Стихи. Вступительное слово Михаила Синельникова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2007
Перевод Михаил Синельников
Три десятилетия назад, когда я познакомился с Мамедом Исмаилом, мои представления о новейшей азербайджанской поэзии были весьма туманными. Я не собирался ею заниматься, имея достаточно переводческой работы в других местах. Но стихи Мамеда оказались на редкость убедительными. И для меня, и для Александра Кушнера, и для Юрия Кузнецова. Мы, трое, стали его основными переводчиками. Меня глубоко тронула и история жизни поэта, история мальчика из глухой деревни, выжившего в крайней нищете и верившего в свою высокую звезду. Отец Мамеда погиб на войне. Первые воспоминания: юная мать (вдова, навсегда сохранившая верность солдату), клочок земли, единственная овца, единственная яблоня… Я всегда считал Мамеда Исмаила не только истинным, природным поэтом, но и сильным и благородным человеком. В ужасные времена межнациональных войн и всеобщего крушения я писал в предисловии к сборнику Мамеда: “Верю, что такая душа всегда преисполнена жалости и сострадания к людям, и тот, чье детство прошло в лишениях, во всем останется человеком, будет помнить о том, что мы все — прежде всего люди…”.
Пожалуй, в историческом тупике оказались все ныне живущие поэты. Стихи, присланные мне Мамедом Исмаилом из Турции, где он преподает в одном из университетов, печальны. За окном — знаменитый пролив, непрерывный ход кораблей, а в душе — безысходность. Но кто сказал, что поэзия обязательно должна быть жизнерадостной? Нынешняя религиозность Мамеда, признаться, не слишком меня удивила.
Тайна
Смотрит в завтрашний день молодая заря,
Прозревает она, ясность миру даря,
Но скрывается тайна за каждою дверью —
И в лачуге любой и в жилище царя.
В час урочный старайся держаться прямей
И в душе упованье на Бога имей!
Знай: душа заточенного джинна — в кувшине,
А твоя — в неразгаданной тайне твоей.
Кто сокроет, кто дерзко раскроет ее?
Кто свой путь переменит, прервет забытье?
Дай же ключ, дай “Сим-Сим”1 , чтоб узнать поскорее
Заповедную тайну, богатство мое!
Грусть и радость смешались — уж так повелось,
Жизнь твоя и чужая проходят поврозь,
Ослепительно-белое дремлет сиянье
В черном угле, покуда костром не зажглось.
Тайна в каждом предмете окована сном,
Тайна — каждый из нас в этом мире земном.
Знаю я: небывалая, важная тайна
Слабо брезжит за каждым закрытым окном.
В миг рожденья
В миг рожденья вошло в тебя время,
Чтобы длиться всю жизнь напролет.
С ним растешь ты, как видится всеми,
И оно в тебе тайно растет.
Входит в тинистый ил мелководья,
Став мечтою утраченных дней,
Поздней страстью, порвавшей поводья,
Или скучной одышкой твоей.
Время копится
Облаком щедрым,
Хлещет ливнем,
Сечет по жнивью,
Снегом сеется,
Веется ветром,
Рвется душу покинуть твою…
Пролив
Было время
и волосы были черны,
И судьбы самой черной черней,
А потом побелели,
как гребень волны,
Поредели с течением дней.
Ах, заранее знать бы,
Что жребий таков:
бегство, бедствие, белая прядь…
И пришлось
оказаться меж двух берегов,
в этом узком проливе
застрять.
Солнце
В этот рыбацкий вплывает пролив,
В сети
рыбкой идет золотой,
Дальний плес,
где тонуло вчера,
обагрив,
Всходит утром
над заводью той.
И на встречу спешил,
так недавно испив
Расставания горький настой.
Реют чайки, струятся зеркальные сны…
Вот два моря
тобою, Пролив, стеснены
И сошлись в горловине тугой!
И всегда расставанье —
с одной стороны,
И желанная встреча —
с другой.
Ты — разлук воспаленное око,
Уста
От рожденья безмолвной Земли.
В беспредельность
Твоя отлетает мечта,
Путь открыт
и плывут корабли.
Ты пойми:
Материнское лоно — пролив,
Смерть — пролив,
Если сможешь, — пройди!
Путь меж жизнью и смертью — пролив…
Перелив
И неясный просвет
впереди!
О, Творец,
Рассевающий, чудо творя,
Свет надежды на водном пути,
Проходить сквозь пролив
Обязавший моря,
К нам сегодня
Свой взор обрати!
… Исчисляются дни
кораблями разлук,
Исчезающими в дыму,
Здесь — рубеж двух миров,
Не заметишь, как вдруг
Выйдешь к свету,
Иль канешь во тьму.
Творец не забудет
К весне ты по осени будешь брести,
И выпадет снег, чтоб цветам расцвести.
Что некогда было желанным, забыто…
Забытое — вновь повстречаешь в пути.
Всем сердцем, любимое божье дитя,
Ты любишь Творца, но в садах бытия
Проходишь под градом шайтанских каменьев,
Стезю стихотворца избрав, не шутя.
Однажды окончится эта зима
И сменится плеском деревьев дрема…
Раздумья твои — как магнитное поле,
Высоких наитий полны закрома.
Прозреет душа и рассеется бред,
И ночь истощится, настанет рассвет,
И мимо стихов твоих вихрем промчится
Дыханье в изгнанье потерянных лет.
Но разве чело твое сумрак повил?
Неужто душа свой утратила пыл?
Желал ли ты этой судьбы на чужбине?
Припомни — быть может, уже ты забыл!
Есть в камне вода, есть глагол на устах,
Есть пламя в очах, и всесилен Аллах!
Поэзия вечно беременна… С нею —
Родившихся мыслей простор и размах.
Но мир обновляется, ветхий деньми…
Цветок, выходящий из снега, прими!
К тебе все забытое выйдет навстречу,
Господь не забудет забытых людьми!
* * *
Отца и мать Ты подарил мне
И действием незримых сил
Мой мир
таинственно явил мне,
И своему
меня явил.
— “Будь!” — ты изрек, — и я родился,
Обрел всей этой жизни круг.
Бесплотный, разом воплотился
И к миру приобщился вдруг.
Вот жизнь года перемололи…
Была вода — я пил ее,
И соль была — вкусил я соли,
И душу отдал поневоле,
И Слово вымолвил свое.
Его сказал я, слава Богу!
А что имелось во плоти,
Все потерялось понемногу.
Теперь мне укажи дорогу.
Теперь мне помоги уйти…
Мы
Слагаем песни о чужбине,
В них — новость или старина?
А в судьбах родины отныне
Мы — быстротечная весна.
Пройдут и эти дни тугие,
Но так далек свиданья час:
Из дальних далей ностальгии
К вам вести не дойдет о нас.
При жизни нас из жизни вынут,
Произнесут поспешный суд,
От нынешнего дня отринут,
Столетьям в руки отдадут.
1 «Сим-сим» — заповедное слово арабских сказок, позволяющее открыть заколдованную дверь.