Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007
Мурат Мухтарович Ауэзов, сын классика казахской литературы Мухтара Омархановича Ауэзова, известен в республике и за ее пределами не только этими кровно-родственными узами. Он — культуролог, востоковед, публицист, директор Национальной библиотеки РК и человек, тонко чувствующий и понимающий суть общественных процессов, умеющий дать им верную и честную оценку, поэтому к его слову прислушиваются и интеллигенция, и власть. Какой путь прошел Казахстан за полтора десятилетия, каковы его перспективы на будущее? На эти и другие вопросы Мурат Ауэзов отвечает в беседе, которую ведет Асия Байгожина.
А.Б.: Нашему суверенному государству пятнадцать лет, но многие по-прежнему считают, что свобода и независимость, которую мы обрели, были неожиданностью, неслыханным подарком судьбы. По-вашему, это так?
М.А.: Никогда не смогу согласиться с такой точкой зрения. Распад Советского Союза и образование новых суверенных государств — не с неба свалились, в этом были свои глубокие закономерности, в том числе — неугасание гражданского и, я бы сказал, патриотического душенастроя целого поколения людей. Это и “Алаш орда”, и репрессированная наша интеллигенция. Многое из того, что происходило в Казахстане в ХХ веке, вызывало протест, протест, не имевший возможности явить себя большому количеству людей, но последнее не означает, что этого протеста не было вовсе. Сошлюсь на свою недавнюю поездку в Японию. Я имел уникальную возможность познакомиться по-настоящему с этой страной — мою поездку готовили целый год, я объехал практически всю страну, встречался с огромным количеством людей, посмотрел музеи, библиотеки, театральные постановки. Бывает, съездишь куда-то, приезжаешь домой, задыхаясь от восторга, а потом тебя захлестывают домашние дела, и впечатления отходят на второй план. Но Япония, как сами острова из океана, постоянно всплывает в памяти и властно не отпускает. Есть там город трагической судьбы, всем известная Хиросима, — в 1945 году он, как и Нагасаки, был уничтожен американской атомной бомбой, но сейчас это полностью возрожденный, торжествующий жизнью город.
В 1957 году там был Мухтар Ауэзов. Он вел дневник. Писал арабским алфавитом. И хотя записи очень лаконичны, в них — вся ярость его протеста против ядерных испытаний, которые проходили в то время и здесь, на Семипалатинском полигоне. Он выступал в Японии по три-четыре раза в день. Однажды не спал всю ночь, простыл, а в 10 часов утра у него должно было состояться еще одно выступление. Он пишет: “Я пошел на этот митинг. Я снова говорил против ядерных испытаний и атомной бомбы”. Ему в то время было 60 лет, он как раз получил орден Ленина, впереди была Ленинская премия, то есть вроде бы — “укрощенный” человек, но могучая энергия его личности находила возможности для хотя бы такого вот протеста против ядерных испытаний. Естественно, что здесь это было тогда вообще невозможно.
А еще перед своей поездкой я обнаружил, что Мухтар Ауэзов в 1918 году опубликовал статью, которая так и называлась: “Япония”. Конечно, за этим стояли поиски “Алаш орды” — они пытались найти прецедент. Искали пример азиатской страны, которая могла противостоять экспансии Запада. И он точно выбрал период: шестидесятые годы XIX века, реформы Мэйдзи. Япония первой из всех азиатских стран встала на путь буржуазного развития, провела очень мощные преобразования. Поразительно, что статья была написана двадцатилетним Мухтаром Ауэзовым. И эта гражданская линия прошла через всю его жизнь. Она себя рельефно показала, когда он стал решительно защищать киргизский эпос “Манас”, который был уже “определен” в антинародные. Об этом же свидетельствует его постоянная поддержка таджикских писателей тюркоязычного мира. Это осознанная мировоззренческая позиция. В нем было это — внутренняя свобода и независимость духа. Ануар Алимжанов проникся многими, скажем так, подпочвенными идеями Мухтара Ауэзова, много позже он сам об этом мне говорил, это повлияло на его творчество: в своих ранних исторических рассказах он уходит в средневековье, где обретает суверенность и свободный выбор. А дальше выстраивается целая цепь имен: Олжас Сулейменов, Ильяс Есенберлин, Мухтар Магауин — дух наш постоянно искал свободы, и говорить о том, что суверенитет свалился на абсолютную целину, — неправильно.
А.Б.: А как бы вы охарактеризовали эти полтора десятилетия нашего государственного суверенитета?
М.А.: Я расценил бы их как шанс, дарованный историей народу этой земли, выбрать верный путь в будущее. То есть глубже узнать себя, свою историю, к чему призывали наши шестидесятники: обрести суверенное национально-историческое время. Ануар Алимжанов, а затем и Олжас Сулейменов осознанно мотались по всему миру, чтобы обрести еще и суверенное мировое пространство — освоенное нашими чувствами, нашим собственным пониманием, а не тем, что навязывалось империей, режимом — мы по-своему открывали ту же Азию и Африку. Эти тенденции проросли в последние пятнадцать лет: ведь та же программа “Культурное наследие”, провозглашенная президентом Нурсултаном Назарбаевым, нашла поддержку не по каким-то формальным побудительным причинам, а потому, что отвечала душе, сознанию, чаяниям огромного количества гуманитариев. Мне кажется, великое историческое время само шло навстречу нам. Скажем, в 1973 году был открыт иссыкский “Золотой человек”. Потом в течение десятков лет ничего подобного не было. А когда началось одухотворенное узнавание истории, в рамках программы были обнаружены еще сразу три “Золотых человека” — словно они сами двинулись навстречу нам из глубины веков. Я уж не говорю об огромном богатстве рукописей, которые мы сейчас собираем по всему миру. Эти пятнадцать лет были даны нам историей на то, чтобы мы нарастили мускулы, укрепили сухожилия. Одновременно эти годы были временем исканий, активной рефлексии, размышлений самых разных людей, и ни одно из этих размышлений нельзя пометить знаком негатива, отрицания. Потому что это было состояние естественного поиска.
А.Б.: И что мы обрели в результате этого поиска?
М.А.: Сложились люди, несущие в себе уверенность, которая сформировалась еще в наше советское бытие. И сложились другие — люди, которые искали выход из душного пространства тоталитарного режима и всей душой восприняли демократические призывы, скажем, западного образца и взрастили в себе идеал западной демократической культуры. И люди, которые искренне хотели альтернативы тому, что было прежде, чтобы возродилось придушенное бытие национальной духовности. Когда появилась возможность, все эти люди стали с большой энергией реализовывать то, о чем они мечтали под спудом репрессивных обстоятельств. И это поразительный процесс — все равно как грибы-шампиньоны, которые “взрывают” асфальт (я как-то видел это в Алма-Ате: маленький гриб так поднялся, что это была даже не трещина в асфальте, он именно поднял и прорвал шляпкой этот асфальт!). Так и здесь: жизненная энергия того, что вообще есть в народе и в человеке, — поднялась и прорвалась наружу. Проявились самые разные наши ориентации. На Запад, на Восток, в сторону исламского мира, в сторону тенгрианства. К тому же это еще и время поисков партнеров на международной арене. Традиционно мы говорили о том, что самый надежный наш партнер — Россия. Я бы уточнил — желательный. Чтобы ни произошло в будущем, мы, конечно, сохраним любовь и уважение к высокой духовности и великой культуре России. Предать забвению века совместной истории с их трагическими порой коллизиями возможно лишь ценой опустошения собственной интеллектуальной памяти. И все же наши чувства подвергаются серьезнейшим испытаниям, сталкиваясь с рецидивами шовинизма и имперской амбициозности в жизни современного российского общества. Практика метропольно-охранных отношений уже не для нас. Думаю, в России есть немало людей, которые это понимают и расположены к паритетному взаимодействию.
Другой выбор — Китай. Мы все ощущаем опасность Китая, видя сегодня его силу и неукротимое движение в нашу сторону. Трудно остановить такое движение. Но вместе с тем мы получаем и некое благо от соседства с Китаем. То есть в лице России и Китая мы имеем факторы, которые могут быть и опасными, и благотворными. То же — в отношении исламского мира. И космополитизированность, присутствующая здесь, также имеет свои плюсы и минусы.
То есть последние 15 лет были временем многообразия — история дала нам шанс вкусить этого многообразия. Но настало время расставить акценты. Надо в конце концов сконцентрироваться на чем-то фундаментальном, что и определяет в итоге уверенное бытие народа, государства в сложной геополитической ситуации ХХI века. Нам дан шанс, и надо определиться с выбором.
А.Б.: Как не ошибиться в столь сложном вопросе?
М.А.: А это связано прежде всего с вопросом о выборе власти. И здесь я хочу вернуться к Японии. Что такое реформы Мэйдзи? Япония была страной великих самураев. Сегуны — ее высший слой. Они все были патриотами, ими выработан тот самый кодекс чести самураев, который всех восхищает. Но страна была при этом раздробленной. И всю вторую половину девятнадцатого века в ней ощутимо нарастает тревога: к берегам Японии уже подплывают американские канонерки, англичане рядом разгромили китайский флот, Россия мощно надвигается с севера. И у самураев вызрела идея изменения типа власти. У каждого из них были свои земли, замки, вооружение, но они не могли удержать Японию как целостность. И у них хватило просвещенности и настоящей любви к родине, чтобы сформулировать новый тезис как национальную идею: император — японцы — японские острова. И когда внешняя агрессия стала реальностью, сегун Токугава принял очень мучительно и нелегко — но добровольно! — решение о передаче власти императору.
А.Б.: Вы полагаете, этот принцип сегунов “император — японцы — острова” можно применить сегодня в Казахстане?!
М.А.: Ни в коем случае! Японские впечатления служат для меня лишь отправной точкой для размышлений о судьбе собственной страны. Мне кажется, ныне перед всеми нами встает именно такой вопрос: какая власть нам сейчас нужна? Речь совершенно не идет о конкретных персонажах — я говорю о типе власти, связанной с серьезными контекстами геополитической ситуации. И мне очень жаль, что наши противоборствующие стороны, партии, движения вообще не говорят честно и серьезно о том, что есть сегодня Казахстан в реалиях современного мира. В этом смысле японский пример поразителен. Иногда судьба посылает возможность получения ответов на вопросы, которые тебя терзают в глубине души. Более того, сами вопросы и подразумевают ответы, ты просто уточняешь их. Когда я ехал в Японию, меня интересовали три вопроса. Первый: как японцы пришли на эти острова, то есть откуда они берут свое начало? Я спрашивал, не как историк и человек, который интересуется Востоком, — мне хотелось узнать, как сами сегодняшние японцы понимают свое начало. Второй вопрос: на что они опирались, когда в эпоху Мэйдзи совершили небывалый прорыв и сумели стать столь мощным государством Азии? (Да, конечно, потом пришел японский фашизм, и это говорит о том, что сегодняшнее правильное решение вовсе не гарантирует благородного существования в будущем — каждое время выдвигает новые проблемы.) Третий вопрос: как они сумели подняться после атомной бомбардировки и крушения империи в 1945-м — на какие духовные традиции опирались? Ведь в материальном плане не было ничего!
И я вдруг обнаружил, что японцы и казахи очень близки. Я беседовал с философами, историками, писателями, в частности с замечательным писателем Макодо Ода. Конечно, не было у меня никаких намерений набиваться к ним в “родичи”, но удивительным образом я обнаружил тяготение и с их стороны — у меня даже сложилось некое ощущение их “осиротелости”… В японском обществе сейчас нарастает потребность в покаянии за те ошибки, которые были допущены в двадцатом веке. Они начинают понимать, что они тоже азиаты, как их соседи — китайцы, корейцы. Собственно, их предки пришли на острова с того же континента (по одной из мифологических версий протояпонцы пришли с Алтая и Балхаша). Как бы то ни было, посещая их синтоистские храмы, я чувствовал себя как дома. Синтоизм — очень дорогая для японцев вера, они могут быть буддистами или дзен-буддистами, даже христианами, но в каждом сидит эта синтоистская “окраска души” — культ природы, культ предков, культ чистоты во всем.
А.Б.: Практически наше тенгрианство?
М.А.: Абсолютно точно. Особенно почитание духов предков, аруахов — тот же культ предков. А в дзен-буддизме — прямые аналогии, даже тождество с центрально-азиатским суфизмом. Таких моментов много. Япония вообще заставляет глубже задуматься о том масштабном контексте, в котором мы живем. В этом смысле, наверное, правильно было бы сейчас укрупнить осознание нашего бытия. Мы почти полтора десятилетия имели роскошь искать и размышлять. Но теперь, с учетом нарастающих и обретающих жесткие формы интересов игроков вокруг Центральной Азии и Казахстана, должны понимать: мы переходим в чрезвычайную ситуацию.
А.Б.: Что это значит?
М.А.: Нужно найти некие стержневые начала, на которые нам следует опираться, и мы должны быть уверены, что это жизнеспособные начала, что они не противоречат нашей гордости, чувству достоинства, нашей истории, нашей духовности. И не только казахской или даже протоказахской — надо осмысливать проблему в контексте всех народов, которые здесь живут, и подходить к этому очень серьезно и ответственно. Я считаю, главный фактор, который нас объединяет, — неслыханные страдания, выпавшие на долю всех людей, живших на земле Казахстана в ХХ веке. Это гражданская война, социальные потрясения, это коллективизация, репрессии, Карлаг, ядерные испытания, испытания всех видов оружия массового поражения (химического, биологического), это целина с эрозией почвы, это умирающий Арал… Конечно, можно выстраивать и славный ряд, но я специально выделяю скорбный, потому что страдания объединяют больше. Все, что я перечисляю, — вроде известные вещи, но надо ощутить подлинную трагедию того, что здесь происходило: посмотрите на любую точку Земли — вы не найдете, пожалуй, другой, на которую обрушилось бы столько бед в такой короткий исторический период.
Для меня совершенно очевидно, что здесь, в Казахстане, должен быть сбережен очень высокий статус личности, человека, отдельной судьбы. Мы столько попересажали, перестреляли друг друга, столько людей здесь гибло от жесточайшего голода, когда матерям приходилось выбирать, кого из детей оставить в живых… Так вот, все это перестрадав, мы должны понимать ценность человеческой жизни как таковой. Когда красные кхмеры миллионами уничтожали своих сограждан, личность, человеческая жизнь обесценивались. Мне кажется, мы, в Казахстане, должны не просто понимать, но культивировать ценность человеческой жизни. Уважение к чувству собственного достоинства, к правам человека — это не надуманные вещи. Люди здесь действительно настрадались. Они не всегда умеют сформулировать это, но по существу в каждом, кто здесь живет, есть внутренняя устремленность к тому, что его права должны быть учтены.
Это база, фундамент. И нынешняя власть должна это учитывать. Личность, ее права, возможности развития, здоровье, продолжение рода… Надо ясно прописать, что права каждой личности основополагающи для государства.
А.Б.: На это обычно возражают: нет прав без обязанностей.
М.А.: Одно никак не вытекает из другого. Права — это одно, а ответственность — совсем другое. Здесь должны убедительно работать деятели искусства, храмы и сама власть. Просвещенность — вот корень обязанностей. Обязанности автоматически не связаны с правами и не вытекают из них. Нельзя уравновешивать одно другим и выстраивать один ряд. С точки зрения этики и построения великого государства, мы должны именно так рассматривать человека с его интересами. Кому передал власть сегун — самурай из самураев — Токугава? Семнадцатилетнему юноше, который представлял то ли сорок третье, то ли сорок седьмое колено императорской фамилии! Эта фамилия корнями уходила очень глубоко, в протоисторию японцев. Японцы никогда не истребляли это семя, оно всегда присутствовало в их жизни. Пусть даже номинально, как сейчас. Да, император в Японии после 45-го года — чисто символическая фигура. Но он не был расстрелян, как Романовы в России, не был гоним, как потомки Кенесары тут. И когда Токугава добровольно передает власть семнадцатилетнему юноше, он осознанно формулирует принцип: император —
японцы — японские острова. С этого момента там наступает новый этап истории.
А.Б.: Период автократии?
М.А.: Автократическая, авторитарная власть — назовите как угодно. Но при этой пирамиде появилась возможность (оперативно, концентрируя военную мощь, финансы, людские ресурсы и тому подобное) решить проблему ускоренного придания прочности государству. Японцы уже тогда стали посылать своих детей учиться в другие страны, у них был культ знаний, они собирали и изучали самую разнообразную информацию о меняющемся мире. Они осуществили модернизацию собственного сознания, беспрекословно подчинив себя одному человеку, род которого уходит корнями в тысячелетия. В этой поездке я был в театре, где ставили “Жизель”: одна треть действия идет в стилистике традиционного театра, когда актеры в масках говорят речитативом, а дальше — классический балет. В какой-то момент все в зале вдруг замерли, повернули головы в одну сторону, и раздались почтительные аплодисменты. Я тоже, естественно, посмотрел туда, куда были устремлены взгляды: там стояла пара, он и она. Они поклонились залу. Переводчик пояснил: принц-наследник с супругой. Принц — биолог, неплохо, говорят, играет на скрипке, никакой реальной власти в собственной стране, где свои олигархи и своя мафия, не имеет. Тем не менее надо было слышать эти аплодисменты: какое естественное, как цветение сакуры, почтение!..
После спектакля я вернулся в гостиницу, и мне в голову стали приходить совершенно “недемократичные” мысли. Я вспомнил, как мы ездили на охоту по осени. Бывает, попадается фазан, и мы готовим тогда шулюм — необыкновенно вкусное охотничье варево. У фазана там, где окорочка, — тонюсенькие такие пластиночки. Это не кости, а как бы очень прочные канатики, они не мешают есть, однако это не то же самое, что привычные куриные окорочка. Фазану приходится много бегать, бороться за выживание, курица же — полностью одомашнена, этих скреп у нее вообще нет. И я подумал, что народы тоже делятся на “фазанов” и “кур”. Есть народы, у которых скрепы — испокон веков, тысячелетиями. В этом смысле японцы, англичане, испанцы — народы-фазаны.
А.Б.: А мы что же — куры?
М.А.: Мы, конечно, куры, но сколько раз нас обезглавливали, растаптывали… Даже создалось ощущение некой “безродности”. Именно поэтому у нас нет другого пути, кроме как осуществление высших идеалов демократии. Но это в будущем. Сейчас же чрезвычайно важно, кто стоит во главе народа, общества, государства. Это должна быть не просто толковая, умная личность, которая находит выход из экономической, социальной ситуации, которая, скажем, ловко ворочает деньгами на мировой арене, может упрочить свою власть за счет тактических игр. Лидер, первое лицо государства — одновременно и символ этого государства, символ его вечного бытия. Значит, в нем должно быть чувство достоинства и естественного благородства. Без этого власть — как источенное червем яблоко. Такое яблоко может быть красивым и вкусным, но оно не дает семени.
15 лет, повторю, были временем, отпущенным для выверки самых разных вариантов. Ни один из этих вариантов не должен был быть подавлен, дискриминирован. Многие шли со своими тезисами, и каждый из них стоит того, чтобы к нему прислушаться: мы все — жители Казахстана и не можем не думать о своем будущем.
А.Б.: Но поиски такого рода в нынешней ситуации не могут длиться долго. Что мы должны в итоге найти?
М.А.: Главное — в новое качество мы должны войти не раздробленным народом. Консолидация народа Казахстана — категорическое требование, это императив. Его невыполнение лишает нас перспективы. То есть должны быть очень продуманные, осознанные и, в определенном смысле, жертвенные усилия во имя консолидации народа. Когда сегун Токугава передал власть императору и Япония перестала быть раздробленной нацией, а стала монолитом, это не было благостным единомыслием. Противоречия, людские страсти остались. Но возобладала идея необходимости национальной консолидации. Просвещенные самураи использовали для этого в качестве инструмента императора. Нам, казахстанцам, сейчас, при переходе в новое качество, тоже нужно опомниться и посмотреть: что нас объединяет и что может нас дальше сохранять как единую нацию? Казахстану достаточно осколок один потерять — и все остальное рассыплется. Одна щербинка может привести к разлому всего государства. Мы должны понять: что нам дорого на этой земле, чем она нам сама дорога? И каждый, кто это знает и понимает, обязан поделиться своим знанием и пониманием с остальными. Поделиться, не конфронтируя, а очень доброжелательно, так, как делятся куском хлеба и ключевой водой. Мне кажется, это необходимо.
А.Б.: А как это осуществить практически?
М.А.: У меня нет готового ответа на этот вопрос. Я не могу подсказать, как силой любви сотворить, скажем, новое бытие. Сейчас мы стоим перед необходимостью войти в новое качество как единое общество. Мы понимаем, что наша общность базируется на совместно пережитом страдании, умении слушать и понимать боль другого. Мы возвращаемся к закону большого пространства: когда в нем много людей, они обречены на толерантность. Я неоднократно приводил фразу из нашего эпоса: “Одолел ли ты семь хребтов, узнал ли ты языки семи народов?” — это закон для кочевников, что соприкасались с большим числом народов, это формула восприимчивости: быть открытым к восприятию чужой информации, не теряя при этом себя. Разве это не формула для человека любой национальности, который живет в Казахстане? Это должно происходить даже не столько на государственном, сколько на очень личностном уровне.
А.Б: Но как претворить это в жизнь?
М.А.: Дальше начинаются мои субъективные пристрастия. Я не могу рекомендовать их универсальное использование и настаивать на пригодности для будущего устройства Казахстана. Это моя личная правда.
А.Б.: Тем не менее можно узнать, в чем она состоит?
М.А.: Для меня геополитическая ситуация совершенно конкретна, это не абстракция. Скажем, я хорошо ощущаю горячее дыхание Китая: по-прежнему езжу туда, вижу динамику последних лет. Вижу некоторые процессы, которые идут в России. Знаю, что делают американцы — та же администрация Буша в Ираке. Ко всему этому у меня не лежит душа. Но я также знаю, что их действия, которые набирают все большую интенсивность и, что опасно, результативность, скажутся на судьбе каждого из нас и будут иметь конкретные последствия. И от нашей власти в этот новый период зависит очень и очень многое. Надо определить фундаментальные задачи нынешнего периода. Народ, который так много настрадался, вобрал в себя много других народов и ищет способ гармоничного сосуществования разных этносов и разных верований, имеет право на историческую устойчивость. Чтобы обеспечить эту устойчивость в реальной геополитической ситуации, нужно некое укрупнение.
А.Б.: Что вы подразумеваете под укрупнением?
М.А.: Казахстан должен осознанно, терпеливо, толерантно, изобретательно, а в некоторых случаях — жертвенно действовать в направлении центрально-азиатской консолидации. Да, у нас с ближайшими соседями проблемы (границ, трансграничных вод, использования спорных земельных участков) — они были и остаются. Но нам надо научиться решать эти проблемы, мы должны постараться сделать все от нас зависящее, чтобы из объекта чужой и очень азартной порой игры стать самодостаточным субъектом геополитической ситуации. Значит, нам нужен такой тип власти, который будет осознанно, умело и последовательно на это работать. Консолидация — требование времени. Ее невозможно добиться исключительно политическими методами, путем международных переговоров, должны быть подключены культура и духовность. Потому что именно культура, история нашей культуры, просвещенность в области нашего общего прошлого открывают нам глаза на тот факт, что мы тысячелетиями шли вместе, что все сотворялось всеми и каждым в контексте общих переживаемых ситуаций.
А.Б.: То есть надо культивировать и формировать центрально-азиатскую идентичность?
М.А.: Да. Об этом, кстати, четко и хорошо написано в книге Нурсултана Назарбаева “Критическое десятилетие”. Об исторической целесообразности создания Союза центрально-азиатских государств сказано и в его Послании к народу Казахстана. Мне кажется, сама история в этой трудной ситуации дарит нам возможность использовать феномен Шелкового пути. Вроде достаточно затертое по нынешним временам понятие. Но мы должны помнить, что крушение целой цепи средневековых городов региона, включая и наши города (Саурам, Сайран, Отрар…), произошло вследствие деградации Шелкового пути. А началось это, как ни парадоксально, с открытия… Америки. И свою роль здесь сыграли тюрки. Отбив все попытки Европы завоевать территорию континента, распространившись до Средиземного моря, завоевав Константинополь в 1453 году и дав ему имя Стамбул, тюрки тем самым лишили Европу надежды достичь Индии кратчайшим путем и подвигли ее на поиски в другом направлении. Так была открыта Америка. И так началось увядание Шелкового пути. А дальше пошла военная экспансия Запада и жесткое противостояние Российской и Цинской империй. Границы оказываются на замке, Шелковый путь умирает. Как следствие — умирают и все эти средневековые города. Поэтому новое наше центрально-азиатское бытие должно быть подпитано возрождением Шелкового пути. Это не просто метафора. За это серьезно берутся уже и Турция, и Китай. Мы должны возродить центрально-азиатское братство в духе и атмосфере Великого шелкового пути. Дух Центральной Азии — это дух взаимодействия. По существу, Шелковый
путь — это глобализация, которая не нарушает своеобразия региона. Если у нас утвердится тип власти, который начнет мыслить только в формате Казахстана, это будет означать, что такая власть подписывается под отказом от каких бы то ни было возможностей реально управлять сегодняшним Казахстаном.
Здесь очень важно даже не понятие культуры как таковой, а живая мысль и живая душа. Нам — узбекам, таджикам, киргизам, туркменам, казахам — нужно неустанно раскрывать самих себя. Наши песни, орнаменты, инструменты взывают к этому и работают на это исторически сложившееся братство. Не было бы нашего Махамбета Утемисова, если бы не было туркменского поэта Махтумкули с его школой. Сравните их тексты: удивительная перекличка! Это не означает растворения одного народа в другом или поглощения одной культуры другой — должны быть продуманы механизмы, гарантирующие государственную суверенность, но с приоритетным вниманием и открытостью к соседям по Центрально-Азиатскому региону. Это очень непростой процесс. А что в истории решается просто? Но тогда мы, ощущая надежную спину друг друга (“арка” — спина — это же великое тюркское понятие!), могли бы от имени региона разговаривать и договариваться с остальным миром, выходить на международные организации высшего уровня. Государства наши могли бы выстроить тогда и гармоничную, основанную на принципе дополняемости экономику…
А.Б.: А в наших нынешних условиях такой проект не утопичен?
М.А.: Все — утопия. И все — реальность. Поскольку все зависит от искусства ведения международных дел. Мир в этом плане сейчас не гармонизирован, что, конечно, является бедой для человечества, но конкретно для нас это неплохая ситуация: мы можем искать партнеров, и тот, кто не был нашим партнером вовсе, может вдруг оказаться самым надежным.
А.Б.: Это работа не на одно десятилетие…
М.А.: Но особенность ситуации в том, что перед нами стоит вопрос: быть или не быть? То есть быть этому государству в 2030 году или нет. Сейчас должно произойти то, что называется вторичной трансформацией сознания. Такой тип сознания начинает работать, когда происходят неординарные события: стихийные катастрофы, войны… С японцами такая “встряска” случилась после Второй мировой, тогда их национальное самосознание получило мощный импульс, были мгновенно мобилизованы все ресурсы. Мы сейчас переживаем такую же ситуацию. И власть, которая намерена вести корабль Казахстана дальше, должна обладать пассионарностью, высоким духом и интеллектом. Ради целостности страны можно многим пожертвовать. Вероятно, это крамольная не только для тебя, но и для моих собственных представлений мысль, но есть ценности важнее, чем некий смоделированный идеальный образ власти, назовем ее хоть демократической, хоть просто парламентской республикой. Эти категории для меня — второй вопрос. Есть ощущение грандиозности стоящих перед нами задач.
Наши обстоятельства требуют выхода на передний план нового типа лидера. И мы должны, подобно Иоанну Предтече, готовить его появление. Если мы создадим условия, такой человек обязательно появится. Должны появиться новые люди. Но они не берутся из воздуха, нам нужно осознанно очеловечивать нашу среду. И здесь должны сказать свое слово и музыка, и поэзия, и отстоявшееся во временах искусство. И доброта — в словах и поступках. Задача наша — повысить планку человечности. Удержать человеческое в человеке. Утратим это — все остальное потеряет смысл.
А.Б.: Вам не кажется, что для этого должно смениться поколение?
М.А.: Так не бывает. Со временем человек не меняется, сущности одни и те
же — что в девятнадцатом, что в нынешнем веке. Меняется лишь антураж. К тому же идеи, несущие преобразования, не терпят отлагательств. Наступает время нового состояния. Ситуация и обстоятельства меняются очень быстро. Мы в своих действиях должны учитывать это и реагировать мгновенно. Это нужно делать сразу. Здесь и сейчас. Другого шанса уже не будет.