый дух.
И что отгадаешь умело,
то сдержанно выскажи вслух.
Уж коли дано постиженье,
склонись над насущной бедой.
Отплатят хулой и забвеньем,
а может, и злобой слепой.
Но, даже осыпанный бранью,
ты душу свою сбереги.
Поэт, помоги врачеванью
И муке людской помоги.
* * *
Как далека та дальняя пора!
Бесплотна и близка, как в сновиденье.
Просторный дом, зеленая гора
и юных дней счастливое смятенье.
Душа еще себя не сознает,
пространство муки так еще далеко,
еще вспоминает, а живет
та девочка, что станет одинока.
И свет любви — единственной за жизнь! —
и нестерпимо яркий полдень мая…
Теперь, душа, опомнись и очнись,
ни прежних мест, ни чувств не узнавая…
* * *
Уменье точно расставлять слова,
как ни крутите, — грустное уменье.
А неуменье расставлять слова?
Начало жизни, бурное кипенье.
Чего же боле хочешь ты, душа, —
биенья ль жизни, зрелого ль уменья?
О, мне б хотелось с чувством, не спеша,
чередовать два эти наслажденья.
Но коли полноты нам не дано,
то страсть, безумства, юность выбираю.
Так говорила я давным-давно,
сегодня ж всякий жребий принимаю.
Сегодня просто рада, что дышу,
Что есть поля и божий свет над ними.
Не выбираю больше, не прошу —
Пусть жизнь идет с утратами своими.
Что будет завтра — кто же может знать?
Наступит завтра — все иначе будет.
Как молодости свойственно роптать,
Так осень в нас благословенье будит.
* * *
Я умела немного. Но в этом
я не вижу беды никакой.
Родилась я неспешным поэтом
со спокойной и строгой рукой.
Я слагала слова и созвучья,
чутко слушала мысли свои.
Ненадолго туманы и тучи
от меня закрывали огни.
Я любила безгласные травы
и великий язык синевы.
Кто-то дал мне полночное право
и прицельное око совы.
Я писала нечасто, недлинно,
только то, что сама поняла,
словом тихим, привычным, старинным, —
я иные не знала слова.
И на этом загадочном свете
(вот и вся моя благодать)
я умела лишь сердцем отметить
и на ясном наречье сказать.
* * *
В Армении столько же гор,
сколько в Японии моря.
У Армении столько же боли,
сколько в былом у Британии могущества.
В мировом же масштабе страна эта,
придвинутая к космосу, —
не больше чем миниатюра,
но миниатюра, выполненная с блеском.
* * *
Когда густеет на земле неправда,
глаза свои я обращаю к звездам,
к холодной чистоте небесных высей,
к их ясным, отчеканенным пространствам.
Не обольщайся, шепчет мне наитье,
ведь сказано ж, что правды нет и выше.
Но светом дивным и пречистым светит
небесное лучащееся тело,
и вновь душа, воздев к светилам очи,
и молится, и верит, верит, верит.
Свой братский клич из черноты надмирной
несут душе пронзительные звезды
и светят ей тем потаенным светом, —
тем, на который и она способна.
* * *
Теперь пишу я страшные стихи.
И дивные. Все позднее — прекрасно.
О старости. О смерти. О свободе.
О таинстве схождения во гроб.
О новой доле для души. О свете
тишайшем, сокровеннейшем. О жажде,
которая готова умалиться,
отречься от себя, все передать
тому, кто все еще берет у жизни,
не ведая, что жест руки берущей
неполон и могущества лишен
и сладости не ведает тончайшей.
Идет сентябрь — время полноты.
Но лишь ноябрь, отдавший все, — божествен.
* * *
Как вы прекрасны, звезды бытия!
Округлость солнца, строгость горных пиков!
Как высока ты, помыслов струя,
стремленье к запредельности великой!
Но как необходим и ты, предел!
И как уместна ты, святая мера!
То катит вал кипучих, срочных дел,
то в самоуглубленьи дремлет сфера.
* * *
Запали щеки, взгляд потух,
у дряблой кожи цвет землистый,
рисунок рук венозен, сух
и ломок волос серебристый.
Все холодней и холодней,
все льдистей узкая дорога.
У неминуемых дверей
нас все покинет, кроме Бога.
* * *
Сцепленье поразительное слов.
Стихи. Удар пера державен.
Набеги поразительные снов —
ночная жизнь дневною правит — аvе!
И упоенье непонятных сил,
и сладкая бесовства тирания…
Кто ж за меня стихи мои сложил?
Кто усмирил и выстроил стихии?
Равнина спит. Горят огни небес.
Никто из смертных над собой не властен.
И вдохновенье налетит, как бес,
и краткий пламень душу рвет на части.
Стихи об искусстве
Возьмем мы краску синюю
и зелени немного,
потом прочертим линию,
чтобы легла дорога.
Возьмем мы краску чистую
для воздуха и неба,
еще возьмем лучистую
для солнышка и хлеба.
Глухую для предчувствия,
зловещую для смуты,
немую — для присутствия
того, чьи планы круты.
И красную для зарева,
седую для развалин,
возьмем мы краску старую
для мира, что печален.
Возьмем мы краску грозную
для зевсова громления,
возьмем мы краску позднюю
для слез и сожаления.
Возьмем мы краску черную
для смерти и для рока —
последнюю и горнюю —
и нанесем глубоко.
Омоем кисти честные
и отойдем в сторонку
и рамочку древесную
прибьем гвоздочком тонким.
С душою упоенною
мы Саскию обнимем.
Но полночью бессонною
ножом все краски снимем.
И утром снова синюю
и снова травяную,
и вновь проложим линию,
ломая кисть дрянную.
Искусство вещь суровая,
кончаясь, не кончается,
приходит поросль новая,
и вновь спина сгибается.
Кто хочет легкой участи,
тот не теряет младости.
Кто хочет вечной участи —
кладет на бочку радости.
Умрет, уйдет любимая,
друзья покинут в бедности,
беда несокрушимая
пройдет в своей победности.
Здесь платят только золотом —
душой, дыханьем, счастием,
судьба пройдется молотом —
не ласковым участием.
Лишь запасись терпением,
услад не зная грешных,
в конце услышишь пение
и луч узришь нездешний.
* * *
Все знает душа. Ее ум быстрокрылый
смеется над бедным рассудком моим.
Все знает душа — тихий голос Сивиллы,
пронзающий мрак разуменьем своим.
И эти пророчески горькие слезы…
В их соли всеведенья тайный кристалл.
Так птица почуяла дальние грозы,
которые мозг еще не угадал.
* * *
Спокойной и уверенной рукой
опишем кистью тишину ночную.
Пусть слово четко выявит покой,
прозрачную медлительность речную.
Уйдем от всех синкопов и стремнин,
от нищенской бесплодной аритмии,
введем в строку лишь белый взмах вершин,
пред коими замолкли все стихии.
Оставим лишь громаду тишины,
вселенское роскошество безмолвья,
ландшафт и снег возвышенной страны,
державную несуетность воловью.