Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2007
Что было, то осталось
Там, где цветет хурма,
Где детство совмещалось
Со взрослостью ума.
Я знала горя глыбу,
И голод, и войну,
И пахнущую рыбой
Ловила я волну.
Я знала, век промчится,
Как ветер на дворе,
И жизнь моя вместится
В короткое тире.
На разных уровнях
Стряхнуло небо облака как мокрый прах,
Пейзаж промыло аккуратненько:
На разных уровнях террасами в горах —
И города и виноградники.
Смотрю и радуюсь, одолевая страх
Взобраться на гору с одышкою,
Как тот хасид — и с посохом в руках,
И с растворенной настежь книжкою.
Но я молюсь совсем иначе и в стенах,
А он везде — с раскрытой Торою.
Здесь звезды с ягодами смешаны в ночах
И с разноцветностью портовою.
Портовый город в многоярусных огнях.
И в сновиденьях многоярусных
Жизнь уплывает не на крупных кораблях,
А на лодчонках однопарусных,
Как там, где розовым ведерком на волнах
Лучи вылавливала в детстве я,
Как там, где я однажды родилась,
Чтоб гибнуть многажды впоследствии.
Виноград
В Москве снегопад. В глазах — виноград,
Как соболь седой,
Покрытый золой и пеплом утрат,
Взращенный бедой.
Под масками снов из дальних годов
Зияют душе
Скелеты домов, скелеты домов
В армянкой Шуше.
С безумным чутьем домашних зверей,
а не наугад
В глазницы окон, в провалы дверей
Ползет виноград.
Растенье не зверь, хоть может ползти,
И я не цветок.
Я — сон во плоти и в теплой горсти
Сжимаю снежок.
Клетчатка
Ветер влетает под своды пещер
И отшлифовывает известняк.
Ходит меж пальмовых листьев сквозняк.
Пальмы клетчатка — чудный пример,
Как может трудиться природы скорняк.
Нет, чтобы старое время с меня
Отшелушить будто кожицы пласт,
Чтобы жила я потребою дня.
А скинуть былое, как шкуру змея,
Тем паче ничто мне уже не даст —
Ни ветер пустыни, ни синяя соль,
Ни камня губчатого наждак.
Как про грядущее ни глаголь,
Прошлое прет поперек и вдоль
И жизнь лихорадит и так и сяк.
По коже — пупырышки, по воде —
Рябь и соленые пузыри.
Ветер гудит во мне и везде —
И там, где водятся нетопыри,
И там, где тесно падучей звезде.
Басе
Туда, где нет горизонта, спешу неспешно
И почему-то думаю о Басе.
Вослед мне, соль и песок рифмуя небрежно,
Море поет ни о чем и обо всем.
Может быть, камни в гортани своей катая
И собственный опыт беря в расчет,
Море предвосхитило мудрость Китая —
Из одиночеств собрать целый народ.
Пена цветет и как яблоня опадает,
Капли летят, как щепки летели в лесу…
И никакой Басе не угадает,
Что я туда, где нет горизонта, несу…
Перед светофором
Римме Юха
Конкретность — это владения быта,
А бытие абстрактно.
Тайна, которая в небо зарыта,
Не знает пути обратно.
Арабка идет дорогой потертой.
И в виде конусной шапки
Мешок стоит как в небо упертый
На голове у арабки.
О чем она думает пред светофором?
Наверное, обо всяком.
О внуках, о кухне, о часе скором,
О рае, покрытом мраком.
Мысли зарылись в звездное небо.
Песком из пустыни дует.
А узел мешка как некая небыль
Быт с бытием связует.
Гадание
Ландшафт у ладони твоей, как у многих, не плоский —
Взгорья и впадины, площади и тупики,
Линии жизни твоей и ее перекрестки.
Но не протягивай мне для гаданья руки!
Я — не гадалка и ты — не клиент прохожий.
Мы краткие гости во временном этом дому.
К руке у меня один интерес, мой хороший, —
Что просит у Бога и что отдает Ему.
Но смотришь ты мимо меня, а куда — неясно.
В окне, как в камине, трепещет закатный огонь.
И вдруг понимаю, — фортуна твоя несчастна,
— Не вечер еще, — говорю, — протяни мне ладонь!
Житье-бытье
Такое, мой немилый,
Житье-бытье:
Меня любовь забыла,
А я — ее.
Судьба пустоголова,
Как трын-трава.
Меня забыло Слово,
А я — слова.
И всякий вздох о славе —
Удар под дых.
Меня Господь оставил,
А я — других.
Домино
Давай забьем козла, игра всегда была
С судьбы веселый слепок.
Не стоит помнить зла
И забывать нелепо.
Живу, смотрю кино, играю в домино.
Ни солоно, ни постно.
Печалиться смешно,
А радоваться поздно.
Давно утратив стыд, на улице горит
Фонарь воспоминанья
И с голых аонид
Срывает одеянья.
А голое окно поет мне все равно
Божественным сопрано:
Печалиться смешно,
Отчаиваться рано.
Камень
Сидишь полгода в кресле старом,
Окаменев от всех невзгод.
Но даже в камне жизнь идет —
По красноватым капиллярам
Водица белая течет,
Кармин эолова наноса
Румянит серое чело, —
Но имя почвы — Терра-росса —
Не скажет камню ничего.
Ленивец, неуч, неумеха,
Ему столетья — суета.
Но жизнь и камня не проста —
Как полость грецкого ореха,
Внутри зияет пустота.
Душа ли это опустела
Иль сердце выела вода?
Незнание души и тела
Скорее радость, чем беда.
Он знает небо, солнце, птицу,
Змею и весь Адамов род,
Насквозь он видит райский плод,
Да и тебя как мастерицу
Своих же собственных невзгод.
Озноб
Всякое время слагается из одиночеств,
Из одиночеств деревьев, вещей и людей.
Мы устарели — дети бегут пророчеств.
(Что же касается тайной вины моей,
В скобках ютится она между скобок прочих.)
Всякое время ютится в общем дому.
Об одиночестве дней, воспитанных нами,
Можно всего лишь гадать по щербатой раме,
С выбитым зеркалом, выкинутым во тьму
Мира, где жизнь — с опущенными руками.
Нет, это дерево за неразбитым стеклом
Ветви свои до самых корней опускает, —
Это листва, задумавшись о былом
Времени, гибельных дел ему не спускает.
И упираюсь в стекло невысоким лбом:
Дерево бьет озноб, трясет лихорадка.
Кровь пламеней и леденей во мне!
Юность — лицо, а старость — ее подкладка
Как амальгама… а мысли листвы — догадка.
Зеркало вместо стекла тлеет в окне.
Глина
Что медь, что золото — все едино,
Хоть деньги всегда нужны.
На свете всего долговечней глина,
Из коей сотворены.
Покамест душа в глубине сосуда,
Кровь, вино и вода,
Есть от судьбы — ничтожная ссуда,
Чтобы дожить до Суда.
А там я отвечу за все, конечно,
И всей поплачусь душой
Хотя бы за то золотое колечко
С пальца жены чужой.
Монастырь Шота Руставели
Обезголосевший колокол медным рыдает светом:
Варвары, варвары пришли сюда!
Знакомые с лазером и с интернетом,
Деньги имущие, но без гроша стыда,
Варвары, варвары пришли сюда!
Сильны покупающие, а продающие жалки.
Под камень лежачий века подтекла вода:
Варвары, варвары пришли сюда!
Старинные письмена в саду образуют свалки,
Фолианты и свитки — свидетели бытия —
Гниют, разрываясь на части и вопия:
Варвары, варвары пришли сюда!
Иконы в стенах монастырских не уцелели.
Падает с неба слеза от горя седа.
Падает гулко слеза Шота Руставели:
Варвары, варвары пришли сюда!
Где
Где мысли простые о жизни простецкой?
Они в мертвецкой.
Где чувства простые на этой земле?
Они в золе.
Где песни о правде, о воле и силе?
Они в могиле.
Где ноги в капкане, а губы в узде?
Они везде.
Розмарин
Эка тебя разморило,
Глупая ты голова.
Пахнут кусты розмарина
Музыкою на слова
Дальнеидущего снега
В солнечнопестрой пыли.
Все, что нам падает с неба,
Мы подымаем с земли.
Липнет к пейзажу картина,
Весть прилипает ко рту.
Тру лепесток розмарина —
“Ля” ледяное беру.
Все стихи написаны в ноябре 2006 года.
Что было, то осталось
Там, где цветет хурма,
Где детство совмещалось
Со взрослостью ума.
Я знала горя глыбу,
И голод, и войну,
И пахнущую рыбой
Ловила я волну.
Я знала, век промчится,
Как ветер на дворе,
И жизнь моя вместится
В короткое тире.
На разных уровнях
Стряхнуло небо облака как мокрый прах,
Пейзаж промыло аккуратненько:
На разных уровнях террасами в горах —
И города и виноградники.
Смотрю и радуюсь, одолевая страх
Взобраться на гору с одышкою,
Как тот хасид — и с посохом в руках,
И с растворенной настежь книжкою.
Но я молюсь совсем иначе и в стенах,
А он везде — с раскрытой Торою.
Здесь звезды с ягодами смешаны в ночах
И с разноцветностью портовою.
Портовый город в многоярусных огнях.
И в сновиденьях многоярусных
Жизнь уплывает не на крупных кораблях,
А на лодчонках однопарусных,
Как там, где розовым ведерком на волнах
Лучи вылавливала в детстве я,
Как там, где я однажды родилась,
Чтоб гибнуть многажды впоследствии.
Виноград
В Москве снегопад. В глазах — виноград,
Как соболь седой,
Покрытый золой и пеплом утрат,
Взращенный бедой.
Под масками снов из дальних годов
Зияют душе
Скелеты домов, скелеты домов
В армянкой Шуше.
С безумным чутьем домашних зверей,
а не наугад
В глазницы окон, в провалы дверей
Ползет виноград.
Растенье не зверь, хоть может ползти,
И я не цветок.
Я — сон во плоти и в теплой горсти
Сжимаю снежок.
Клетчатка
Ветер влетает под своды пещер
И отшлифовывает известняк.
Ходит меж пальмовых листьев сквозняк.
Пальмы клетчатка — чудный пример,
Как может трудиться природы скорняк.
Нет, чтобы старое время с меня
Отшелушить будто кожицы пласт,
Чтобы жила я потребою дня.
А скинуть былое, как шкуру змея,
Тем паче ничто мне уже не даст —
Ни ветер пустыни, ни синяя соль,
Ни камня губчатого наждак.
Как про грядущее ни глаголь,
Прошлое прет поперек и вдоль
И жизнь лихорадит и так и сяк.
По коже — пупырышки, по воде —
Рябь и соленые пузыри.
Ветер гудит во мне и везде —
И там, где водятся нетопыри,
И там, где тесно падучей звезде.
Басе
Туда, где нет горизонта, спешу неспешно
И почему-то думаю о Басе.
Вослед мне, соль и песок рифмуя небрежно,
Море поет ни о чем и обо всем.
Может быть, камни в гортани своей катая
И собственный опыт беря в расчет,
Море предвосхитило мудрость Китая —
Из одиночеств собрать целый народ.
Пена цветет и как яблоня опадает,
Капли летят, как щепки летели в лесу…
И никакой Басе не угадает,
Что я туда, где нет горизонта, несу…
Перед светофором
Римме Юха
Конкретность — это владения быта,
А бытие абстрактно.
Тайна, которая в небо зарыта,
Не знает пути обратно.
Арабка идет дорогой потертой.
И в виде конусной шапки
Мешок стоит как в небо упертый
На голове у арабки.
О чем она думает пред светофором?
Наверное, обо всяком.
О внуках, о кухне, о часе скором,
О рае, покрытом мраком.
Мысли зарылись в звездное небо.
Песком из пустыни дует.
А узел мешка как некая небыль
Быт с бытием связует.
Гадание
Ландшафт у ладони твоей, как у многих, не плоский —
Взгорья и впадины, площади и тупики,
Линии жизни твоей и ее перекрестки.
Но не протягивай мне для гаданья руки!
Я — не гадалка и ты — не клиент прохожий.
Мы краткие гости во временном этом дому.
К руке у меня один интерес, мой хороший, —
Что просит у Бога и что отдает Ему.
Но смотришь ты мимо меня, а куда — неясно.
В окне, как в камине, трепещет закатный огонь.
И вдруг понимаю, — фортуна твоя несчастна,
— Не вечер еще, — говорю, — протяни мне ладонь!
Житье-бытье
Такое, мой немилый,
Житье-бытье:
Меня любовь забыла,
А я — ее.
Судьба пустоголова,
Как трын-трава.
Меня забыло Слово,
А я — слова.
И всякий вздох о славе —
Удар под дых.
Меня Господь оставил,
А я — других.
Домино
Давай забьем козла, игра всегда была
С судьбы веселый слепок.
Не стоит помнить зла
И забывать нелепо.
Живу, смотрю кино, играю в домино.
Ни солоно, ни постно.
Печалиться смешно,
А радоваться поздно.
Давно утратив стыд, на улице горит
Фонарь воспоминанья
И с голых аонид
Срывает одеянья.
А голое окно поет мне все равно
Божественным сопрано:
Печалиться смешно,
Отчаиваться рано.
Камень
Сидишь полгода в кресле старом,
Окаменев от всех невзгод.
Но даже в камне жизнь идет —
По красноватым капиллярам
Водица белая течет,
Кармин эолова наноса
Румянит серое чело, —
Но имя почвы — Терра-росса —
Не скажет камню ничего.
Ленивец, неуч, неумеха,
Ему столетья — суета.
Но жизнь и камня не проста —
Как полость грецкого ореха,
Внутри зияет пустота.
Душа ли это опустела
Иль сердце выела вода?
Незнание души и тела
Скорее радость, чем беда.
Он знает небо, солнце, птицу,
Змею и весь Адамов род,
Насквозь он видит райский плод,
Да и тебя как мастерицу
Своих же собственных невзгод.
Озноб
Всякое время слагается из одиночеств,
Из одиночеств деревьев, вещей и людей.
Мы устарели — дети бегут пророчеств.
(Что же касается тайной вины моей,
В скобках ютится она между скобок прочих.)
Всякое время ютится в общем дому.
Об одиночестве дней, воспитанных нами,
Можно всего лишь гадать по щербатой раме,
С выбитым зеркалом, выкинутым во тьму
Мира, где жизнь — с опущенными руками.
Нет, это дерево за неразбитым стеклом
Ветви свои до самых корней опускает, —
Это листва, задумавшись о былом
Времени, гибельных дел ему не спускает.
И упираюсь в стекло невысоким лбом:
Дерево бьет озноб, трясет лихорадка.
Кровь пламеней и леденей во мне!
Юность — лицо, а старость — ее подкладка
Как амальгама… а мысли листвы — догадка.
Зеркало вместо стекла тлеет в окне.
Глина
Что медь, что золото — все едино,
Хоть деньги всегда нужны.
На свете всего долговечней глина,
Из коей сотворены.
Покамест душа в глубине сосуда,
Кровь, вино и вода,
Есть от судьбы — ничтожная ссуда,
Чтобы дожить до Суда.
А там я отвечу за все, конечно,
И всей поплачусь душой
Хотя бы за то золотое колечко
С пальца жены чужой.
Монастырь Шота Руставели
Обезголосевший колокол медным рыдает светом:
Варвары, варвары пришли сюда!
Знакомые с лазером и с интернетом,
Деньги имущие, но без гроша стыда,
Варвары, варвары пришли сюда!
Сильны покупающие, а продающие жалки.
Под камень лежачий века подтекла вода:
Варвары, варвары пришли сюда!
Старинные письмена в саду образуют свалки,
Фолианты и свитки — свидетели бытия —
Гниют, разрываясь на части и вопия:
Варвары, варвары пришли сюда!
Иконы в стенах монастырских не уцелели.
Падает с неба слеза от горя седа.
Падает гулко слеза Шота Руставели:
Варвары, варвары пришли сюда!
Где
Где мысли простые о жизни простецкой?
Они в мертвецкой.
Где чувства простые на этой земле?
Они в золе.
Где песни о правде, о воле и силе?
Они в могиле.
Где ноги в капкане, а губы в узде?
Они везде.
Розмарин
Эка тебя разморило,
Глупая ты голова.
Пахнут кусты розмарина
Музыкою на слова
Дальнеидущего снега
В солнечнопестрой пыли.
Все, что нам падает с неба,
Мы подымаем с земли.
Липнет к пейзажу картина,
Весть прилипает ко рту.
Тру лепесток розмарина —
“Ля” ледяное беру.
Все стихи написаны в ноябре 2006 года.