Беседу ведет Алипа Утешева
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007
— Вашим предкам выпала “кочевая” судьба. Если бы ваш прадед не отозвался на приглашение Екатерины II, а остался бы в фатерлянде, как сложилась бы судьба вашего рода?
— Миграция — это не только закономерно, но и неизбежно. Потомки Адама и Евы рассеялись по свету и с тех пор кочуют с места на место. Конечно, о том, как бы сложилась судьба рода, можно только гадать. Но странствия и скитания по свету, несомненно, его обогатили, сделали генотип более устойчивым, что ли. Примерно восемь поколений назад мои предки приехали в Россию. Первый массовый поток немецких переселенцев датирован 1764–74 годами. Я искал Бельгеров в списках зарегистрированных — были такие списки в церквях, — но своих родичей не нашел. Видно, они прибыли чуть позже, в самом начале XIX века. Бельгеры жили в селе Кинд, позже основали село Мангайм на Волге. Немцы освоили левый и правый ее берег, позже они условно разделились на левобережных и правобережных.
Но прошло какое-то время, в пределах двух берегов возникали все новые и новые колонии, и созрела как бы новая ступень миграции — я к тому клоню, что это процесс неизбежный. Со временем стало тесно, и поволжские немцы добровольно мигрировали на Кавказ, в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан. Искали простор — “жизненное пространство”. На юг Казахстана мои, так сказать, братья по крови прибыли уже в семидесятых годах XIX века и здесь обосновались. В двадцатых годах прошлого века в Акмолинске, Кокчетаве были немецкие сельсоветы, школы. Вообще родня у меня беспокойная, надо признаться, даже если бы мои предки остались тогда в Германии, то, скорее всего, эмигрировали бы куда-нибудь еще.
— По доброй воле?
— Чаще всего люди передвигаются по свету все же поневоле. Или их принуждают, или они убегают от каких-то бед: войны, притеснений, мора, голода и так далее. А если все хорошо и благополучно, человек сидит на месте. Но казахи не особенно спешат покидать отчий край даже при неблагополучии. Дело в менталитете — у них сильна приверженность месту предков, земле, где капнула первая капля крови из пуповины. Настоящий казах презирает тех, кто ищет лишь сытое место — “это доля бродячей собаки”. Потому и продолжает жить в Приаралье, в заброшенных, бесперспективных, безводных, бестравных регионах и при этом еще благодарит Создателя за все благодеяния.
В Германии наших дней исконные германцы недовольны массовым притоком эмигрантов с Востока, в основном из России, и уезжают в Канаду, Австралию, Америку, освобождая место для приезжих — в немалой мере ассимилированных немцев и других народов. Этнос ищет новое место, когда ему плохо. В двадцатые годы от советской власти, от всяческих притеснений большевиков наши поволжские немцы бежали в Канаду и Америку. До сих пор там есть общины поволжских немцев. Но вот характерный факт: прошло почти сто лет, но до сих пор не в Германии, а далеко от нее сохранены диалекты тех поволжцев, их обычаи, песни и так далее. Все это тщательно там сберегается, несмотря на то, что тамошние немцы переженились кто на ком и ассимилировались. Российские немцы приезжают в Канаду, Америку и учатся у потомственных иммигрантов, открывают для себя историю своих дедов и прадедов. Поговорки и пословицы, которые в детстве я слышал от матери, до сих пор там звучат.
— Значит, чем жестче условия выживания и неуютнее обстоятельства вокруг, тем сильнее стремление сохранить свои корни?
— Выходит, так. Возьмем зарубежных казахов. В 1988 году я был в Париже. К нам в гостиницу приходили казахи из диаспор в Индии, Турции, Иране, чтобы увидеть казахов и поговорить на родном языке. Турецкие казахи сильно впечатлились Шерханом Муртазой (писатель. — Ред.) и забрали его к себе в гости, утром вернули. Меня поразило, что не только эти “мусульманские” казахи, но и парижские, и германские весьма прилично говорят по-казахски. Сохранение себя в чужой обстановке — это естественно. Поэтому обрусевшие наши городские соотечественники, оказавшись за рубежом, быстро мобилизуются, включают свои “корни”, остатки генетической памяти и прилично “шпрехают” на родном языке.
— Ну вот, а мы маемся, ищем методики…
— Человек так устроен, что развивается принудительно, к сожалению. На родине людям — все методики на тарелочке, учи язык — не хочу, а на чужбине они говорят на казахском лучше и чище, чем местные. Вот Олжас Сулейменов заговорил на казахском после пребывания послом в Италии и Париже. Сроду от него не слышал такой чистой родной речи.
— Говорят, миграционные процессы особенно активизируются “на переломе”. Может быть, этим объясняется агрессия к приезжим, всплеск шовинизма в ряде европейских стран, в России?
— Известно, что с началом Первой мировой войны царская власть стала очень плохо относиться к немцам. В 1914 году в Петербурге вышел роман, который так и назывался “Гадины тыла” — так называли тогда немцев. В такие переломные моменты, как война и прочее, происходит всплеск шовинизма, ведь для самоутверждения надо искать виноватых. Помните роман Куприна “Поединок”? Там офицер спрашивает у солдата: “Какие унутренние враги у России?” И тот незамедлительно отвечает: жиды, поляки, немцы и студенты. На переломных этапах обществу нужны враги, и они, как правило, находятся среди инородцев. Это всегда так было и боюсь, что всегда будет. Но прежде чем обвинять кого-то в шовинизме, надо вникнуть в суть проблемы — почему это произошло. Гегель утверждал: все на свете объяснимо. Если в ваш дом вселятся двадцать китайцев и будут диктовать вам уклад жизни и так далее, это никому не понравится, и вы будете по-своему протестовать.
— Именно таким способом? По-скинхедски?
— Это, безусловно, дикость, уродство, фашизм, и он никогда не оправдан. С этим нужно, конечно, бороться — и законами, и культурой, и идеологией. Я хочу сказать, что сама агрессия объяснима, но принимает она совершенно уродливые формы из-за отсутствия высокой общей культуры.
— …а также отсутствия правильной оценки со стороны общества и политиков.
— Да, к сожалению, такие преступления квалифицируют как угодно, чаще как хулиганство, но не как проявления национализма. Это, конечно, грозит искаженной идеологией в обществе. Но на дворе третье тысячелетие, а на небе — Творец всего живого и сущего. В России ли, во Франции или в другой части планеты подобные вспышки агрессии вне всякого сомнения являются откатом человечества назад и нарушением каких-то высших законов эволюции. В пещерные времена, может, и приходилось совершать насилие, чтобы выжить. Многие из моего поколения пережили войну, голод и унижения, об этом сказано и в моем романе “Дом скитальца”. Я и мои сверстники помним многое, но культивируем только хорошее. Мы не озлобились, потому что дорожим своей душевной культурой, интеллигентностью.
— Но наша интеллигенция преимущественно комплиментарна, предпочитает отмалчиваться в щекотливых ситуациях.
— Да, это так, интеллигенция по этой части у нас не на высоте. Хоть она и призвана быть носителем прогрессивных идей, слабый голос ее тонет, не слышен. Объяснить это можно: лучших истребили совсем недавно, каких-нибудь шестьдесят пять лет назад, остальные стремились банально выжить и свернули свои претензии на лидерство в этакий кокон. А что до пены, которая осталась на поверхности, — то от нее пена и родилась. Как говорит мой друг писатель Калихан Искаков, мусор рождает только мусор. Отмалчиваться и соглашаться со всем подряд — сегодня не только явно недостаточно, но и порочно. Да, слава Аллаху, у нас в стране мирно уживается множество национальностей. Но надо, чтобы известные люди открыто и четко формулировали свои позиции, заполняя вакуум умолчания. Подавали, таким образом, пример толерантности, формировали культуру терпения и уважения.
Моя племянница много лет работала в детсаду. Так вот, она говорит, что двадцать лет назад дети были другими: сегодня четырех-, пятилетние дети гораздо более агрессивны, чем поколение назад. Они унижают и бьют друг друга. Думаю, это оттого, что их родители уже отравлены пропагандой насилия в кино и с телеэкранов, у детей это уже в генах. Ведь посмотрите, даже положительные герои в культовых фильмах безжалостны и решительны во имя цели. Доброта и сострадание стали не модны и уступили место агрессии и зависти.
А у нас в Казахстане? К китайскому или монгольскому казаху у нас в стране часто недоброжелательны. “Пришельцев” заранее не любят и не принимают. А ведь оралманы (переселенцы, возвращенцы. — Ред.) в большинстве своем люди работящие, обогащенные опытом выживания в другой стране, и такие нужны сегодня родине как воздух.
— Что же делать?
— Поднимать культуру общества. Просвещенный, умный, прогрессивный, образованный человек до таких степеней нетерпимости не опускается никогда. Человек необразованный склонен в непонятном видеть чуждое, враждебное: он не похож на меня, значит, он враг. Крайний, конечно, пример, но ведь съели дикари путешественника Кука.
— Но взять цивилизованную Германию, подарившую миру Баха и Моцарта, — что-то быстро она подпала под влияние Гитлера и стала нацистской.
— Нельзя путать государственную идеологию и нормальные человеческие отношения. Это разные вещи. С конца тридцатых годов прошлого века из Германии начали уезжать немцы, несогласные с режимом Гитлера, и это были, заметьте, в основном ученые, композиторы, музыканты, писатели — интеллигенты. Но когда через десять — пятнадцать лет они вернулись, немцы встретили своих соотечественников косо, не приняли их: мол, где вас носило все это трудное время? Вы прятались все это время в Москве, в Америке, вы не жили рядом с нами, значит, вы — неполноценные немцы. И сегодня прибывших в фатерлянд этнических немцев называют “русскими”, “киргизами” и так далее — по стране, откуда они приехали. Это “фремде” — чужаки. Только через три-четыре поколения они станут своими. В России так вообще неприятие “чужаков” принимает крайние формы, когда трудолюбивым славянам отравляют жизнь поджогами, угрозами и так далее. Сколько их вернулось обратно, потеряв все, “к своим казахам”, никто не считал.
— Ваша семья, когда ее во время войны выслали в Казахстан, тоже была “чужой”?
— О казахах и я, и моя семья вспоминаем только добром. В те годы они не дали сгинуть от холода и голода тысячам сосланных. И относились к приезжим очень терпимо и уважительно. И ислам запрещает обижать сирого. Может быть, правнуки спасенных тогда переселенцев говорят сегодня о потомках тех, кто делился с их прадедами последним куском хлеба и чашкой айрана, презрительно — “мамбет”.
Я был ребенком, когда мы, спецпереселенцы, очутились в первозданно казахской среде. Мы были единственной немецкой семьей в ауле Кабай-Туяк на берегу Есиля. Но чужаками чувствовали себя лишь первые недели. Казахи не чурались нас, а, наоборот, отнеслись дружелюбно, сочувственно. Как-то само собой наладились добрые человеческие контакты. Жили в ауле в общем-то скудно, бедно. Но у всех были коровы, кое-какой скот и живность, в курджунах хранились небольшие запасы пшеницы, ячменя, проса, курта, иримшика. У нас же ничего не было. Одежда, которая на себе, а уже задувают предзимние ветры, в комнате при медпункте, где мы ютились, шаром покати. И что бы мы делали без сочувствия и помощи аулчан, казахов, о которых мы ничегошеньки и не знали?! И вот уже одна соседка приносит кастрюльку молока, другая идет с миской айрана, третья угощает куртом, кто-то завез просо, кузнец выточил из камня для нас маленькую ручную мельницу. Председатель колхоза, баскарма, подарил несколько килограммов пшеницы и ячменя — богатство по тем временам серьезное. Словом, аул нас в беде не оставил. Да и мы сами не оплошали: ловили рыбу, собирали ягоды, трудились. А я быстро сошелся со своими сверстниками, носился с ними по аулу, начал осваивать язык. Помню, сердобольные апашки в длинных платьях, плюшевых безрукавках и белых жаулыках то и дело угощали меня аульными яствами, а старики гладили по голове, говоря: “айналайын”, “немыс бала”, “першылдын баласы” (сын фельдшера), “б╗зд╗н Кира” (наш Гера). Никто не оскорбил меня ни единым обидным словом. Никто не подчеркивал мое “чужеродство”. Казахи очень деликатны в этом смысле. Моих двоюродных братьев и сестер, которые жили в те годы в русских селах, называли и фашистами, и фрицами, их поколачивали сверстники… А я, наоборот, очень скоро после высылки всем мальчишеским сердцем почувствовал, что мой аул — это мой дом и моя защита, я сохранил живую, не озлобленную человеческую душу, самое ценное мое достояние.
Я считаю себя воспитанником казахского аула, всему хорошему и доброму в жизни, помимо родителей, я обязан ему: там мои нравственные начала, моя любовь и печаль.
— Печаль — это оттого, наверное, что вы в душе поэт и еще идеализируете аул. Но ведь — прогресс, куда от него денешься…
— Я был свидетелем одного “прогресса” под названием “освоение целинных и залежных земель”. Тогда многолетние запасы тройного одеколона в сельпо были иссушены в один день, на второй день исчезли залежи дешевой пудры. Ее пили, разбавив водой. Ночью пришельцы устраивали по аулу гонки на тракторах. На комбайнах ездили в соседний аул за водкой. Рыбу в Ишиме глушили динамитом. Отца, заведующего фельдшерско-акушерским пунктом, “целинники” ловили на улице: “Эй, недобитый фриц! Спирт давай, если жить хочешь!” Почтенных аксакалов аула нарекли кривоногими бабаями. Тихий аул оглушили отборными матюками. К счастью, вакханалия эта продолжалась недолго. Первые призывники уехали. Появились новоселы, которые строили дома, кошары, распахали под огороды ковыльную степь до самого аула, так что скот пасти стало негде. Среди них встречались нормальные трудяги, но земля и местные жители остались им чужими. Но что парадоксальнее всего — в годы независимости аул стал более забытым и обескровленным, чем в иные лихие времена. Это горько.
И все-таки я продолжаю верить, что фундамент, заложенный предками казахов как воплощение народной нравственности, а также традиции, культура и даже быт сохранились до наших дней.
— Но мы отвлеклись от темы. Вот Америка, скажем, всегда импортировала людей. И они, сохраняя свою изначальную природу — европейскую, азиатскую, африканскую — и смешиваясь с другими эмигрантами, рождали настоящие всплески культуры. Такие, как джаз, например… Можно ли надеяться на нечто подобное в нашей стране?
— Все наши соотечественники варятся в одном общем котле, они вместе создавали и пестовали свою демократию, достижения которой неоспоримы. Однако в нашей стране тоже издавна идет и взаимное позитивное влияние этносов друг на друга при сохранении сути и особенности каждой из культур. Разве можно отрицать благотворное влияние, например, корейцев на формирование культуры бизнеса в стране? Или влияние немцев — с их аккуратностью и деловитостью и в крупном, и в мелочах, с их работоспособностью… И влияние казахов на другие этносы благотворно. Я уже говорил об этих несомненных достоинствах народа — толерантности, деликатности, об “имандылык”, высшей совести, которая свято хранилась поколениями. Мне близка казахская щедрость. Исконный немец очень расчетлив, можно сказать, даже скуп, пусть хоть он и богат. В Германии, если ты хочешь зайти к кому-нибудь в гости, то должен позвонить за одну-две недели и серьезно обговорить условия своего визита. Не только определенный день, но и час, а именно: что ты пробудешь у него с часу дня до двух. И если ты пришел не в час ровно, а в тринадцать ноль пять, тебя на порог не пустят. Там немец, если пригласил вас “на чашечку кофе”, то вторую ни за что не даст. Мой друг Шота Валиханов был приглашен таким образом в гости в Берлине. Кофе ему очень понравился и, когда он похвалил и попросил еще, хозяин засмущался и сказал: “Извините, на вторую мы не рассчитывали”. Если казах приглашает на чай, то у него мясо будет, и водка, и все что угодно. Помню, однажды мы съехались в Москву на семинар, так одна немка без конца хвасталась тем, что к ней на Новый год пришло — подумать только! — тринадцать человек гостей! По немецким представлениям это — ужас. А я заметил с легким пренебрежением: “Подумаешь, тринадцать, у нас в Казахстане на день рождения по сто пятьдесят—двести собираются”. Наши немцы, эмигрировавшие в Германию, сохранили казахские привычки, любят дастарханы и осуждают тамошних прижимистых соотечественников. Приглашая в гости, они готовят бешбармак и угощают основательно. Взаимовлияние наций друг на друга, которое происходит в том числе и при процессах миграции, — это благо, большое благо.
— А кем вы себя больше ощущаете: немцем, русским или казахом?
— Хоть я по крови и преимущественно немец, многие немецкие черты кажутся мне глупостью. В душе я все-таки больше казах, мне близка эта ментальность. Но и раздражает меня, конечно, казахское бахвальство, показушность, разгильдяйство, безалаберность. Когда казах спускает на прием гостей всю зарплату, а потом месяц семья сидит голодной. В той же степени не принимаю немецкую гиперрасчетливость. Если ко мне приходят гости, люблю угостить и душевно поговорить.
— Ваша дочь с семьей живет в Москве и часто бывает в дальнем зарубежье. А если она уедет туда насовсем?
— Она живет уже тридцать лет в Москве и бывает в дальнем зарубежье с мужем, он русский, двадцать лет протанцевал в знаменитом ансамбле Моисеева. Теперь сам, как балетмейстер, руководит танцевальной группой. А в моей дочери Ирине намешано, кстати, множество кровей: татарская, немецкая, украинская, мордовская. Но насовсем они из России не уедут никогда, это исключено, хоть зять иногда и пугает. Ибо они люди русской культуры.
— Может быть, предки немцев и казахов ездили друг к другу и общались? Ведь вы находите родственные слова в двух языках.
— Да, в цивилизации были, конечно, периоды активного общения этносов. Ученые постоянно что-то раскапывают и подтверждают реальность древних связей. Есть предположение, что мои предки происходят от бельгийцев — “бельгиер” на немецком означает “бельгиец”. Когда мы летели во Францию, кто-то из казахов заявил: “Если мы долетим до Парижа нормально, значит, ты немец. Если нет — ты бельгиец”. Когда до посадки оставалось двадцать минут, объявили, что в Париже туман, и мы сделали вынужденную посадку в Брюсселе. Возможно, я не такой уж немец. Это я к тому, что “чистой” нации не бывает и “каждый из нас немножко негр”.
Что касается общих слов, то это не только я нахожу, но и Олжас Сулейменов, и Акселеу Сейдимбеков, и другие исследователи. В каждом языке можно найти какие-то созвучные, родственные нам слова. Но делать из-за этого какие-то большие заключения не стоит. Однако я заметил, что немцы удивительно быстро овладевают казахским языком. Почему? Да, в обоих языках очень много фонетических созвучий. Все носовые, например. Но родство, я считаю, заключается не в этом. Просто немцы и казахи — братья по несчастью и потому потянулись друг к другу. И те, и другие в свое время поняли, что они не главный народ в Советском Союзе: первые фактически были изгои, вторые веками жили под каблуком империи. Почему русским так трудно научиться казахскому языку? А потому же, почему и американец не говорит на европейских языках? А зачем ему это нужно? Весь мир говорит на английском, значит, он, американец, выше и значительнее. А европеец, как правило, говорит на трех—пяти языках.
— В какой стране вы бы мечтали родиться, будь у вас еще одна жизнь?
— Я уже не раз думал об этом. Я хотел бы вновь оказаться в ауле послевоенных лет, на берегу Ишима. Там, где царствовал “иман” — высшая совесть.
Когда родители перебирались в Ташкент, к дочерям и внукам, казахи вздыхали и уговаривали отца: “Не уезжай, Карл-агай, оставайся. Все, что надо, сделаем. Времена ведь пошли добрые”. В Ташкенте они тосковали по аулу, как по живому существу, во сне видели. Мама, бывало, чем-либо недовольная на новом месте, сгоряча пугала отца: “Все, хватит! Обрыдла мне городская жизнь! Возвращаюсь в аул. В свой дом!”
Десять лет назад я был на родине, прикоснулся к святому духу родительского “кара-шанырак”, родного очага. И был ошарашен радушием земляков, многих из которых не узнавал. Пожилые женщины вытирали кончиком платков слезы, говорили, что “першил Белг╗р” перерезал пуповины их детей, вылечил внуков. Снимали с пальцев самодельные перстни и совали мне как благодарную память. Разве такое забудешь?..