Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2007
Жизненные обстоятельства сложились так, что я часто бываю на одном из гигантских рынков на самой окраине Москвы. Собственно говоря, это не один рынок, а целый комплекс, строго дифференцированный по уровню комфорта. Один из них крытый — там прохладно летом, зимой не холодно, а ширина прохода между рядами больше двух метров. А прямо за ним — совсем другая картина. Все под открытым небом, проход узкий настолько, что там может идти только один человек. По чьему-то хитрому замыслу он к тому же устроен в виде лабиринта: попадая в человеческий поток, нельзя уже повернуть назад, и надо вместе со всей очередью пройти от начала и до конца. Мне были нужны несколько блоков сигарет, но я пробыл в этом потоке в общей сложности минут сорок. Тот, кто что-то покупает, автоматически останавливает всю очередь. Чем дольше человек торгуется или выбирает товар, тем больше раздражаются и нервничают те, кого он задерживает. Таким простым способом покупатели и продавцы превращаются из партнеров в противников, а сами покупатели — в антагонистических конкурентов. Прости господи за кощунственное сравнение, но мне это напомнило технологии, описанные великим Бруно Беттельгеймом в его “Просвещенном сердце”. В тот день одна женщина глубоко пенсионного возраста покупала черешню. Было очень жарко, и, пробыв на открытом солнце около 17 часов, ягоды уже имели малопривлекательный вид. Торговал ими жгучий усатый брюнет, сам усталый, раздраженный и одуревший от жары. От себя добавлю, что на таком солнце черешня потеряла бы товарный вид даже у людей с нордической внешностью Николая Баскова или Дольфа Лундгрена. Между покупательницей и продавцом возникли разногласия, быстро переросшие в перепалку. Очередь зло гудела и требовала от женщины не задерживать сзади стоящих. В какой-то момент дама решила отказаться от вроде бы уже купленного товара, потребовала вернуть деньги. Вспыхнула полноценная ссора. В конце концов деньги вернулись к хозяйке, а она сама в истерике швырнула продавцу его черешню и, пустив в ход всю мощь своих голосовых связок, высказала ему все насчет его самого, его родственников и соплеменников, заполонивших, оккупировавших, унижающих Россию и русских, и много еще чего. Торговец получил за все: за социальную и бытовую неустроенность дамы, за мужа-неудачника, за непутевую дочь, неправильного зятя, хамоватого соседа, не так прожитую жизнь… В считанные минуты очередь и только что вызывавшая ее раздражение женщина слились в порыве солидарности. Прямо-таки “Свобода, ведущая народ” великого Эжена Делакруа.
Если бы директором рынка был я
В этой маленькой сценке отражается, на мой взгляд, общая ситуация, характерная для нынешней российской действительности. Заурядный бытовой конфликт моментально переходит в глобальную экзистенциальную плоскость, вместо того чтобы разрешиться адекватными ему методами. А такие методы — это: логистика (наука о размещении товара), эргономика (наука об организации рабочего пространства) и административное регулирование.
Как разрешается подобный конфликт в цивилизованном обществе? Во-первых, законодательно устанавливаются нормы пространственной конфигурации: расположение рядов, расстояние между ними и т.д. Это необходимо в целях безопасности, так как в случае пожара, теракта или взрыва бытового газа в описываемой ситуации толпа просто раздавит сама себя. Кроме того, наличие потоков “туда и обратно” в значительной мере устранит психологическое напряжение. Во-вторых, в случае если товар имеет некондитный вид, через администратора рынка можно требовать соответствующие скидки на него. В-третьих, система юридической защиты должна позволять потребителю отстоять свои права, если их не защитила администрация рынка. Недовольная покупательница должна была бы пойти к администратору или директору, а в случае их отказа реагировать — к адвокату или в ассоциацию защиты прав потребителей. Но у России — свой путь. Если во всем цивилизованном мире этнокультурные конфликты пытаются свести к административным, то здесь — наоборот. Бытовой, уголовный или административный конфликт тут же выносится на глобальный уровень.
Уровень ксено- и этнофобии в российском обществе: сугубо субъективный взгляд
Среди моих знакомых 90% в той или иной степени испытывают негативные чувства как к так называемым мигрантам, так и к выходцам с Кавказа и Средней Азии. Оставшиеся 10% — это либо идейные интернационалисты-правозащитники и убежденные либералы, либо сами выходцы из вышеупомянутых регионов, либо этнически безупречно чистые русские люди, живущие по уходящей в историческое небытие формуле: “Не важно, какой нации человек, главное, чтобы он был хороший”. Ради фактической правды отмечу, что среди этих 10% есть коренные россияне, у которых случались вполне реальные проблемные или конфликтные ситуации с мигрантами. Несколько человек оказались недовольны качеством ремонтно-строительных работ, а одна приятная во всех отношениях дама по дороге домой через пустырь подверглась притязаниям, которые ей удалось отклонить с большим трудом. Так как упомянутые 90% ни в каких партиях, движениях и группировках не состоят, а представляют главным образом самый-самый низ среднего класса, то можно сделать первый вывод. Неприязнь по этническому признаку стала характерной чертой российского общества. Я не собираюсь рассматривать проблему в морально-юридической плоскости. Это уже сделано всеми желающими и со всех позиций. Не собираюсь и призывать к, простите за каламбур, любви к ближнему из ближнего зарубежья, так как давно уже не верю в призывы любить друг друга и жить дружно. Абстрактно-леволиберальная установка любить мигранта вообще имеет такую же действенность, как установка любить зятя вообще.
Проблема аллофобии
Чужаков не любят везде или почти везде. В этом плане Россия — не исключение. Вопрос в том — как общество регулирует возникающие проблемы и конфликты. Вообще, отсутствие проблем и конфликтов — это признак смерти. Сила культуры и социума — в способности и владении технологиями разрешения противоречий. В связи с этим не могу не вспомнить замечательный анекдот начала 1960-х. Западная Германия, Гамбург. Возвращающийся из командировки в Америку бюргер садится в такси, водитель которого имеет характерную восточно-средиземноморскую внешность. В пути пассажир минут пять внимательно приглядывается к шоферу и наконец спрашивает: “Скажите, пожалуйста, вы ведь еврей?” — “Нет, я не еврей”. — “Тогда, может быть, кто-то из ваших родственников еврей?” — “Нет у меня евреев среди родственников”. — “А вы или ваши близкие были в нацистских концлагерях?” — “Нет, никто из моих близких там не был”. — “А может, кто-то из вашего окружения пострадал от действий Третьего рейха?” — “Нет, никто не пострадал”. И тогда бюргер багровеет и выдает: “Тогда я скажу тебе, как же я тебя ненавижу, мерзкая черная свинья!”. Этот анекдот как зеркало отражает процессы социальной психологии массового сознания европейца 1960-х: после Холокоста антисемитизм уже под карательным запретом, а другие формы расизма — пока еще нет. Собственно, механизмы культурных репрессий так и работают: проявление той или иной фобии оказывается под запретом, что в голове — не так уж и важно (простите за банальный пример: вы можете как угодно сильно ненавидеть своего соседа, но ударить его — это уже административное или уголовное преступление, а потаенная ненависть — личное дело ваше и вашего психоаналитика). Никого не трогало, что думал Мэл Гибсон о еврейском этносе “на самом деле”, но сболтнул лишнее по пьяному делу — и теперь у него не только моральные проблемы с репутацией, но и вполне материальные — с контрактами. Повторю: массив антипатии (раздражения, злобы, ненависти) к чужакам существует везде. Отличие западной и российской действительности — в общественной реакции и стратегической парадигме подходов к проблеме.
Проблема конфликтности в обществе
Если набраться интеллектуального мужества и посмотреть в лицо фактам не через розовые очки, можно сразу же заметить: противоречия и конфликты между различными расово-этническими и культурно-религиозными группами — это, скорее, правило. Мирное, идиллическое сосуществование — исключение, причем редкое. По аналогии: нечасто можно найти семью, где никогда не было бы ссор и споров. Важно, чтобы не было драк, членовредительства и убийств. Обычно в качестве положительного примера называют Швейцарию. Можно найти и другие, но это лишь докажет непреложное обобщение: для бесконфликтного и беспроблемного сосуществования требуется пакетное соблюдение нескольких десятков условий. Установка на бесконфликтность и беспроблемность в этнической сфере бесперспективна. Важно, чтобы эти конфликты и проблемы не выходили за цивилизованные рамки и разрешались цивилизованными методами.
В массовом сознании вопрос стоит просто, прямо и категорично: ты за или против трудовых мигрантов? На самом деле это совершенно некорректная постановка. Дело в том, что здесь нет свободного выбора между двумя равнозначными возможностями: купить за одну и ту же сумму денег много пирожных или один большой торт. Если у человека едва хватает на буханку черного, то проблема выбора отпадает сама собой. Поэтому я и предлагаю безэмоциональный разговор в рационально-прагматической плоскости. В нынешнем больном сознании российского общества перемешались две различные проблемы: миграции и собственно межэтнических отношений. А это довольно разные вещи.
Временная трудовая миграция: первопричины феномена
В отличие от евроатлантических стран, куда едут большей частью на “пмж”, Россия имеет дело с так называемой временной трудовой миграцией, то есть сюда люди приезжают для того, чтобы заработать деньги и тратить их затем у себя на родине. Почему они не могут зарабатывать на родине, очевидно: нет экономических условий, массовая безработица и так далее. Один из мощнейших мифов российского сознания связан с тем, что мигранты отнимают работу у местного населения. Это не так. С трудовой миграцией имеет дело большинство (если не все) экономически развитых стран. Везде мигранты вызывают у местных жителей определенные опасения: достаточно вспомнить, как всю Европу переполошил “призрак польского сантехника”. И тем не менее ни один серьезный экономист или капитан бизнеса не станет отрицать, что без привлечения извне рабочей силы национальная экономика остановится. Причина — в остром дефиците трудовых ресурсов. Он связан с явлениями демографического характера: высокой долей населения, ушедшего на пенсию, и низкой долей молодого населения вследствие низкой рождаемости. Кроме того, местное население не хочет выполнять низкоквалифицированную, опасную, экологически грязную и малооплачиваемую работу. Эта общая схема в России резко усугубляется крайне низким качеством трудовых ресурсов (что связано в том числе с алкоголизмом и общим падением жизненной дисциплины) и разрушенной системой мотивации труда. Тем самым образуется гигантский сегмент экономики, который в принципе не может быть заполнен за счет местных ресурсов.
Истоки тотального дефицита местных трудовых ресурсов
Среднестатистический обыватель уверен в своей компетентности относительно огромного числа областей знания: от хитросплетений геополитики и происхождения человека до подробностей лечения радикулита и гастрита. Закрытыми для него остаются, пожалуй, лишь ряд разделов физики да высшая математика. Экономике в этом плане не повезло вдвойне. Ее обыватель либо вообще не считает за серьезную науку, либо она для него — открытая книга, где все ясно. На самом деле экономика — это целая система научных дисциплин со своей методологией и аппаратом, которые очень часто противоречат здравому смыслу и повседневному опыту так же, как, кстати, и физика. Ведь Солнце — это не плоский диск размером с монету, а гигантский плазменный шароид. Насчет экономической науки замечу, что две трети дипломированных математиков в мире работают именно в ее дисциплинарных рамках. Проблемами труда и рабочей силы занимается соответствующий раздел, который так и называется: экономика труда. Согласно ее законам, рынок рабочей силы (труда) определяется соотношением предложения и спроса. В любой рыночной экономике существует двуликий дисбаланс между ними: безработица (то есть люди, которые не могут свою рабочую силу — трудовые услуги — продать) и кадровый дефицит (то есть существование трудовых вакансий, которые некем заполнить). В любой стране процентов 80—90 людей абсолютно уверены в простой истине: если количество безработных и уровень кадрового дефицита численно равны, то никакой проблемы нет. Надо просто заполнить свободные вакансии безработными. На этом основан самый знаменитый националистический лозунг Европы 1980-х — 2000-х, выдвинутый Жан-Мари Ле Пеном: “3 миллиона мигрантов — 3 миллиона безработных”. Однако жизнь оказывается более сложной. Подчиняясь законам жанра публицистики, я не буду развивать сложные теории или строить модели типа “кривой Филлипса”, которую в самом начале 1990-х сам адаптировал для российской действительности, а ограничусь конкретными примерами. Контингент безработных и система свободных вакансий имеют собственную структуру: квалификационно-профессиональную, гендерно-возрастную и так далее. Схема — “если есть свободная вакансия, то безработный ее займет” — работает лишь в обывательском сознании. Скажем, уволили из КБ по производству оборудования для подводных лодок мужчину лет 55—57. Там он занимался, допустим, перископами. Куда ему — со всем набором общечеловеческих и специфически мужских болезней — идти? Конечно, есть шанс устроиться в фирму по производству перископических “глазков” для металлических дверей; масса людей была в свое время навсегда напугана потрясающей сценой из “Троих надо убрать”, однако это очень малая вероятность. Устроиться на строительные или дорожные работы не позволяет здоровье, да и работодатель не хочет иметь дело с немолодым и заведомо хворым человеком. Освоить новую специальность, например сварку, тоже не очень просто. Идти ухаживать за больным человеком — не сможет, да и не возьмут, потому как там предпочитают женщин. В конце концов — и это благополучный финал — мой герой нашел себя на ВВЦ, где продает водоочистительные фильтры (там я с ним и познакомился). В отличие от большинства других продавцов, он прекрасно разбирается в физике вопроса.
Теперь важный вывод: одновременное существование кадрового дефицита и безработицы — не нонсенс, не исключение, не экзотика, а органическая черта экономической системы.
Следует различать экономический и физический дефициты рабочей силы. Существуют роды деятельности, которая принципиально может быть осуществлена при наличии финансового ресурса. Например, если у вас этот ресурс не ограничен, вы всегда сможете собрать команду для подъема на Эверест, похода на Южный полюс или мотоциклетный пробег через Сахару. Но есть виды работ, которые не могут быть выполнены ни при каком финансовом ресурсе. При нынешнем состоянии науки никто в мире ни за какие деньги не сможет за неделю изобрести лекарство, способное одной таблеткой навсегда избавить от ревматоидного артрита. Состояние рынка труда в современной России таково, что многие отрасли испытывают именно физический дефицит: потенциальных работников просто нет в наличии. Теперь несколько слов о причине.
За ХХ век Россия пережила три демографические катастрофы: Первая мировая война; Гражданская война, коллективизация, массовые репрессии и ГУЛАГ; и Вторая мировая война. В силу этих причин демографическое развитие России оказалось чудовищно деформированным (если бы не эти события, то сейчас численность русского этноса составляла бы от 280 до 450 миллионов человек, по разным оценкам). Поясню чрезвычайно важную деталь. Существует понятие так называемых возрастных когорт. Это совокупность людей, которые родились в одном и том же временном интервале. Как правило, это год. Для возрастной когорты (в этнических или территориальных рамках) характерна жесткая привязка к уровню детности. Помимо этого уровень детности тесно привязан к возрасту. Например, когорта начала прошлого века имела уровень детности в 4—5—6 детей, и это приходилось на возрастной интервал 17—25 лет. То есть среднестатистическая женщина этой когорты в 17—19 лет уже была замужем и к 25 годам имела 4—5—6 детей. Существует феномен так называемой отложенной деторождаемости. В силу определенных причин (например, войны) мужчина и женщина не заводят семью в возрасте, характерном для их когорты, а делают это позже. При этом уровень детности может сохраниться или незначительно снизиться, но лишь в том случае, если интервал между характерным для когорты возрастом вступления в брак и реальным возрастом не слишком велик. Постараюсь пояснить это на конкретных примерах. Средний американец 1900 года рождения заводил семью в начале 1920-х. Он мог делать это чуть позже из-за Первой мировой войны. Средний русский того же года рождения оказался в других условиях. Миллионные потери в Первую мировую и Гражданскую войны не позволили ему создать семью и завести детей в 1919-м — начале 1920-х. Кто-то не мог этого сделать, так как был убит или потерял здоровье. По этой же схеме образовался демографический провал из-за коллективизации и массовых репрессий и во Вторую мировую войну. Если американец 1920 года рождения не завел семью и не родил детей в 1942 году, потому как был на фронте, то он, в массе своей, сделал это в конце 1940-х — начале 1950-х. Что касается среднего русского, то к 1942 году он мог уже умереть во время голода коллективизации, сгинуть в ГУЛАГе или погибнуть на войне. Шансов уцелеть к 1945 году у него было раз в сто меньше, чем у американца, а, вернувшись, он не мог быстро завести семью в силу медицинских или социально-экономических причин. В Советском Союзе после войны тоже был своеобразный бэби-бум, но он не мог сравниться с американским. Иными словами, в итоге получился еще один демографический провал. Его следствием стал сильнейший кадровый дефицит 1970-х, когда трудовые дыры в советской экономике латались за счет ударных комсомольских строек, использования труда заключенных и строительных войск. Однако и это не решало проблемы нехватки трудового резерва. Отсюда пресловутые “лимитчики” и первые иностранные рабочие: вьетнамцы на “ЗИЛе”, а потом и на многих других предприятиях.
Для того чтобы экономика росла, необходим рост либо производительности труда, либо числа рабочих мест. Согласно общемировой практике, эти два фактора, как правило, действуют одновременно. В послевоенный период без увеличения числа занятых не росла ни одна экономика. Широкое привлечение иностранной рабочей силы есть следствие роста российской экономики. Для того чтобы обойтись без трудовых иммигрантов, в России либо должна произойти экономическая катастрофа, либо уровень ее развития должен быть самым низким в мире или, по крайней мере, среди стран нового зарубежья. Так как в подобные сценарии пока не верится, можно сделать вывод: в ближайшее время (10—20—30 лет) российская экономика без притока иностранной рабочей силы (использования внешних трудовых ресурсов) развиваться и существовать не сможет.
А теперь позволю себе поделиться личным наблюдением. Километрах в 80 от МКАД есть деревня, где я был в гостях у приятеля. В основном там уже живут одни дачники. Кроме них, остались занятые своими огородами старушки и несколько десятков ускоренно спивающихся и нигде не работающих мужиков. На местном магазине полгода висит объявление: “Требуется грузчик. Зарплата 8—10 тыс. рублей”. Однако никто занимать вакансию не торопится. Главный аргумент: “А вот он в Москве работу нашел и 20 тысяч получает”. В конце концов возьмут мигранта.
Отсюда известный каждому профессионалу вывод: на рынке труда местное население и мигранты сосуществуют параллельно. Если бы это было бы не так, в мигрантах никто бы не нуждался. Какой смысл за те же деньги нанимать человека, у которого проблемы с жильем, миграционной службой и правоохранительной системой, когда можно нанять местного? Только совсем потерявшие память и совесть “эксперты” рассказывают байки о том, что “мигранты отнимают у местных работу, поэтому русские мужики спиваются”. Тотальный дефицит рабочей силы начался еще в советское время, отсюда пресловутый “лимит”. Что касается алкоголизма, то эта проблема также уходит в глубину истории. Кто жил в Советском Союзе, знает, что пили все: от члена политбюро и академика до дворника и сантехника. Причем пьянство в России — проблема не столько социальная и медицинская, сколько экзистенциальная и философская. Уж слишком многие хотят убежать от действительности в измененное состояние сознания. Если выдающийся ученый еще может написать гениальные формулы в промежутке между запоями (или даже в пьяном угаре), то работать на станке человеку с такой пагубной привычкой опасно.
Вывод: в ближайшие десятилетия Россия никуда от внешней трудовой миграции не денется, и ее поток будет зависеть от потребностей экономики. Это не значит, что его нельзя хотя бы частично контролировать и регулировать. Можно. Мировой опыт есть, но не слишком успешный, в тех же Соединенных Штатах численность нелегальных трудовых мигрантов (главным образом сезонных сельскохозяйственных) колеблется в пределе от 3 до 5—10 млн человек. Очевидно, что это слишком выгодно для экономики и это перевешивает соображения любого иного порядка.
Проблема национальной безопасности
Минувшей зимой случился курьез: оказалось, что строительство парламентского центра Евросоюза в Брюсселе ведут иностранцы-нелегалы. В США каждая третья няня и каждый четвертый маляр — мигрант-нелегал.
Угрожают ли трудовые мигранты национальной безопасности? Смотря что понимать под нею. Если считать, что национальная безопасность непременно включает в себя исключительную ориентацию на собственные ресурсы, в том числе трудовые, то, безусловно, угрожают. Не меньшую угрозу ей представляет экспортно ориентированный характер экономики и импорт технологий. Мировой опыт свидетельствует, что экономика многих стран не может не то что развиваться, а даже просто существовать без иностранной рабочей силы. В частности, иностранные работники составляют до трети населения Люксембурга, в небольших государствах Персидского залива (Кувейт, Катар, Бахрейн, ОАЭ) на трудовых мигрантах держится практически вся экономика, а часто и многие органы административно-государственной власти, в том числе и силовые. При этом вышеуказанные страны весьма успешно развиваются. В России часто апеллируют к американскому опыту борьбы с нелегальными трудовыми мигрантами. Признаться, даже трудно представить себе более неудачный пример для подражания. Во-первых, само число огромно: на незаконных основаниях в США работают только, по официальным данным, свыше 5 млн человек. Если к этому добавить полулегальных и совсем уж нелегальных иностранных рабочих, то цифра легко перевалит за 10 млн. Здесь мы имеем дело с классической коллизией двух логик: юридической и экономической. С точки зрения первой, нелегальный трудовой мигрант — это нарушение закона и безусловное зло. С точки зрения
второй, — это способ избежать дефицита трудовых ресурсов и снизить издержки производства. Пока берет верх вторая логика.
В Англии иностранных рабочих тоже не хотят видеть
Массовое сознание ориентируется на картину мира, которую создают СМИ. Иногда она адекватна, иногда абсолютно нет. В принципе нельзя сравнивать экономики Великобритании и России, так же, как тепловоз нельзя сравнивать с вертолетом. Первая столкнулась с сильнейшим трудовым дефицитом еще в 1950-х (как и вся послевоенная Европа). Тогда этот дефицит был покрыт за счет массовой иммиграции из бывших колоний, затем, уже в 1980-е, он также покрывался за счет внешней миграции, а также за счет созданного из нее трудового резерва внутри страны. В результате глобализации значительная часть производственных мощностей просто ушла из страны, по уровню деиндустриализации занятости Великобритания — самая постиндустриальная страна мира. Британские химические концерны, производящие продукцию в Индии, вывезли туда производство вместо того, чтобы завозить оттуда рабочую силу. России сложно было бы представить себе, куда можно перенести нефтяную или газовую вышку или “АвтоВАЗ”. Английские предприятия сами уехали к рабочей силе, российским уезжать некуда.
Теперь насчет “призрака польского сантехника”. В ряде стран Евросоюза (в той же Великобритании) действительно существуют сверхжесткие квоты на рабочую силу из других стран — партнеров по Евросоюзу — и очень жесткие нормы по приему таких работников на предприятие. Однако следует понимать, что теперь, в силу особенностей трудового законодательства, работник из Польши будет пользоваться практически тем же набором прав, что и местный. Тем самым он переходит в другой сегмент рынка, где действительно составляет конкуренцию местным жителям. Опять позволю себе конкретный пример. Допустим, местный житель получает сейчас 6 тысяч рублей и мечтает о месте с жалованьем в 9 тысяч. А трудовой мигрант получает 800 рублей. С местным они существуют в разных плоскостях, так как тот не будет трудиться за 800 рублей, с работы за 6 тысяч его никто не гонит, а места за 9 никто не предлагает. Теперь представим, что мигрант претендует именно на место за 6 тысяч рублей и по закону имеет на него такие же права. Вот здесь и возникает конкуренция, местный житель оказывается под угрозой. Причина в том, что свою работу за 6 тысяч рублей он воспринимает как несправедливость и наказание, а для мигранта после его восьмисот это будет колоссальный скачок. Здесь и кроется секрет “польского сантехника”. Если он приедет в Англию нелегально, то будет получать зарплату, которая не устраивает его английского коллегу, так как она раза в три меньше, но устраивает его, так как она больше соответствующей польской зарплаты. Когда же ему по закону будут обязаны платить столько же, сколько местному коллеге, то работодатель предпочтет взять его, потому что он менее капризен, обладает более высокой мотивацией труда и меньшими претензиями к условиям и характеру деятельности.
Еще раз о власти золотого тельца,
или Своя рубашка vs. высшие стратегические интересы
При прочих равных условиях, всегда лучше иметь дело с местными жителями, чем с мигрантами. Но вопрос, как и многое в этой жизни, упирается в деньги. Приведу бытовой пример. Надо, допустим, поставить забор. Я могу для этого обратиться к своему соседу, который состоит в маленькой строительной фирме, обслуживающей Рублевку. Теоретически это очень удобно. Сосед все привезет и сделает сам, при этом ему есть где жить и обедать. Однако он имеет достаточно заказов, и я не могу предлагать ему цену меньшую, чем ему предлагают на Рублевке. В итоге забор обойдется тысяч в 30 и будет сделан на инженерно-техническом уровне если не Эйфелевой башни, то Панамского канала. Как говорится, без сучка и задоринки. Но есть альтернативный вариант. Я могу пригласить знакомого из Закавказья, он неплохой плиточник, но от дерева весьма далек. Забор будет сделан тысяч за 10. Конечно, он уже не будет иметь идеальной чистоты линий (попросту говоря — немного кривоват), но можно потратить еще тысячи 2 и с помощью планочек привести его во вполне презентабельный вид. Значит, для людей, ощущающих разницу между 12 и 30 тысячами, встает вопрос: кого нанимать? Кстати, от профессионалов я не без удивления узнал, что подобные проблемы актуальны и для Рублевки. Относительно мало кто делает изначально так называемый “чистый” ремонт, то есть когда всю работу выполняет высококвалифицированная бригада из местных жителей. Сейчас наиболее популярна следующая схема: первичный (“грязный”) ремонт делают мигранты, а “чистый”, эстетически-косметический — местные, обладающие высокой квалификацией. А теперь сакраментальный вопрос: где те самые местные жители, которые согласились бы задешево делать “грязный” ремонт и поставили бы мне забор за 10 тысяч рублей? Как бы это помягче и пополиткорректнее на него ответить? В начале 1990-х они еще были…
Этнонационализм и его место в социополитическом пространстве
В западной стране не принято весь (этно)национализм смешивать в одну кучу. Не ставятся на одну доску люди, исповедующие этношовинистические взгляды, но при этом остающиеся в пределах установленных политических рамок, и люди, выходящие за пределы этих рамок. Предельно четко разграничиваются те, кто лишь пропагандируют подобные идеи, и те, кто откровенно прибегают к силовым акциям, не говоря уже об убийствах или террористической деятельности. Тем самым при сохранении плюрализма мнений этнонационалистическая часть общества не остается без каналов легальной пропаганды своих взглядов. Другое дело, что собственно проблему нелегальной трудовой миграции это не решает. И причина здесь в экономике.
Массовый провал в архаику как бегство из некомфортного,
неуютного и враждебного мира
Большинство российского населения живет в состоянии сильнейшего социально-экономического дискомфорта и культурно-психологической деструкции. Люди не могут адаптироваться к реалиям новой жизни, а сама эта жизнь представляется полной угроз, вызовов, опасностей и неприятностей. Корни нынешних проблем и конфликтов уходят в глубь советской истории. Дело в том, что лево-тоталитарный режим за почти 70 лет своего господства напрочь разрушил неформальные горизонтальные связи между людьми, а также то, что Алексис де Токвиль называл способностью к непрерывному образованию ассоциаций индивидов. Советское общество отличалось крайне жесткой вертикально-иерархической структурой, где горизонтальные отношения как минимум не поощрялись, а неформальные и сверху не санкционированные ассоциации преследовались в административном или уголовном порядке. В этом смысле то, что называют социетальной системой (социумом в узком смысле этого слова), в СССР отсутствовало. Параллельно с этим демографический переход и его глобальные антропологические последствия активно разрушали традиционные таксоны (институты): такие как семья, макросемья, субэтнос, этнос. Степень этого разрушения была различной для разных институтов: в наибольшей степени в России оказалась разрушена макросемья, в средней степени — институт семьи, а вот этнос все же устоял, хотя и подвергся значительной коррозии.
Советское общество никогда не было правовым в западном смысле слова. Но оно обладало системой четких правил и отношений, которые позволяли человеку не только ориентироваться в окружающей социальной действительности, но и решать свои биографические задачи и достигать поставленных целей (делать карьеру, улучшать материальное положение, повышать социальный статус). Крушение СССР в этом смысле оказалось в том числе (а возможно, и в первую очередь) крушением определенной картины мира, системы отношений и ценностей. Абсолютное большинство людей (фактически все) вывалилось из существовавшей реальности и оказалось в своего рода вакууме, причем это не следует понимать в вульгарно-социологическом смысле. Дискомфорт ощущают как хорошо обеспеченные, так и неимущие слои. Не могу не вспомнить своего знакомого, подполковника — в прошлом боевого офицера, а сейчас владельца собственного, пусть не очень большого, но вполне успешного бизнеса. Внешне он обладает всем джентльменским набором признаков благополучия: от семьи и детей — до квартиры в элитной новостройке и хорошей импортной машины. А вот благополучия душевного я в нем не наблюдаю: бравый подполковник слишком уж часто топит экзистенциальную тоску в водке и в англо-американских фэнтези, в которых давно уже разбирается лучше любого профессионального критика. В момент откровенного разговора я спросил у него, почему ему так плохо. Ведь его положению позавидовали бы очень многие. Ответ был таков: “Понимаешь, раньше я хорошо представлял себе свое место в жизни, четко знал, что если я — подполковник, то это больше, чем майор, и меньше, чем полковник. А что сейчас? Непонятно”. Далее последовали конкретные уточнения: бывший подчиненный, “сопляк, дурак и папенькин сынок”, давно уже “такими деньгами ворочает, каких у нас с тобой никогда не будет”; бывший начальник, “элитнейший офицер, талантливый командир, умница и просто отличный мужик”, совсем опустился и потерялся — “то ли где-то шлагбаумом командует на автостоянке, то ли по передвижным туалетам главный”. Подобное мироощущение в той или иной степени характерно для подавляющего большинства. Что в нем превалирует, сказать сложно. У кого-то это действительная неустроенность в нынешней жизни, у кого-то — просто смутная тоска по молодости. Но дело в другом. Большая часть общества постоянно переживает ощущение сильного дискомфорта и стресса. Все это усиливается посткатастрофическим синдромом краха СССР: в прошлом осталась не только великая сверхдержава с могучей экономикой и наукой, космическими достижениями и искусством, но и самый вкусный шашлык на ВДНХ, пельмени на Усачева и докторская колбаса в магазине напротив памятника героям Плевны. Смерть СССР, которая в массовом сознании связана исключительно с деятельностью ЦРУ-МОССАД или кучкой предателей и идиотов, окрашивает нынешнюю жизнь в апокалипсические оттенки. А тут еще глобальное потепление, мировой терроризм, война в Ираке, НАТО у самых дверей и много еще чего, в том числе дикий разгул преступности и олигархи с не самыми русскими фамилиями. А если к этому добавить еще и книги вроде “Сто великих евреев”, сильно пересекающуюся по упоминаемым персоналиям со “Ста великими людьми”, обывателю есть отчего почувствовать себя неуютно. Человек с чужеродной внешностью, чужак, становится живым олицетворением не только Вавилонского смешения народов — предвестника конца, но и зримым образом какой-то новой, опасной и неуютной жизни. Ну, например. На пригородной станции рабочие-таджики кладут плитку. При этом технология явно нарушена — это понятно любому дилетанту. Плюс происходит это зимой, в мороз. Обыватель видит это и воспринимает таджиков — иностранных рабочих — как воплощение зла и вредительства, не давая себе труда задуматься о том, что таджики тут ни при чем. Виноват работодатель, который “дождался” зимы, а за технологию должен отвечать курирующий инженер. Но раздражение вымещается на рабочих. Это проще, чем “ходить по инстанциям”. В итоге проблема опять не решается, а лишь усугубляется.
Феномен неоархаики впервые был открыт на Западе. Там также происходит процесс сильнейшей эрозии социума, но срабатывают то ли историческая инерция, то ли иные социокультурные и цивилизационные механизмы, но в том обществе он не достиг (по крайней мере, пока) критических масштабов. Западный человек также пребывает (в значительной степени) в состоянии фрустрации, и Чужак раздражает его не меньше (вспомним хотя бы блестящий фильм “С меня хватит”). Однако тамошнее общество располагает колоссальным запасом способов диверсификации и канализации потоков негативной энергии. Если начальник мало платит, то разбираться с ним надо либо через профсоюз, либо полюбовно. Против плохого правительства можно проголосовать на выборах. И так далее. Русский человек всего этого в массе своей лишен. Более того, мало кто в мире находится в такой степени отчуждения от собственного государства, как человек в России. Отсутствие сколько-нибудь масштабных коллективных действий и социальных инициатив есть следствие полного неверия в диалог с властью. Государство и население существуют в параллельных плоскостях. Отсюда такой сильный упор на этнические (кровные) преференции как на некую последнюю аутентичную реальность. В этом смысле в России отсутствует национализм гражданский, аналогичный, например, американскому.
Очередная вина интеллигенции
Научное сообщество должно — в идеале — находиться в состоянии постоянного диалога с обществом. Этого в современной России нет. Причин много, но главная состоит в неспособности массового сознания адекватно воспринимать картину мира, которая оказывается для него слишком болезненной. Конечно, можно упрекнуть и моих ученых коллег, которые недостаточно активно занимаются пропагандой своих идей и концепций, либо делают это в недоступной для неспециалистов форме. Хотя своих коллег я отлично понимаю. Собирается, например, серьезный ученый готовить статью в научно-популярном жанре. Тратит на это много времени, перекапывает десятки, а то и сотни источников, готовит графики, таблицы, расчеты и, наконец, публикует. А какова ответная реакция? Все то же привычное про “иго племени иудейского”? По-человечески легко объяснимо нежелание подставляться под безграмотную критику. Отсюда и нынешняя ситуация: серьезное научное сообщество (я не беру в расчет разного рода интеллектуальных шарлатанов, делающих карьеру и бизнес на дешевой популярности) замкнуто само на себе и на том сегменте административно-политических и экономических институтов, которые являются потребителями научных и экспертных услуг. В итоге между этим миром и миром массового общества образовалась пропасть. Если в научных и административных кругах потребность России в трудовых мигрантах рассматривается как само собой разумеющийся, самоочевидный факт, то о массовом сознании я уже говорил. То есть страна идет двумя противоположными курсами.
Банальное замечание. Никто из серьезных специалистов не станет отрицать необходимости контроля и фильтрации потока трудовой миграции. Тут есть и самоочевидные вещи: рынку нужен украинец-штукатур, а не “барсеточник”; таджик-плиточник, а не наркокурьер. Необходима и фильтрация по профессионально-квалификационной структуре, но ее лучше всего проводит сам рынок.
Борьба с этническими преступными группировками
и просто борьба с преступностью
Теперь несколько слов о так называемой этнической преступности и этнических криминальных группировках. Часто ссылаются на американский опыт, в частности на ФБР, где существуют подразделения, ориентированные на борьбу с этим явлением. Можно обожать, а можно люто ненавидеть Эдгара Гувера, но никто не может отрицать того, что он никогда не боролся с “итальянской” организованной преступностью. Он боролся с организованной преступностью вообще. Этнический отдел ФБР действительно специализируется на определенных криминальных структурах. При этом предполагается знание их культуры и бытовых особенностей, чтобы, например, роль кузена Лоренцо из Палермо играл подставной агент с внешностью Аль Пачино, а не Пола Ньюмена. Но при этом главной целью все же является ликвидация криминальных структур как таковых, а не их специфических форм. В общественном мнении России часто наблюдается забавный перекос: на первый план выходит не проблема ликвидации преступного бизнеса или криминала, а лишь ее определенной этнической формы. Американского обывателя прежде всего интересует не какова этническая принадлежность мафиозного босса, а чтобы его деятельность была либо прекращена, либо загнана в определенную нишу. К слову. Одним из самых успешных борцов с мафиозными структурами в Нью-Йорке оказался впоследствии его мэр, сам этнический итальянец, Рудольф Джулиани. В России подсчет доли этнических компонентов среди преступных авторитетов отодвигает проблему борьбы с ними на задворки.
Межэтнические (межрасовые) проблемы, противоречия и конфликты
Прежде всего здесь не надо лукавить. Они не связаны непосредственно с внешней миграцией, так как нападениям и прессингу подвергаются неславянские граждане России и граждане других стран, мигрантами никак не являющиеся (студенты, дипломаты и т.д.). Постсоветское общество оказалось чрезвычайно десолидарным и социально деструктурированным. За прошедшие после 1991 года 15 лет в России не было ни одной всеобщей забастовки. И это при том, что в других странах повышение цен на хлеб более чем на 10% приводило к восстаниям. А россияне легко проглотили дефолт. Причина — в дезинтеграции социума: нет общественной и классовой солидарности, серьезного профсоюзного движения, не развиты институты гражданского общества. В такой ситуации выпавшие из социальных отношений люди, что называется, провалились в архаику, в органичные, основанные на крови (этнос, семья, раса) отношения. В этом смысле ненависть к Совокупному Чужаку оказалась комфортной, безопасной и уютной. Ругать его и винить во всех бедах намного проще, чем критиковать высокопоставленного коррупционера или некомпетентного чиновника с конкретным именем и фамилией, защищать экологию родного региона от большого бизнеса или требовать законную зарплату у собственного начальника. Что касается уличных экстремистов, то для нападения десятерым на одного нужно гораздо меньше мужества, чем сойтись в битве с такой же группировкой, иметь дело с ОМОНом, рейдерами, суровым мужчиной с суровой охраной в гигантском джипе или здоровенным мужиком, выгуливающим двух злобных ротвейлеров. Накопившийся в обществе потенциал ненависти и агрессии локализуется по пути наименьшего сопротивления. В известном смысле здесь существует определенный консенсус. Это выгодно слишком многим социальным силам: от властных элит, политических партий и группировок — до бизнесменов и просто обывателей. Простые решения, ясный образ врага создают чрезвычайно комфортную психологическую картину мира.
Здесь никак нельзя обойти события, связанные с Грузией и вокруг нее, так как иные из них стали знаковыми. В истории межгосударственных отношений всегда бывают противоречия и конфликты интересов, но то, с какой легкостью эти события спроецировались на этнические отношения внутри России, потрясает. В Советском Союзе после ХХ съезда КПСС этого нельзя было даже представить. Чтобы после очередной арабо-израильской войны у Давида Ойстраха вдруг возникли проблемы с концертной деятельностью — такого сценария не мог себе позволить и тоталитарный политический режим. Даже во главе Антисионистского комитета стояли этнические евреи. На самом деле ситуация вокруг З.Соткилавы, Б.Акунина и З.Церетели, хотя и напоминает то ли скверный анекдот, то ли дурной сон с похмелья, имеет далеко идущие последствия, которые пока обществом не осознаются. В первые несколько дней октября 2006 года, походя, убит один из самых известных и живучих мифов: русский — это тот, кто любит Россию. Оказалось, что лояльность (и любовь) к стране ничего не значит, что личная позиция человека и/или его личные заслуги перед ней не имеют никакого значения. Не важно, что он — патриот России, влюбленный в ее историю и культуру и болеющий за ее будущее. Принцип коллективной этнической ответственности уравнивает всех. Три упомянутые фигуры весьма заметны в культуре современной России. Можно любить или нет Б.Акунина (Чхартишвили), но едва ли можно отрицать, что он сделал для идеализации и романтизации имперской российской истории почти столько же, сколько Р.Киплинг для истории Британской империи. И дело даже не в неразумной или зловредной бюрократии, а в почти полном отсутствии общественной реакции.
Ситуация вокруг Грузии и этнических грузин в России разрядилась сама собой. Что касается действий бюрократии, то упрекать ее в жестокости или тупости так же странно, как упрекать паровоз в том, что он переехал Анну Каренину. Любая бюрократическая система в мире живет по собственной логике, которую давным-давно замечательно описал легендарный Паркинсон. Собственно, гражданское общество и должно контролировать государственный аппарат и бюрократию, пресекая абсурдистские интенции. Что же показал “грузинский” кризис? Позволю себе небольшую фантазию. Представим себе, что у Франции возникли проблемы с Арменией и через пару дней налоговые органы заинтересовались финансовой стороной концертной деятельности Шарля Азнавура. Думаю, в ближайшие же выходные на демонстрации солидарности вышло бы несколько миллионов человек, солидарно выступило бы все интеллектуальное сообщество: от Андре Глюксманна до Бернара-Анри Леви, а правительство ушло бы в отставку. В России же на мужественное выражение своей позиции решилось лишь несколько человек. Конечно, позиция Владимира Соловьева, Марианны Максимовской, Юрия Роста, Станислава Садальского и других вызывает уважение, но это ни в коей мере не снимает ответственности с остальных “властителей дум”, поучающих население морали. В октябрьские дни 2006 года произошло событие, мало замеченное, но очень важное: идея России как открытого и универсального общества, которая культивировалась со времен Петра I и до наших дней, тихо скончалась. Молчаливое одобрение действий бюрократии со стороны подавляющей части населения не оставляет иллюзий. Все это свидетельствует о значительном крене в сторону этнократии.
Исторические тупики этнократии
Путь — тупиковый, и дело даже не в том, что существует такая реальность, как многочисленные нерусские этносы, в том числе в форме автономий институализированные. Дело прежде всего в самом русском этносе. Да, сейчас этнократическая идея действительно сильна в российском обществе. Причем это касается не только его этнически русской части. Однако я все же не стал бы гипертрофировать ее влияние. Впрочем, этот момент хотелось бы рассмотреть более подробно. Я уже неоднократно писал о том, что все так называемые нации-государства (state-nation) представляют собой (на разных стадиях своего развития) явные или латентные этнократии. Так складывалось исторически. Но для формирования полноценной этнократии очень важна структура самого этноса. Для нее — даже в такой мягкой форме, как, например, в Латвии — необходим этнос компактный, гомогенный и жестко структурированный. Этому условию удовлетворяют западноевропейские этносы, которые стали основой формирования наций-государств. Русский этнос такому условию не удовлетворяет.
По подсчетам и оценкам ученых, только 28% русских не имеют в недавних поколениях других этнических составляющих. Это означает, что 72% так называемых этнических русских несут в себе иноэтнические компоненты начиная с четвертого колена (то есть — с прадедушек/прабабушек и/или дедушек/бабушек и/или пап/мам). Например, от 25 до 40 миллионов людей, номинированных как этнически русские, имеют украинские корни. Помимо прочего это означает, что огромная часть этноса живет в состоянии постоянной психологической деструкции и фрустрации; из жизненного опыта прекрасно известно, сколько людей прячут “неправильных” в этническом отношении родственников. Подобный душевный раздрай тоже ни к чему хорошему не приводит. Конечно, можно поставить вопрос иначе. А какая разница, кто человек по его этническим корням, по фамилии, по имени? Главное, чтобы он любил русскую культуру и Россию. Однако в этом и состоит один из главных парадоксов этнократии. Для нее прежде всего важны кровные преференции. Во главе ЮАР времен апартеида стояли Питер Виллем Бота, а потом Фредерик де Клерк (а не Али Ахмед Бенсалах); президента Латвии зовут Вайра Вике-Фрайберге (а не Клавдия Иванова); премьер-министром ультраполиткорректных Нидерландов сложно представить себе (пока, по крайней мере) выходца с Антильских островов. Кстати, насчет Латвии. Где сейчас и какое место в политическом пространстве этой страны занимает кумир перестроечной интеллигенции, человек, который привел ее к независимости, “господин крестьянский сын” Анатолий Валерьянович Горбунов? Последовательная этнократия всегда очень четко следит за родословными своих граждан. Сторонникам этой идеи в России было бы полезно изучить мировой опыт. Тогда, может быть, они узнали бы для себя много полезного. Например, в ЮАР (а во времена апартеида она была образцом строгой этнократии) существовали белые и белые. Африканер (бур) находился на ступень выше англоафриканца. Африканер — член Националистической партии был выше беспартийного африканера. И наконец, африканер — член тайного общества “Браденброд” находился на самом верху иерархии. Кстати, в ЮАР не было “почетных белых” наподобие “почетных арийцев” Третьего рейха. Попытка создать нечто подобное в России лично мне представляется полным бредом. В случае торжества этнократии что будет с теми 72 процентами, которые имеют этнически нерусских пап, мам, дедушек и бабушек? Согласятся ли все те, чьи фамилии кончаются на “ко”, “ич”, “ый”, “р”, — примеры можно множить — на роль людей второго сорта? Вопрос риторический. Дистиллированная этнократия сразу же ударит по ним, и тогда захлебывающимся сейчас в приступе казенного патриотизма и этнонационализма обладателям странных и диковинных для русского уха имен и фамилий придется несладко. Моноэтнократия в России невозможна.
Соединенные Штаты Российской Конфедерации
Правда, существует некое подобие мультиэтнократии, которое называют мультизональными мультиобщинными федерациями. Примером последней является Швейцария, частично — СССР, Бельгия и Канада. Для этого Россия из централизованной квазиунитарной федерации должна превратиться в квазиконфедеративную федерацию, в которой вся власть сосредоточена на уровне кантонов-штатов, а за центральным правительством остаются координационные, военные, представительские и внешнеполитические функции (некий гибрид проекта объединенного Кипра, Швейцарии, Канады, Бельгии и Советского Союза). Это подразумевает и принципиально иной тип экономики и системы распределительных отношений, ничего общего не имеющий с нынешним номенклатурным капитализмом.
Теория, согласно которой основная власть должна быть сосредоточена на местах, в локальных сообществах, стара как мир. Ее идеалом является компактная община, существующая на принципах самоуправления, в фундаменте которой лежат некие культурные традиции. Стать членом общины можно лишь путем культурной ассимиляции (приняв все предложенные “правила игры”). Сейчас не место обсуждать на принципиальном уровне, хорошо такое мироустройство или плохо. Мир, показанный в одном из лучших фильмов на эту тему — “Рассекая волны”, производит жутковатое впечатление; с другой стороны, во многом из таких (протестантских) общин выросла современная Америка. Кстати, раз уж о ней зашла речь, то, как говорится, к слову. Если фермер из Техаса захочет напрямую торговать своим зерном, скажем, в Аризоне, у него возникнет море труднопреодолимых бюрократических проблем. Иногда такие проблемы возникают даже на уровне округов. Я это к тому, что “Россия местных жителей” должна иметь принципиально иную политико-экономическую конфигурацию, чем та, которая есть сейчас. При этом я даже не касаюсь юридических или этических аспектов. В такой новой России пчеловод из Подмосковья будет иметь на московском рынке огромные преимущества (если не эксклюзив) по сравнению с коллегой из Тульской области или Башкортостана, а уфимский банк будет обладать несравненными привилегиями на башкирской территории перед московским.
Такая новая конфигурация со стопроцентной неизбежностью должна кардинально трансформировать информационную и социокультурную сферу. Скажем, в Швейцарии при процентном соотношении этнических немцев, французов, итальянцев и ретороманцев по формуле 65:18:10:1 государственными являются все четыре соответствующие языка. Факт, вызвавший в свое время восхищение Ленина. Если спроецировать эту ситуацию на Россию, то в ней государственными должны быть более сотни языков — по числу автохтонных этносов. При этом вопрос графики для алфавитов придется снять как сам собой разумеющийся. Иными словами, формула “Россия — для коренных этносов” неизбежно поведет в сторону деунитаризации и повышения уровня федерализации.
И тут уместно обсудить один из самых болезненных для современного общественного сознания вопросов — о государственной институализации русского этноса. Процесс государственного строительства России сильно отличался от западных аналогов. Там он развивался по формуле: консолидация этноса — формирование этнонации — создание нации-государства. Российская история развивалась по-другому. В итоге получилось, что в современной Российской Федерации часть этносов имеет формы государственной институализации (в виде автономных образований разного типа), а часть не имеет. К последним относится и русский этнос. Подобная ситуация характерна для целого ряда мультиэтничных стран. Скажем, в Испании значительной степенью автономии обладают Баскония, Галисия, Каталония. В то время как собственно испанские (кастильские) регионы подобных прав и привилегий лишены. В Великобритании дело очень медленно, но движется к автономизации Шотландии, Уэльса и Ольстера. Если последние получат полноценные органы самоуправления, это будет означать, что у Шотландии будет свое правительство, а у Англии — нет. От себя добавлю: даже самая высокая степень автономии Шотландии, Уэльса и Ольстера к дезинтеграции Великобритании не приведет, а вот получи такие полномочия собственно Англия — история Соединенного Королевства подойдет к концу. Есть общеизвестная примета: если в подразделении любой конторы работает более 90% ее сотрудников, то подразделение либо превратится в самостоятельную контору, либо разделится на более мелкие подразделения. Это я к тому, что мечты отдельно взятых этнократов о создании полноценной Русской Республики (в 1990-е годы многие издания и ТВ тиражировали ее предполагаемые карты под названием “Республика Русь”), будь они реализованы, поставят в истории нынешней Российской Федерации жирную точку. Собственно говоря, нечто подобное уже имело место. Обретение полноценных государственных институтов (прежде всего собственной партийной организации и президентства) РСФСР запустило маховик необратимого распада СССР (по исторической легенде, на вопрос дочки о том, почему все союзные республики имеют свои партии, а Россия — нет, Молотов ответил: “В момент, когда своя партия возникнет в РСФСР, Советский Союз умрет”). Часто приходится слышать, что так называемые асимметричные федерации (то есть страны, где часть регионов существует на федеративных началах, а часть — на унитарных) — изначально дефектная конструкция, в отличие от федераций симметричных, таких как США, Канада, Германия, Австрия и другие. Что тут сказать? Возникновение федераций разного типа было прежде всего реальным историческим процессом, а не только лишь реализацией теоретических построений. Не все симметричные федерации прошли испытание временем, многие распались: Чехословакия, Югославия. Особенность России (Испании, Франции) в том, что на проблему федеративного устройства накладывается этнический фактор. Если асимметричная федерация переживает кризис, из него есть два выхода, не означающие ее распада. Унитаризация (дефедерализация) и симметризация федеративного устройства. Первый путь ведет к конфликтам, что неоднократно продемонстрировано мировой историей (Северная Ирландия, Косово). Второй может быть более конструктивен, но пока в России нет реальных тенденций к его осуществлению. Есть, конечно, особый вариант — это опять-таки швейцарский путь. По этой схеме Россия превратилась бы в конфедерацию огромного числа кантонов, преимущественно этнически гомогенных и имеющих масштаб нынешнего административного района. Но это представляется на сегодняшний день чистой фантастикой.
Совокупный Чужак как Конституирующий Иной
Вполне возможно, что в структурах власти какие-то начитавшиеся постмодернистских философов эксперты решили сделать из Совокупного Нерусского Конституирующего Иного, то есть нечто, что поможет русскому этносу обрести-вернуть утраченную самость. Но надо иметь в виду, что и сам русский этнос может стать “конституирующим иным”. Если в начале 1990-х мои знакомые армяне ругали прибалтов за притеснения русского населения, а Грузию — за дефицит пророссийской политики, то сейчас положение грузин уже вызывает сочувствие. Исторически, культурно и этнически никак не связанные друг с другом народы России могут найти платформу для объединения на почве противостояния прессингу, против них ведущемуся.
Возможен ли в России “голландский феномен” или некое его подобие?
Этническая толерантность имеет свойство возрастать при движении вверх по социальной лестнице. Этот давно известный специалистам феномен получил название “голландского”, так как именно на материале Нидерландов 1980-х был подробно изучен. Именно тогда стало модным иметь “шоколадных” друзей и подруг. Мода эта в первую очередь распространилась среди молодежи с высоким социальным статусом, в частности университетской. Традиционный белый расизм, даже весьма умеренный, вдруг стал непопулярен, непрестижен и немоден. Тем самым он быстро маргинализировался. Русской светской девушке, “у которой нет знакомых, пользующихся общественным транспортом”, кто ближе: банкир-грузин из общего фитнес-клуба или русский парень с автомойки? Раскол общества по отношению к политкорректности и мультикультурализму вполне возможен и в нынешней России, и интеграции общества это способствовать никак не будет. Правда, как мне представляется, сценарий здесь будет иметь несколько иной характер. На первый план могут выйти интересы экономического характера и непосредственной выгоды. Следует понимать, что в ближайшее время Россия столкнется с сильнейшим дефицитом высококвалифицированных кадров в сфере материального производства и высоких технологий. Уже сейчас на очень многих предприятиях возраст уникальных, “штучных” специалистов уверенно перешагнул далеко за 60. Конечно, приходят и молодые специалисты, однако многие надолго не задерживаются, и главное — отсутствует средневозрастное звено. А особенностью подобных сфер экономики является так называемое “живое знание”, то есть непосредственные практические навыки, которые должны быть на кончиках пальцев и которым нельзя научиться по учебникам, минуя стадию практического опыта. Поэтому если “штучный” специалист уходит, а это происходит все чаще по естественным причинам, заменить его некем в буквальном смысле слова. В этом скрыта колоссальная потенциальная угроза технологического коллапса: в момент кризиса или нештатной ситуации просто не будет людей, “знающих, на какие кнопки нажимать”. Кризис естественно-научной и технологической сфер начался не сегодня, он уходит корнями в конец 1970-х. Это не специфически российский феномен, а нечто более глубокое и глобальное. Аналогично обстоят дела и на Западе. Этот феномен (развивая мысль Льва Гумилева) можно назвать гуманитарной гидроцефалией, когда одни сферы духовной жизни (гуманитарные) гипертрофируются в ущерб другим. В западных странах также имеется колоссальный переизбыток политологов, культурологов, психологов и так далее при дефиците специалистов естественно-научной и технологической сфер. И по-иному, чем через миграцию, решить эту проблему не удается. Вопрос о том, почему люди предпочитают много лет изучать французское средневековье, а затем большую часть жизни сидеть на пособии, но не хотят быть инженерами и получать высокую зарплату, — это вопрос экзистенциальный и философский, который лежит за рамками данной статьи. Однако складывается любопытная ситуация. В Австрии, например, учителями в средней и начальной школе за пределами Вены, Зальцбурга и других крупных городов работают в основном выходцы из Польши, Чехии и Словении. Дипломированные учителя — коренные австрийцы, — если не могут найти работу в крупном городе, предпочитают жить на пособие, но километрах в 30 от него работать отказываются. В Великобритании трудовые мигранты составляют свыше трети младшего и среднего медицинского персонала, а сейчас растет их доля и среди высшего звена. Сходный сценарий ожидает и Россию. Уже сейчас многие западные компании, которые в принципе готовы осуществлять крупные инвестиции и амбициозные проекты, в качестве условия требуют заполнить имеющиеся вакансии не только своими топ-менеджерами, но и своими инженерами и рабочими. При том что соответствующих российских инженеров может просто не быть в наличии. Следовательно, и об этом прекрасно осведомлены как специалисты, так и представители административно-политической элиты соответствующего профиля, Россию ожидает внушительный поток иностранных работников высокой и средней квалификации. А эти люди, которые не столько едут сами, сколько их придется привлекать высокими зарплатами, потребуют к себе совершенно иного отношения, нежели запуганные и забитые чернорабочие. Большой начальник из огромной квартиры в высотке на Котельнической набережной существует в мире, не пересекающемся с тем, в котором живет дворник-мигрант, убирающий его подъезд. Если у дворника возникнут проблемы — с властями ли, с обывателями, с хулиганами или экстремистами, — начальник о них, скорее всего, даже не узнает, не говоря уж о том, что не попытается их как-то решить. Совсем другое дело, если сюда приедет профессор из Южной Кореи и у него этот начальник по уникальной методике будет лечиться от простатита. В этом случае иностранный профессор будет требовать к себе соответствующего отношения, в том числе и в сфере безопасности. Если побьют дворника, на его место завтра придет другой. С высококвалифицированным врачом это невозможно. В случае неблагоприятного развития жизненных обстоятельств — все равно, что будет причиной: административная власть, правоохранительные органы, экстремисты или криминальные элементы, — он тут же уедет в те же США или Европу. Если и проиграет немного в деньгах — выиграет в зарплате. Можно сказать, что это проблема профессора. Не совсем так. Это прежде всего проблема большого начальника: профессор уедет, а простатит останется.
Проблема жертвенности и вопрос о репатриации как ее аспект
Реализация любого социального проекта в огромной степени зависит от того, насколько люди, в нем участвующие, готовы жертвовать своими индивидуальными интересами ради некоего общего блага. Скажем, объявлена борьба за повышение рождаемости. Реальный успех ее может ожидать только в том случае, если каждый конкретный индивид будет не заботиться об изменении демографической ситуации вообще, а сам будет стремиться к созданию брачного союза с целью рождения необходимого количества детей. К слову. Объявленная года два назад в Австралии программа “Один ребенок — для папы, один — для мамы и один — для страны” провалилась с треском, несмотря на финансовую стимуляцию и различного рода социальные льготы. Примерно то же и с мигрантами. В свое время постсоветские этнократии (Прибалтика, например) сумели удержаться потому, что представители титульных этносов вполне осознанно готовы были пожертвовать личными материальными интересами в обмен на “жизнь без России”. Собственно экономическая ситуация в Литве, Латвии или Эстонии в начале 1990-х была ненамного лучше российской. Но когда этнический латыш, бывший советский номенклатурный работник или успешный служащий, в середине 90-х менял престижную квартиру в центре Риги на квартиру где-нибудь на окраине (поскольку первая стала для него финансово недоступной), то он понимал, что потеря в материальном и, частично, социальном качестве есть плата за жизнь в “маленькой свободной евроатлантической стране”. И судя по результатам выборов и расстановке политических сил, общество в массе своей готово на подобную жертвенность. Готов ли на нее средний русский обыватель? Готов ли он поменять привычный дешевый рынок на дорогой супермаркет? Готов ли он на лавинообразный рост коммунальных, бытовых и строительных услуг? Думаю, что нет. В этом еще одна причина крайне малой вероятности реализации в России полновесного этнократического проекта.
Проблема репатриации. В 1990-е годы идея репатриации этнически русского (русскоязычного) населения из постсоветских государств пользовалась чрезвычайной популярностью. Да и сейчас у нее есть немало сторонников, которые считают вполне возможным заменить трудовых мигрантов русскими репатриантами. Как это ни странно, никакой массовой репатриации не случилось. И дело не только в причинах экономического или бытового характера. Дело в том, что любая миграция во многом основывается на семейно-родственных связях. Так рождались украинские деревни в Сибири и итальянские гетто в Америке. Наиболее активные и смелые люди перебирались первыми, а затем подтягивались остальные. То есть работал прежде всего фактор семейно-родственной солидарности. Часто вспоминают, что после чудовищного землетрясения 1988 года в Армении не было ни одного ребенка, которого сдали бы в детдом или который остался бездомным. Это реальный факт, но интерпретируется он в большинстве случаев неверно. Армянские семьи забирали себе оставшихся в одиночестве родственников и родственников родственников. На Востоке вообще нет “седьмой воды на киселе”. Родственные связи ценятся необычайно высоко. Для репатриации зарубежных русских в Россию (помимо их желания) также требуется соответствующий уровень семейно-родственной солидарности. Однако россиян, мечтающих собрать под одной крышей пусть даже и богатого дома всю свою родню в N-м колене от троюродных кузенов и кузин из Эстонии до престарелого пятиюродного дяди из Таджикистана, что-то не так уж много — если вообще они есть. Человеческие связи во многом разорваны навсегда. Есть, конечно, и другой путь. Чисто экономический. Осуществить репатриацию путем колоссальных материальных льгот, прежде всего — очень высоких подъемных на обустройство. Размер последних должен включать в себя стоимость приличного жилья и сносного существования на первые годы, то есть составлять сотни тысяч долларов. Но это выглядит уж настолько фантастически, что и обсуждать всерьез не стоит. Остается лишь констатировать общеизвестное: за период с 1991 года по наши дни Российское государство не предприняло никаких серьезных усилий для репатриации соотечественников; не предпринимает оно их и сейчас. Есть и чисто бытовые, житейские моменты. Надежды на то, что пожилой профессор из Риги или Алматы все бросит ради подъема сельского хозяйства в Поволжье, оказались иллюзиями. Абсолютное большинство потенциальных репатриантов к реальным действиям не готовы.
Этническая нетолерантность в России и глобальный социоинформационный контекст
В свое историческое время Советский Союз сделал очень и очень много для крушения планетарной власти белого человека, более известной под названием “колониализм”. За этот период был создан образ СССР как некоего “хорошего Запада”, а русского (советского) человека — как “хорошего белого”, не связанного с колонизаторской практикой. Теперь же обучающиеся в России иностранные студенты — будущая элита своих стран — будут вспоминать не гостеприимных людей, красивых девушек, щи, сосиски и водку, а бритоголовых парней в подворотне.
Я не стану утверждать, что иностранный студент, которого вначале избили какие-нибудь скины, а затем отказали в помощи (или даже отпрессовали) в милиции, обязательно уедет из России с ненавистью и обидой. Жизнь устроена не столь однолинейно. Но за то, что этот эпизод не пройдет бесследно, можно поручиться. Россия живет не в безвоздушном пространстве, а в определенном планетарном социокультурно-информационном космосе. И в нем мифы и бренды, представления и действительные факты часто не только существуют на равных правах, но и сливаются друг с другом в неразделимую амальгаму. У России (СССР) в этом космосе было свое место, очень выгодное и почетное (вопрос о соотношении реального и мнимого здесь имел сугубо второстепенный характер). В частности, считалось, что уж где-где, а “в этой-то стране расизма и ксенофобии нет и быть не может”. В этом смысле советские имиджмейкеры (тогда называвшиеся пропагандистами и контрпропагандистами) работали превосходно, и об СССР судили по вполне гуманистическим и политкорректным фильмам типа “Цирк”, а не по фактам депортации целых этносов. Впрочем, справедливости ради отмечу, что и своеобразный мультикультурализм, и своеобразная политкорректность в Советском Союзе существовали, несмотря на все исключения. Этот капитал сейчас с космической скоростью утрачивается, если не утрачен вовсе. Если тенденция сохранится (а скорее всего именно так и будет), современная Россия уверенно займет место старого “плохого, злого, расистского Запада”. Конечно, есть политические и экономические интересы, которые будут это демпфировать и девальвировать. Отношения государств не выстраиваются только лишь на основе отношения друг к другу их граждан, но и вовсе пренебрегать последним не следует. Сейчас происходит демографическая смена поколений политической элиты: дети лидеров антиколониальных движений уходят. То есть уходят те, кто воспитывался на марксистской идеологии или ее суррогатах, получал воспитание или образование в СССР. Уходят те, для кого канувшее в историческое небытие государство было образцом для подражания в социальной и этнополитической сферах. Им на смену приходят и скоро заменят их те, кто учится и стажируется на политкорректном Западе и в неполиткорректной, негостеприимной и просто опасной России. И именно они будут формировать политику своих стран в мире, где в том числе вследствие глобализации межчеловеческие связи и факторы психологического характера начинают играть все большую роль. Спору нет, авторами китайского или албанского антисоветизма стали люди, воспитанные в СССР. Но это оказалось следствием причин политического, идеологического и иного характера. Сейчас же в дело вмешивается человеческий фактор. Можно представить себе топ-менеджера бизнес-структуры или высокопоставленного чиновника из третьей страны, которому надо выбрать себе делового партнера из России или из США при прочих равных условиях, то есть когда все решают интуитивно-психологические или эмоциональные факторы. Как вы думаете, что перевесит: преуспевающий кузен в солнечной Калифорнии или память о разъяренной шпане в хмуром Петербурге?
В современном мире образ вещи имеет онтологический статус, равный или превосходящий саму вещь. От постсоветской России требовалось не так уж много: чтобы в мире, где небелая (цветная) часть человечества будет значить все больше и больше, поддерживать былой советский бренд расово и этнически толерантной страны. Скоро можно будет увидеть вполне ожидаемые последствия того, что это не сделано.
В Советском Союзе, а теперь и в России, очень любят рассуждать об отношениях США и Латинской Америки. Зачастую это делают люди, почти или совсем не знающие предмета. Я сейчас не собираюсь вдаваться в эту очень сложную тему, но одна аналогия напрашивается. Нелюбовь (или даже ненависть) к пресловутому “гринго” не есть лишь следствие североамериканского империализма. Во многом, а может и в основном, это результат определенного отношения к себе, которое латиноамериканцы чувствовали, что называется, кожей. Высокомерие, снобизм и демонстрация превосходства одного всегда будет вызывать ответную реакцию другого. Сейчас Россия рискует получить из ближнего зарубежья свою доморощенную Латинскую Америку. По отношению стран бывшего социалистического лагеря это хорошо видно. И нынешние (потенциально) американские радары и элементы ПРО в Чехии или Венгрии во многом (если не исключительно) являются продуктом Праги-68 и Будапешта-56.
В тогдашнем развивающемся мире у СССР был имидж Большого и Лучшего Друга Небелых Народов. Так вот, в начале третьего тысячелетия этот имидж в грязной и темной российской подворотне зарезали.
Конструктивно-националистическая альтернатива
иностранным трудовым мигрантам
Чисто теоретическая возможность таковой существует. Для этого необходимы сверхконцентрация и сверхнапряжение усилий всего общества и каждого его члена в отдельности. Надо работать гораздо больше за меньшую плату; молодые люди должны идти изучать не только менеджмент, юриспруденцию и постмодернистскую философию, но сопромат и строительную механику, а потом в этих сферах оставаться работать; граждане могут сверхурочно сами убирать улицы, поддерживать коммунальное хозяйство, а строительство загородного жилья и отделку городского проводить, главным образом, своими силами. Словом, пять дней — на основной работе; в субботу — 12-часовой субботник, в воскресенье — 12-часовой воскресник. Вместо отпуска (на Кипре, в Хургаде, на Селигере, у себя на даче или в городском дворе) — добровольные общественно-полезные работы. Но эта картина настолько фантастична, что за ее экранизацию не взялся бы ни Джордж Лукас, ни Питер Джексон. Поэтому и обсуждать бессмысленно.
Вместо резюме
Экономика обладает собственной логикой. Где-то она первична, где-то нет. Но управлять этой логикой невозможно. Писатель может находиться в безумной творческой лихорадке, а может — в тяжелой депрессии. Но если он откажется от пищи, то и лихорадка, и депрессия закончатся через некоторое время естественным путем. Арабы были чернорабочими на строительстве Забора Безопасности — иначе его бы не построили, так как других работников не нашлось. Экономика ЮАР времен апартеида в конце концов также не могла существовать без чернокожей рабочей силы, что в конце концов изнутри и разложило политический режим. Без трудовых мигрантов рухнут многие передовые экономики, в том числе самая передовая — американская. Конечно, есть страны, где внешней рабочей силы практически нет, — например, Япония или Исландия. Но слишком уж очевидно отличие России как от той, так и от другой.
Стран, где отсутствовали бы националистические (патриотические) настроения, наверное, просто не существует. Но национализм бывает очень разный. Он может принимать форму тупой ненависти, а может — гордости, пусть и с налетом снобизма. В частности, президент Джордж Буш-младший, откровенно признавая полный провал борьбы своей администрации с потоком нелегальной трудовой миграции, весьма откровенно высказался в том духе, что американцы настолько великая нация, достигшая такого высокого уровня материального благополучия, что многие виды работ коренных жителей недостойны, и они искренне рады уступить их трудовым мигрантам.
Что мы имеем в сухом остатке? Россия никуда не денется ни от собственного нерусского населения, ни от мигрантов. За 15-летний постсоветский период советский опыт мультикультурализма и политкорректности совершенно утрачен. И вряд ли его можно в ближайшее время восстановить. Однако в силах общества — пока что — сдерживать межэтническую конфронтацию хоть в каких-то рамках. Что касается экзистенциальной стороны, то другой человек (любой другой) всегда создает проблемы — ведь, как тонко заметил Жан-Поль Сартр, “ад — это другие люди”.
И последнее. Русификация Российской империи при Александре III катализировала процесс ее кризиса и последующего распада. Нечто подобное и с подобным же результатом произошло и в 1980-х: рухнул СССР. Нынешние этнократические игры, быть может, дают играющим в них кратковременный тактический успех. Но в стратегической перспективе это сверхсжатие социопсихологической пружины ненависти и комплекса неполноценности может дать совершенно непредсказуемый результат и легко обернуться эффектом бумеранга. Советские власти тоже надеялись, что все трудности и неудачи можно будет списать на происки мирового империализма. Очень многие в это верили, но однажды коллективное сознание, устав от навязывавшегося сверху объекта ненависти, с радостью переключилось на нового врага — в лице самой власти. Стоит помнить, что сжатая пружина когда-нибудь обязательно распрямится, а бумеранг имеет свойство возвращаться.
Не буду еще раз повторять, что без мигрантов российская экономика просто остановится. Уже сейчас уровень недовольства сбоями в работе злосчастных рынков достаточно высок. Хочу обратиться к теме истеблишмента. Сегодняшний российский истеблишмент можно любить (но его мало кто любит), можно — не любить и даже ненавидеть. Вполне справедливо его упрекают в отсутствии внятной стратегии развития, видения исторической перспективы, шкурно-клановых интересах и во многом другом. Но чего у этого самого истеблишмента не отнимешь, так это весьма тонкого понимания личного интереса. И поэтому я позволю себе маленькую фельетонную фантазию на тему: всех трудовых мигрантов взяли и в одночасье выставили за пределы Российской Федерации. А главным ее героем будет уже упоминавшийся большой начальник. Приехал он на дачу, на Рублевку. Настроение — хуже некуда. Жупела и пугала, на которые можно без конца отвлекать внимание, больше нет, и весь напор общественного недовольства идет не на разнорабочего, продавца или мусорщика, а на администрацию и те органы власти, которые должны обеспечивать организацию повседневной жизни граждан. Цены продолжают расти — опять-таки, теперь не на кого переводить стрелки. Во дворе высотки на Котельнической — черт знает что, дворника ведь выгнали. Внуки недовольно бурчат — одного послали разбирать гниющие помидоры, а другую — подметать улицу. И это при том, что учатся они в сверх-элитной школе. Няню-домработницу отправили домой на Украину. Бассейн стоит недоделанный — за предложенную сумму коренные жители работать отказались. Что-то случилось с проводкой — секретарь фирмы ответила, что все забито заказами на месяц вперед. После бессонной из-за приступа простатита ночи (профессор из Южной Кореи перебрался в Швецию) хмурым утром наш начальник наконец-таки сообразит, кто именно своими лозунгами лишил его столь привычного комфорта. И вот тут-то на обед у радикальных этнонационалистов будут не только, как говорил известный киногерой, утка с яблоками и телятина с хреном, но даже и молочный поросенок с трогательной веточкой живой зелени из аппетитно зарумяненного хрустящего пятачка.
Автор выражает искреннюю и глубокую признательность членам историко-философского семинара “Постмодерн и современная Россия” и лично его руководителю, ученому с мировым именем в области квантовой химии, крупнейшему специалисту по постмодерну В.Ф.Хрустову за неоценимую помощь при подготовке этой статьи.