Перевод Вячеслава Киктенко
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007
Торебек, любитель дождя
“Надоел мне аул! — сколько раз повторять?..
Надоело мотыгою степь ковырять,
И кормить аккуратных несушек с руки,
И котов шелудивых гонять — от тоски…
Перееду я к вам. Мне аул не указ.
Скоро стану в столице похожим на вас…” —
Каждый раз, приезжая к родне погостить,
Продолжает он эти угрозы твердить.
Вот и этой весной он гостит в Алматы.
Теплый дождь третьи сутки все льет с высоты.
Торебек на рассвете встает, и, как тень,
Для чего-то бредет на вокзал каждый день…
Возвращается — бодрый,
Встает на крыльцо,
И смеется, дождем омывая лицо.
Он дождю, как ребенок, один здесь и рад:
“Урожай, — говорит, — будет нынче стократ!
Будет влажной земля,
Хлеб в жару не сгорит…
Вдосталь будет травы…
Хорошо!..” —
Говорит.
Дом творчества
Фу-ух… насилу добрался…
как будто в родимый аул
Добрался в дом творчества наш…
и такому “аулу” я рад. —
Вот лягу и стану ловить
стихов набегающий гул…
Но тут говорят —
“Из аула
приехал к Вам старший брат”.
Конечно же, брату я рад!..
но как объяснить мне ему
Что самые обычные люди
проживают здесь в номерах?
Он смотрит, тараща глаза,
на обстановку в странном дому,
На кресла, на тихих людей,
утопающих в мягких коврах.
Он ведь думает, что писатели
это совсем особый народ,
И увидев комнату отдыха,
шары и костяшки для нард,
Спрашивает меня с таким ужасом,
что смех невольно берет:
“А что они, в самом деле играют
и в нарды, и в биллиард?!”
Он думает, что писатели — ангелы…
он верит мне безоглядно,
И потому я усмешку прячу,
когда он спрашивает меня:
“А вы, наверно, друг с другом
очень мирно живете и складно?..”
— “И не спрашивай, — я отвечаю, —
ну просто вторая родня!..”
Здесь боги живут!..
и развенчивать их
было бы теперь подловато,
И я сглаживаю ответы,
уклончиво
потакая его простоте…
— “А тебе не страшно жить среди них?..”
— “Иногда — страшновато…”
— “Ну, оно и понятно, — кивает брат, —
еще бы, звезда на звезде!..”
Он, кажется, уже не на шутку
моим уделом встревожен,
Я ведь брат для него, а не бог…
и, прощаясь, твердит он одно:
— “Осторожен будь, осторожен…”
и добавляет:
— “Будь осторожен!..”
— “Буду!” — я уверяю и вслед ему
долго гляжу в окно.
Обернувшись, он машет рукой…
и я рад, так пронзительно рад,
Что не гаснет младенческий свет
в этих добрых, простых сердцах,
Что я брат ему, просто брат,
понимаете — просто брат,
А не один из этих богов…
Да простит Великий Аллах…
* * *
Вещь таинственная — память людская…
тайны ее глубоки…
Говорят, что мой дед был святой,
хотя его дух-аруах
Был змеей серопестрой — так рассказывали старики, —
Она лежала в углу его дома,
Свернувшись клубком на коврах.
Позабылись раздоры и войны,
но почему-то запомнила вся
Округа, что посвист змеи
был пронзительней ветра в песках,
И что если в собранье старейшин
дед входил, величаво неся
Эту тварь на плече, — лишь тоску
пробуждала она в стариках.
Пусть осудят меня и мой сказ,
пусть доказывают мне, что встарь
Нравы строгие были в чести,
тварь не смела висеть на святом,
Только в день, когда умер мой дед,
эта “нечистая” тварь
Чистым гневом исполнилась вся
и хлестала о землю хвостом.
Я порой просыпаюсь
и вдруг
ясно чую во мраке — змея
Подползает ко мне,
и прильнув, обвивает меня горячо…
Это вовсе не призрак, не сон,
но История это моя,
Извиваясь, по телу скользит…
взбирается мне на плечо…
— “Что ты хочешь сказать — говори!
Что ты предку желаешь сказать?” —
Вопрошает она,
и мой дух
всякий раз продолжает томить.
И боюсь я всегда одного,
что не может змея развязать
Свои кольца, узлы —
никогда
не умеет себя распрямить…
Много видывал в жизни я тех,
кто считали святыми себя,
Все они разбегались, когда
я рассказывал им про змею.
…и лежит она пестрым клубком,
как и прежде, лишь кольца клубя.
Я живу и не знаю…
не знаю,
Как ей выпрямить
Спину
Свою.
* * *
В сердце ударило эхо гудка,
Тепловоз поплыл сквозь медовую ночь…
От слепящего света
заросли тальника
Испуганно отшатнулись прочь.
Вот и сбылся навязчивый сон —
я еду и еду за окоем…
Разбираю багаж, за окошком считаю столбы…
Несколько строчек тогда
лежали на сердце моем,
По ним я и ехал,
Как по рельсам судьбы.
Я должен был вытащить, выволочь сам себя!..
из окна
Дышала летняя ночь, бежали огни по росе…
Попутчицы-девушки
так и не поняли среди сна,
Что я к ним ночью в Жанакоргане подсел.
Да, это было Начало!..
свой Праздник всегда я сам
Затевал и скакал — впереди других…
отставал иногда…
Но года прошли,
и в тоске по родным небесам
Я вновь завернул домой,
Снова пришел сюда.
Все там же полчища тальника
продолжают буйно расти,
Все тот же доносится из-за горы
тепловоза протяжный гул…
По строчкам стихов, накопившихся по пути,
Я снова сам себя доволок
до истока…
Здравствуй, аул.
* * *
Французы наш полк посетили вдруг.
Весна улыбается… солнце горит…
Хорошо нам стало. Появился досуг.
В офицерскую столовую — вход открыт!
Интересный, все же, французы народ.
Обошли нашу пушку, поцокали языком…
— “А сколько она человек убьет?..”
Да я и понятия не имел о таком.
Комбат говорит — “Сигарет не брать!”.
Почему? Может, в них чужая зараза?..
А на улице — май! Вот бы в мяч поиграть!..
Тает снег, уползая на вершины Кавказа.
Майор наш Бурцев ругает гостей:
— “Культурный народ… мать их всех в наряд!..
Понавезли барахла, мировых новостей…
А почему по-русски не говорят?!”
* * *
Сорок дней прошло, как пришла зима.
Для людей и скота настали мытарства.
Улетели птицы в золотые дома,
В разноцветные государства.
Торжествует лишь ворон, горланя в зарю,
Воспевая морозы:
— “Чтоб вы все околели!..
Я был ханом…
не верите?
Я говорю!
Я над миром царил в предыдущем колене.
И все птицы служили в рабах у меня,
Только каркну — все замирали!..”
Пусть орет себе черный, весь мир кляня.
Мир поверит ему едва ли.
Просто жалко — осень в этом году
Умерла так рано,
что даже буранный вой
День за днем оплакивает эту беду…
Сегодня сороковой.
* * *
“Медь нашли в Шалкие!..
Понимаете? — Чистую медь!..”
Слух разнесся в народе.
К Шалкие стал стекаться народ.
Дастарханы раскинули,
разложили питье и снедь,
И — айда всей толпой счастливой
набивать на радостях рот!
Только старый один человек
не стал толпе потакать,
Куска со стола не тронув,
сказал, провиденьем ведом:
“Ну, если уж на этой лысой горе
сумели медь отыскать,
То у нас, в краю благодатном,
золото мы найдем.
Мы же ленивый народ,
нам искать его просто лень,
Но уж если мы захотим,
отыщем! — поверьте мне,
Стоит лишь взяться нам,
и в один распрекрасный день
Золотая жила блеснет
в нашей родной стороне…”
Выслушав речь старика,
позабыв о еде и питье,
Люди, как завороженные,
двинулись вслед за ним.
Если с утра разговоры
шли только о Шалкие,
То к вечеру интересны
мы стали себе самим.
Джигиты легки на подъем,
им только цель укажи.
“Золото мы найдем!” —
в грудь себя били, бодрясь.
Правда, никто не сказал,
где конкретно оно лежит,
Но то, что золото есть, —
почему-то решили все враз.
Слава Богу, никто не стал
перепахивать степь, кураи,
Разрывать могилы… —
не зря
лень наш мир, наш покой сторожит.
…золото есть у нас.
Это точно, друзья мои,
Только и я не скажу,
не скажу, где оно лежит.