Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007
Начну с признания: в казане казахстанской литературы я варюсь вот уже 44 года. Стойкое ощущение такое: наиболее бурное кипение в том казане — позади, мощный пар из него клубился, пожалуй, в 60—80-е годы прошлого века. Ныне, особенно в годы независимости, мне мерещится явный спад. Внешне все в порядке: газет, журналов, издательств пруд пруди, и книг выходит если не горы, то холмы наверняка, шумные презентации случаются едва ли не повседневно, чаще всего с тоями-банкетами, с пышными речами-тостами, однако казан уже не кипит-бурлит, как прежде, а лишь побулькивает, и над ним жидкой струйкой вьется едва заметный парок.
Былые связи-контакты как-то враз улетучились, что происходит в соседних аулах — почти не ведаем, каждый скачет в одиночку на стригунке, упоенно внушает себе, что он самый-самый, и многие при этом искренне недоумевают: апырай, почему нет в нашем роду-племени ни одного нобелианта. Ведь столько гениев вокруг — уму непостижимо.
И все же казахи говорят: негоже обтирать рот сухой травой, то есть не стоит слишком уж прибедняться.
Вот и у меня спрашивают: что примечательного я узрел в казахстанской литературе последних лет?
Постараюсь посильно ответить.
В казахской литературе бросаются в глаза две струи: казахскоязычная и русскоязычная. Так уж получилось. И особой гармонии-лада между ними я, к сожалению, не вижу. “Чисто” казахские литераторы, справедливо ратуя за все кровно национальное, духовное, традиционное, кондовое, вскормленное поэтическим казахским речестроем и ментальностью предков, все же, на мой взгляд, явно замыкаются в ограниченных рамках, слишком застряли в прошлом, не чувствуется дерзания, новаторства, рывка, прорыва. Одолевает робость перед современностью, боязнь, приверженность к привычному стандарту, отсюда увлеченность событиями давно минувших дней, многоверстовыми описаниями биев, баев, беков, батыров, которых оказалось уйма в каждом ауле. Разумеется, есть прозаики, которые выламываются из этого ряда, и тут я должен назвать старейшину казахской прозы Абдижамила Нурпеисова, чей роман “Последний долг” снискал известность на разных языках, Мухтара Магауина, все творчество которого (вышло недавно его 13-томное собрание) пронизано казахским духом, колоритом, болью, Дулата Исабекова, увлеченного современной аурой казахов, поиском новых тем и форм в прозе и драматургии, Тынымбая Нурмаганбетова, глубокого знатока аульного быта, последователя майлипской традиции, умело вплетающего в свою прозу юмор, сатиру, актуальные политические мотивы.
В этом ряду следовало бы упомянуть маститого Абиша Кекильбаева, Тулена Абдикова, но, к сожалению, они рано с головой окунулись в политику и смотрят на литературу как на вторую жену-токал, которой заняться всерьез недосуг. Из числа сравнительно молодых считаю нужным назвать здесь философа, эссеиста, романиста Дидара Амантая и прозаика, эссеиста, публициста Айгуль Кемельбаеву.
Чудится, однако, мне: более мобильными, современными, интеллектуальными, владеющими разнообразием, колоритом, технологией письма, видения и выражения, являются все же русскоязычные казахские прозаики. И тут я чуть подробнее остановлюсь на Дюсенбеке Накипове, Аслане Жаксылыкове, Ермеке Турсынове.
В романе Д.Накипова “Круг пепла” причудливо смыкаются реализм и модернизм, круги условного и безусловного, минутного и вечного, совмещаясь в точке совершенства. Все его герои, реальные и выдуманные, мифически-древние и современные, инстинктивно — душой и телом, любовью-страстью стремятся жадно, неизбывно, обреченно из первозданного Хаоса к Гармонии. Роман-симфония, мучительный порыв и прорыв к совершенству, к таинству мироздания, к идеалу плоти и духа. Это очень современный роман по художественному исполнению.
Трилогия Аслана Жаксылыкова называется “Сны окаянных”. Это сага о трагедии казахов, обитающих на древней земле предков, ставшей полигоном ядерных испытаний. Автор прибег к фантастической, мифической, фантасмагорической манере повествования, к масштабной прорисовке своих героев, погруженных в метафизическое мышление, то и дело превращающихся в разных степных зверюшек в результате зловещих экспериментов.
Своеобразным получился ориенталистский орнаментальный роман Ермека Турсынова “Мамлюк”. Он замешен на истории и судьбе тюрков-мамлюков, рабов-воинов, на жизни и деяниях мамлюка Бейбарса, правившего Арабским Халифатом семнадцать лет, два месяца и двенадцать дней. Автор объездил не однажды арабские страны, досконально изучил историю и ментальность Востока, проникся ролью мамлюков в причудливой истории XIII века, воссоздал красочные картины той эпохи во всех ее параметрах. Энергичное, короткое, мозаичное, кинематографическое повествование перемежается отрывками из книг пророков, из хадисов Мухаммеда, из священных Библии и Корана. Роман еще не вышел отдельной книгой, я читал русский оригинал и казахский перевод, написал к нему предисловие и знаю, что сейчас его переводят на арабский и английский языки.
Поэзия — в казахской литературе традиционно наиболее развитый жанр. Прекрасными поэтами казахская литература и ныне не оскудела. Вся беда в том, что они не переводятся на другие языки и существуют в локальной среде. Назову несколько ярких имен: Иран-Гаип, Темирхан Медетбек, Болат Шарахымбай, Есенбай Дуйсенбайулы. В их стихах бьется пульс нашего сложного времени. Стихи их упруги, мускулисты, ассоциативны, актуальны, строптивы, гражданственны.
Критика, пожалуй, самое слабое звено в казахстанской литературе. Верны избранной стезе Сайлауйбек Жумабек, Шериаздан Елеукенов, Алмангельды Кеншиликулы, Владислав Владимиров, Виктор Бадиков.
Особняком стоят признанные интеллектуалы, культурологи, философы, “многостаночники” Мурат Ауэзов и Ауэзхан Кодар.
Из представителей национальных литератур в нашей республике отмечу корейца Лаврентия Сона, русскую Ольгу Шиленко, немку Елену Зейферт. Их читают, их знают, о них говорят. Они активисты литературного процесса.
Как видите, вместительный казахский казан не опустел и огонь под таганом-треногой не угас. Казахскоязычная и русскоязычная литературы в Казахстане — две струны одной домбры. И хотелось бы, чтобы две ветви одного дерева, две струи одного источника теснее сплелись, слились в постижении вожделенной гармонии.