Перевод Кайрата Бакбергенова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007
Горение
Был огонь, и его
раздували ветра,
но однажды погас,
не дожив до утра.
Было дерево, на нем
каменела смола.
Стало углями, но
не сгорело дотла.
Пусть воскреснет огонь
и меня взвеселит!
Древо станет золой,
если дважды сгорит!
Мы
Мы, как тело и душа,
дом и печь, — неразделимы.
Кто там всходит не спеша
на крыльцо мое незримо?
То привидится беда:
и войдет, и печь разрушит,
дом становится тогда
обезличен, обездушен.
Иль предчувствие вины
нас тревожит то и дело:
у единственной стены
печь стоит осиротело.
Мы — как дом, печь в том доме — другие из нас.
И на нас смерть с порога глядела не раз.
Если вдруг рухнет печь, — но не думать о том, —
Боже мой, и тогда —
опустеет наш дом.
Если вдруг рухнет дом, — как с такою бедой
сладить нам? —
Боже мой — печь глядит сиротой.
* * *
Быть может, сам я виноват во всем?
Я матери поведал то, о чем
отец просил меня не говорить.
Ведь обещал я другу своему,
что не скажу ни слова никому,
но вот жена сумела расспросить.
Моя ли? Нет, поэзии вина.
Мы подневольны, а она вольна, —
скажу ей все, хоть жизнь велит смолчать.
Ведь истина в крови, и если петь
я не смогу, то должен прохрипеть
и, голоса лишившись, промычать.
Мечта
Пустыня — впереди, пустыня — за спиной.
Моря переплыву, другие — предо мной.
И скоро уже в пути ты встретишь старика.
Перешагну ручей, а предо мной — река.
Но рвется из-под ног и вдаль бежит тропа.
Куда ни глянь — леса маячат, о судьба!
В искусстве, друг ты мой, нет меры никакой:
взойдешь на перевал, за ним встает другой.
Я выбился из сил, но как еще далек
мерцающий вдали проклятый огонек!
Барымта1
Кошму раскинув прямо на земле,
старик сидел, скрестив сухие ноги.
И как вода в пастушеском котле,
пыль закипала на дороге.
—Помедли миг, вечерняя заря,
и выкажи, кто скачет по дороге.
Коль друг — он сядет рядом у костра,
а коли враг — моя рука не дрогнет…
Над степью плыли,
в клубы свивались
потоки пыли,
и кони мчались,
подобно с кручи
летящим рекам…
Табун приучен
к ночным набегам!
И он, влекомый,
как только минул
овраг знакомый,
во мраке сгинул.
Дремало пламя,
но вот — добыто,
когда на камень
нашло копыто.
Глаголом чести,
он — чист, прозрачен,
взывали к мести,
но смысл утрачен.
Утрачен разве?
Он был созвучен
неброской фразе:
Табун приучен…
Послушай, что же
все это значит?..
Что день был прожит,
и снова начат…
Стоянка
Да, покуда тучи окоема
не мрачили и не слышно грома,
верят, что в ауле — целый мир,
или в мире три-четыре дома,
три-четыре дома.
Ветер детский смех, что было сил,
по степи полынной разносил.
А в ауле три-четыре дома,
три-четыре дома,
сто могил.
Плач Асана Кайгы2
Куда б ни шел — повсюду цепи,
и болью спаяны уста.
Куда б ни шел — бесплодны степи,
и жизнь никчемна и пуста.
Куда б ни шел — там мать печальна,
там кормит нищего сума.
Степь бесконечна, безначальна,
и все-таки она — тюрьма.
Куда б ни шел — а смерть, похоже,
с тобой повсюду и всегда…
Сердца джигитов лижет, гложет
белесым пламенем вражда.
Куда б ни шел — народ в смиренье.
Он вечно клянчит у певца
одну лишь песню утешенья,
баюкающую сердца…
Да что он там, меситель глины,
морочит голову, дурит?!
Ужели жизнь и скорбь едины,
а счастье нам
лишь смерть сулит?
Как эти речи безрассудны!
Но чем? Любовью отплатить
за нелюбовь?
Сдержаться трудно?
пригубив, чаши не испить?!
Бог покарает — не иначе.
Но был я прах, и стану — прах…
Да, я на свет явился — плача,
и сгину —
с плачем на устах!..
Летняя ночь
Тихой песни обещаньем
наполняют нежно грудь
Ночи и небес венчанье,
обручальный Млечный Путь.
Припадаю жадно к росам,
Пью прохладу, лунный свет.
Ночь свои распустит косы, —
Слышу перезвон монет.
Здесь коней трава треножит,
И меня приворожит:
вод полночных не тревожа,
Лодка месяца бежит.
Но меня печалью полня,
сякнет темная река.
Осуши глухую полночь
до последнего глотка.
1 Барымта — насильственный угон скота.
2 Асан Кайгы — полулегендарный старец, искавший землю обетованную для своего народа и не нашедший ее.