Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2007
Современная коммерческая литература — такая же отрасль индустриального производства, как изготовление парфюмерии, туалетной бумаги и прочих товаров массового потребления. Очерк писателя Владимира Жукова позволяет нам заглянуть в один из ее специализированных цехов, где производится литература по индивидуальным заказам.
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую.
Н.В.Гоголь “Ревизор”
Письмо счастья
Трель мобильного поднимает меня в полдевятого утра. Трезвонить в этакую рань может, понятно, лишь Г.М.1 , оплачивающий мне трафик. Работодатель, заказчик моего романа (вообще-то мы говорим “наш роман”) и его главный герой в одном лице. А ведь знает, гад, что его персональный Нестор зарылся носом в подушку только в пять утра, ибо как раз перед тем я отослал ему “мыло”.
О чем же было письмецо? Ну да… Я предоставил ему на утверждение план своих действий на будущее. До 10 декабря добиваю все подготовительные материалы, выстраиваю четкую последовательность событий, выявляю основные эпизоды романа, основных героев, их отношения, мотивацию, подготавливаю документально точный фон романа и так далее, и так далее. Согласовываю работу на каждом из этапов и к 9-му марта кладу готовый “кирпич” ему на стол…
Отключить трубу я не могу, ибо она предназначена для одного-единственного абонента — работодателя. И собственный бодрящийся голос отвратителен мне самому. Впрочем, я всегда малодушно выбираю роль подкаблучника, чего уж там… И Г.М. тоном, не терпящим возражений, объявляет, что ждет меня у себя.
Обычно я являюсь к нему один-два раза в неделю. Успеваю задать три-четыре коротких вопроса; пространные ответы-монологи Г.М. пишутся на его же цифровой диктофон “Olimpus”.
Мы сидим друг против друга на его просторной кухне. Г.М. — в спортивном костюме, сланцах на босу ногу. Вино “для расслабухи” моего визави льется рекой — из краника, что торчит из двухлитрового пакета наподобие молочного. Я под шумок тоже “расслабляюсь”, объясняя себе, что, мол, это не по-товарищески — вынуждать человека в подобной ситуации пить в одиночку. Хотя врачи даже глядеть в сторону спиртного запретили мне категорически.
От закуски на столе ностальгически веет старым добрым плацкартным вагоном, уносящим на юг: влажная мясная нарезка, вареная колбаска и сыр — все это свалено на тарелки чудовищными ломтями, нарубленными будто на неделю вперед. Такой же толщины куски белого батона, искромсанного одичалой мужской рукой. Сливочное масло. Лоснящаяся от жира, еще теплая кура гриль, прихваченная Г.М., видно, по дороге с работы.
Интервью продолжается всего часа полтора. Потом диктофон выключается, и еще минут сорок два уже не вполне здравомыслящих собеседника принимаются возбужденно обсуждать грандиозные планы продвижения будущего романа на рынок, его презентации в Вене и в Москве, его экранизации, перевода на иностранные языки и т.п. Далее обычно следует партейка-другая в шахматы. Затем я нетвердыми шагами отправляюсь восвояси.
На следующее утро Г.М. самолично очищает диктофонную запись специальной компьютерной программой, убирая шумовой фон и иные посторонние звуки. Впрочем, это он так говорит, что очищает, а я делаю вид, что верю ему. На самом деле конечно же он прослушивает, не сболтнул ли по пьяному делу чего лишнего, и старательно удаляет “компромат”.
Потом Г.М. перегоняет очищенный аудиофайл мне, а уж от меня он попадает к наборщице. Напрямую с ней “босс” не работает, хотя и ее услуги, естественно, оплачивает тоже он. Как же, субординация! Протокол! Воистину, у иных бывших начальников, пусть уже нет высокой должности, но остается начальственное состояние души…
Если аудиофайл зашкаливает по объему за десять тысяч килобайт и по “мылу”, стало быть, не проходит, я выкладываю его на особый сайт, откуда он за несколько секунд скачивается наборщицей и тут же немедленно удаляется с сервера. Немедленно, потому что основная тема не очень трезвого и оттого довольно откровенного монолога Г. М. — закулисные механизмы отечественной (и не только) дипломатии в Европе.
Наборщицу зовут Нина. Ей двадцать пять лет, и я отыскал ее в Сети. Она заочница Литинститута и к тому же кропает тексты для кавээнщиков, в связи чем иногда ночами пропадает на телезаписи финальных игр.
А еще Нина — полиглот. Любое слово на немецком, итальянском, не говоря уже об английском, будет безошибочно записано ею на слух. Вначале Нина получала у нас тридцать пять рублей за стандартную страницу, что составляет минимальную цену на рынке. Теперь ставка поднялась до сорока — за избыточный, так сказать, интеллект.
Вообще-то вначале предполагалось, что расшифровка будет распределяться между несколькими случайными наборщицами — для снижения риска в случае утечки информации. Но потом я, а с моей подачи и Г.М. как-то прониклись к Нине доверием. И теперь Г.М. уже не стесняется ее так же, как и меня.
Набранный Ниной текст попадает ко мне. Я структурирую его, редактирую, в общем, сплетаю из бесформенного клубка последовательное, непротиворечивое и связное полотно. Каждый день добавляет к нему три-четыре новых страницы. Бывает и больше, но редко. Причем чем дальше, тем медленнее движется дело, ибо приходится буквально пинцетом выуживать из расшифровок какие-то частности, мелкие уточнения, и по фразе, а то и по слову вставлять их в уже плотно подогнанный и выстроенный текст.
Хоть Г.М. в прошлом и университетский преподаватель, излагает он не дюже складно. Особенно, когда рассказывает о своем детстве, о службе в армии. Простые фразы, междометия, нередко уличный жаргон. На родине моего героя, наверное, до сих пор вот так же бакланят в какой-нибудь заводской курилке или в пивнушке… Я прошу Нину распечатывать даже его незатейливый матерок — чтобы потом припомнить, какую же эмоцию тщился выразить собеседник.
Иногда мне хочется воскликнуть: “И такой человек представлял великую страну на родине Моцарта и Штрауса!” Но я, чьи детские годы пришлись на те же шестидесятые и пролетели на таких же провинциальных улицах в городке по соседству, догадываюсь: передо мной сейчас не чрезвычайный и полномочный посол (его превосходительство, экселенце), а мальчуган, рано оставшийся без отца. Он просто ведет меня за собой в тот грубоватый мир, где прошли его отрочество и юность.
По ходу работы у меня появляются новые вопросы, всплывают противоречия, белые пятна… Одни герои, события отступают на второй план, другие, напротив, выдвигаются вперед. Рождаются новые гипотезы, версии. И вновь я отправляюсь за уточнениями и комментариями к Г.М. Он — мой шерпа в том своем “затерянном мире”, который мне, его исследователю, предстоит впервые увидеть и описать.
Теперь, к примеру, я очень зримо представляю, как выглядит Club Kitchen, шведский стол в салоне бизнес-класса аэробуса “Вена—Москва” компании Austrian Airlines, и чем он отличается от своего аналога в салоне первого класса, который, как оказалось, существует только на дальних, межконтинентальных авиалиниях… И для чего нашему чрезвычайному и полномочному послу личный “Глок-17”, наполовину сделанный из пластических материалов, очень легкий, удобный в руке боевой пистолет австрийских копов — семнадцать патронов плюс один в стволе. Или что такое дипоболочка, а еще — как готовится государственный визит главы государства в страны ЕС, в ходе которого одна из главных проблем посла — достойные подарки своему же президенту и первой леди, а также сопровождающим их лицам… И многое-многое другое.
Текст растет, как на дрожжах. В нем уже страниц сто сорок. Потом из них должен получиться роман этак страниц на триста (как это заказал Г.М.), а лучше — даже больше (на что он пока только осторожно намекал).
Да-да, эти уже готовые сто сорок страниц — еще не сам роман. Это то, что я называю “грунтовкой”. То есть как бы фон, подложка будущей картины, первоначально наносимые на холст. Это хронологически и фактически точное, достоверное и последовательное биографическое повествование, которое станет документальной основой будущей книги.
Конечно, в иной ситуации можно было бы сразу браться непосредственно за роман — по согласованному с заказчиком синопсису. И с первых же строк дать, так сказать, простор изощренной авторской фантазии… Но биографический роман требует иной логики.
Чтобы по максимуму сохранить документальность повествования, вводя художественные элементы лишь там, где это и возможно, и действительно необходимо, я должен вначале как можно подробнее запротоколировать описания реальных событий, понять их логику, мотивацию действующих лиц. Лишь почувствовав себя на все сто “в материале”, я смогу подобраться к главной сюжетной линии романа, а
главное — уверенно импровизировать потом в очерченных мне рамках.
Согласен, не слишком прямой путь, но я сам придумал такой алгоритм, и он, пожалуй, единственно возможный в моей ситуации.
Раньше мне уже доводилось работать на заказ, но то были малые формы — рассказы, фельетоны. А если крупные — то не “худло”, а документалка, нон-фикшн. Роман же, тем более заказной, представлялся мне неким пугающим эпическим панно, столь же неправдоподобно значительным, каким картина “Явление Христа народу” видится, наверное, автору газетных карикатур.
Но выбирать не пришлось. Обстоятельства вынудили меня искать приработок, и после нескольких месяцев не очень результативных поисков в Сети я наткнулся на одном из работных сайтов на странное объявление.
Столичная компания Figner+ в лице ее представителя Анатолия Анатольевича искала писателя, литератора и драматурга на заработную плату в 500—1500 долларов. Без ограничений по возрасту (от 25 до 60), с должностными обязанностями в виде сбора и обработки “массива информации”, ее трансформации в текст и даже участия в процессе публикации… Каково, а?!
Условия для “опытного писателя” можно было назвать воодушевляющими — интересная тема, возможность творческой самореализации. Обещались также ежемесячное содержание (!) и даже участие в результатах проекта. Место и время работы не регламентировались, но следовало ожидать командировок для сбора информации и обсуждения текста, впрочем, за счет работодателя.
И далее вдруг: “Превентивно задачу можно определить следующим образом: в соответствии с выбранным жанром (предлагать будете вы) раскрыть тему глобальных трансформаций в жизни и мышлении советских, затем постсоветских людей на примере жизненного пути(ей) так называемых пассионарных личностей, становление которых происходило в вышеуказанный период”. В том же духе была выдержана и остальная часть “инструкции”, из которой не прояснялось решительно ничего.
Преодолевая порыв немедленно пуститься наутек, скорее, из любопытства (ясно было, что автор — клинический “чайник”) я все же отправляю Анатолию Анатольевичу свое резюме, попутно попросив его изъясняться поконкретнее. Этого оказывается достаточно для того, чтобы наша переписка закруглилась…
Данный эпизод я дословно воспроизвел в своей книжке о нелегком писательском труде, которую заканчивал как раз в те дни. Но мог ли я подумать, что вышеприведенному “письму счастья” еще предстоит изменить мою жизнь?
Спустя пару недель или чуть больше у меня дома раздался телефонный звонок. Незнакомец, назвавшийся Германом Михайловичем, представителем уже почти забытой мной фирмы Figner+, предложил встретиться. Говорил он с типичным для уроженца южных областей мягким “г”.
Встретились мы в “Кофе-хаусе”, что у метро “Кутузовская”. Мой собеседник оказался высоким, спортивным, лет сорока с небольшим, с пшеничным чубом и располагающей улыбкой. Дорогой костюм, белая рубашка с галстуком и небрежно-уверенное, даже покровительственное отношение к официанткам показывали, что где-то там, в другой жизни человек этот привык не только повелевать, но и не встречать при этом даже малейшего сопротивления.
Я прихватил на встречу свои публикации в разных изданиях, в том числе зарубежных. Г.М. рассеянно проглядел их и сообщил, что внимательно изучит позже. Практически сразу он объявил, что предстоит написать некий текст об одном из его коллег-политиков — но так, чтобы это была “бомба”, способная взбудоражить общественное мнение. Далее прозвучали несколько фамилий весьма известных персон — как участников некоего нового политического пула, куда будто бы входил и мой новый знакомый.
Ни о чем подобном я действительно не слышал. Но когда я попросил все же уточнить, о ком конкретно может идти речь, он не стал ходить вокруг да около: “Ну, допустим, обо мне”.
Итак, примерно за полгода мне предстояло написать о моем собеседнике роман или пьесу, а может, и провести журналистское расследование — жанр я должен был выбрать сам, — которые затем были бы изданы, а возможно, даже экранизированы.
О себе Г.М. рассказал скупо, даже не назвал своей фамилии, пояснив, что мы вначале должны подписать соглашение о конфиденциальности, которое сейчас готовит его юрист. Упомянул лишь, что он доктор экономических наук.
Условия мне были предложены следующие. В течение полугода — зарплата в тысячу долларов ежемесячно, выдаваемых, как потом оказалось, авансом и безо всяких расписок. Плюс оплата текущих расходов, включая мобильную связь, безлимитный Интернет, всю необходимую оргтехнику, а также командировки по стране и за границу — в Австрию, Индию, Среднюю Азию, где предстояло собирать материал о трудовом пути героя.
К этому времени я уже неплохо ориентировался на рынке такого рода услуг и понимал, что для человека, ищущего возможность литературного приработка, подобный вариант, подвернувшийся “с улицы”, — немыслимая удача.
Припомнилась история Татьяны Кравченко, автора пяти любовных романов и почти десятка биографий, которая несколько лет назад сотрудничала с Георгием Данелия при написании его мемуаров. Рассказывают, что, когда истек ее трехмесячный договор с “Вагриусом” и литератор получила оговоренные триста долларов, совместная работа над книгой продолжилась, и еще почти год известный кинорежиссер ежемесячно платил Кравченко из своего кармана по сотне.
Но преимущество моего варианта было не только в приличных деньгах. Сам я едва ли скоро подступился бы к крупной форме, а тут появлялся некий ощутимый стимул извне. Да и то, что предстояло работать по плану, тоже было как нельзя кстати — пора было формировать в себе профессиональное отношение к писательскому ремеслу. Наконец, привлекала возможность довольно близко, причем естественным образом, познать совершенно новый для себя и до сих пор недоступный социальный слой соотечественников.
Дома я первым делом полез в “Яндекс” и забил в окошко поиска имя и отчество моего работодателя, его ученую степень и название одной из упомянутых им стран. Сделал это почти машинально. И — потрясающе! — с монитора на меня глянула знакомая физиономия. Подпись в некоем бизнес-журнале гласила: чрезвычайный и полномочный посол в Австрии, доктор экономических наук Герман Михайлович Д-ев. Вот это был сюрприз!
Еще немного порывшись в Сети, я не избежал искушения тут же отправить горе-конспиратору послание:
“Кстати, посмотрел информацию в Интернете по нашему вопросу и убедился, что вы были правы: интереснейшего материала у моего будущего героя хватит на несколько романов — и каких! Почту за честь продолжить наше сотрудничество. Тем более что я уже вижу и тему, и — в общих чертах — сюжет”.
До Г.М. сразу даже не дошло, что он “расшифрован”. Когда же он, наконец, понял это, то попросту не поверил. Потребовал сообщить найденный мной семантический ключ для поисковика.
Нужно ли говорить, что последние сомнения относительно моей кандидатуры — а как потом выяснится, были и другие соискатели — тут же рассеялись. Про соглашение о конфиденциальности никто больше не вспоминал…
Это наша с тобой биография
Мемуарно-биографическая литература в качестве жанра для писательской подработки — дело нынче довольно распространенное. Встречаю еще объявление в Сети: столичной фирме требуется автор, писатель для создания креативных текстов.
Обязанности — “выслушать рассказ предоставленного персонажа, дополнить его найденными материалами и художественно преподать его для будущей публикации или служебного пользования”. Работа — в офисе с 9 до 17 (график обсуждается). Предпочтение — молодежи из регионов, студентам-вечерникам, “а также людям, не обремененным пафосом и звездной болезнью” (читай: податливой и дешевой рабочей силе)…
Или вот некая laboratory приглашает к сотрудничеству писателей и журналистов, работающих в жанре “Биография”: “От вас требуется способность быстро и грамотно написать на основе предоставленных материалов биографию человека или историю компании”.
В среде высших чиновников, в том числе отставных, заказы на литзапись мемуаров — тоже не в диковинку. Но на этом особо не заработаешь — особенно если действовать не напрямую, а через издательство. Видно, считается, что приобщение к звездному имени — уже сам по себе некий бонус для литератора.
Говорят, когда вышеупомянутая Татьяна Кравченко получила от “Вагриуса” в конце девяностых заказ на литзапись воспоминаний бывшего генпрокурора Юрия Скуратова, ей пообещали полторы тысячи долларов. Тысячу — по представлении рукописи и еще пятьсот — после ее выхода в свет. За полгода Скуратов с Кравченко книжку написали, но “Вагриус” издавать ее передумал, и трети даже столь скромного гонорара литератор лишилась.
“Вагриус” же выпустил взамен мемуары тогдашнего кандидата в президенты Путина “От первого лица”. Соавторы, журналисты “Коммерсанта” Наталья Геворкян и Андрей Колесников, получили, по слухам, по сто пятьдесят тысяч долларов. каждый. Но то, понятно, был особый случай. Причем работа Геворкян настолько пришлась по душе Борису Березовскому, что тот взялся с ней в Лондоне уже за собственные мемуары.
…Время около десяти утра для выездов к Г.М.– самое неудобное. Час пик. От “Кутузовской” минут двадцать трясусь в троллейбусе по одноименному проспекту. Оставив далеко позади Триумфальную арку, выхожу на остановке “Улица Дорогобужская”. Обиталище Г.М. — двадцатипятиэтажная башня на Можайке видна издалека. Потом я узнаю из Сети, что этот так называемый евродом возведен несколько лет назад именно как коммерческая недвижимость.
На улице, у входа — шлагбаум, будка охраны. Сообщаю, что иду в тридцать пятую. Охранник связывается с центральным постом, тот — с квартирой. Я пока смиренно топчусь у запертой железной калитки с домофоном. Хорошо еще, нет дождя.
Охранник сообщает, что жилец не откликается. Да как это возможно? Мне предлагают пройти внутрь здания. Там, за стеклом, перед пультом видеонаблю-дения — уже внутренний пост. Здешние секьюрити подтверждают: жилец из тридцать пятой не берет трубку — ни по городскому, ни по местному.
Набираю мобильный Г.М. Жалуюсь, что не пропускают, прошу сказать пару слов охране, но при передаче трубки связь обрывается. Впрочем, охрана разрешает мне пройти. Через просторный холл, заставленный тележками из супермаркета и велосипедами, захожу в лифт — новехонький, в зеркалах. Поднимаюсь на восьмой этаж.
Эту элитную “двушку”, по словам Г.М., снимает для него за три тысячи долларов в месяц некий фонд, где он числится советником президента. Естественно, с евроремонтом, мягкой мебелью и встроенной кухней с бытовой техникой, а еще с видом на рукотворный прудик. Для сравнения — моя однокомнатная малосемейка, хоть и убогая, но почти в центре, на “Динамо”, обходится в три сотни.
Здесь Г.М. кайфует один. Жена с двумя детьми — на родине, в одном из южных регионов. Дети недавно расстались со своей школой в Вене и вынуждены были продолжить учебный год в родном Н-ске; срывать их теперь еще в Москву родители сочли нецелесообразным. Тем более что супруга Г.М., кстати, весьма эффектная женщина — приглядывает в городе за их семейным бизнесом, пусть масштаб его уже и не тот, что в прежние времена…
Далее все происходит по заведенному порядку. Г.М. открывает дверь и, приветливо поздоровавшись, удаляется в кабинет-спальню, где делает вид, что там у него какая-то немыслимо срочная работа — хотя я всегда являюсь по его же приглашению, да к тому же минута в минуту. Его нет десять, двадцать минут, полчаса… Мы же с Анатолием, водителем, а заодно и порученцем Г.М. (это под его именем вначале шифровался мой работодатель), пока гоняем партию в шахматы, подкрепляемся кофе с бутербродами.
В этом весь мой работодатель. Ему непременно надо показать, кто в доме хозяин, кто заказывает музыку и кто девушку танцует. А кто, стало быть, кухаркино семя, обслуга.
Ну да ладно. Во многом я и сам виноват — слишком поздно сообразил, что человек, заказывающий за немалые деньги роман о себе любимом, едва ли стремится помочь автору обогатить отечественную литературу. Конечно, он пытается решить таким образом какие-то собственные проблемы, чаще всего — психологические.
Причем инструментом для решения этих проблем становятся не столько будущий роман и его читатели, сколько личность писателя. Хоть сам заказчик может и не отдавать себе в этом отчет. Энергетический вампиризм? Что-то в этом духе…
Скажем, мне было уже известно, что из Вены посла почему-то турнули с “волчьим билетом”. А пока он с супругой обретался за границей, вчерашние партнеры по бизнесу в Москве и в родном городе Г.М. попросту раздербанили их общую процветающую фирму — дистрибьютора международной фармацевтической корпорации. После возвращения им даже пришлось продать за долги только что отстроенный семейный особняк.
Вулкан мщения клокочет в груди героя. “Вы, сволочи, скрысятничали! Обобрали мою семью, суки! — сжимая кулаки, беззвучно кричит он мне. — Подонки! Нелюди!” Хотя наверняка хотел сказать что-то совсем иное: “Вы, коллега, очень удачно усилили здесь диалоговую составляющую нашего романа…” А что роман? Роман подождет…
Год Г.М. вообще маялся без работы, валялся по больницам. А когда, наконец, смог устроиться на приличное место, обнаружилось, что хоть оплата и вообще материальные условия тут весьма неплохие, зато статус… Возникла потребность восполнить этот недостающий статус, возможно, даже добрать его на стороне.
Ведь в собственной фирме, а затем и в посольстве мой герой привык ощущать себя небожителем. И теперь он отчаянно пытался воспроизвести этот комфортный, привычный для себя мирок хотя бы на собственной кухне — с помощью Анатолия и меня…
А что же я? Понимая, что биограф-романист из меня пока неизвестно какой, я старался компенсировать этот недостаток, всячески демонстрируя “боссу” свою лояльность. Не обращал внимания на какие-то не очень корректные выпады в свой адрес или старался истолковывать их в его пользу. Отложив роман, охотно вызывался поискать ему необходимую для работы информацию в Интернете. Не знаю, может, все это было расценено как предрасположенность к холуйству?
Например, я деликатно промолчал, когда супруги Д-евы вызвали меня на ковер, и Г.М. от нашего с ним имени вдруг открестился от сюжетной линии романа, связанной с бывшей сокурсницей героя и его возлюбленной студенческих лет, а ныне — по сюжету — пресс-секретарем президента страны. Студенточка не имела реального прототипа. Но я мог представить эмоции супруги по этому поводу и не стал тыкать ее благоверного носом в его собственную визу, начертанную на моих предложениях несколькими днями ранее.
Потом я неосторожно взял за правило раз в неделю пересылать Г.М. по электронке последнюю версию “грунтовки”, подготовительного материала к роману. Просто для того, чтобы при необходимости он смог вовремя скорректировать вектор моего движения.
Однако скоро этот акт доверия был превращен в обязаловку. А потом Г.М. и вовсе принялся за редактирование, а попутно и за корректуру текста, увлеченно размалевывая его разными цветами в зависимости от степени категоричности собственных пожеланий.
Так, он настоял на том, чтобы слова Посольство, Чрезвычайный и Полномочный Посол по всему тексту писались непременно так, с заглавной буквы каждое. Или в ответ на мой вопрос: “Зачем здесь оставлять, что Катерина Ивановна была стройной? Об этом же говорится в предыдущем предложении…” — мог, ничего не объясняя, отрезать: “Просто оставьте и все”.
Потом по некоторым репликам Г.М. и его супруги, ежемесячно наведывавшейся в Москву, я стал догадываться, что присылаемый мной текст они переправляют затем на отзыв кому-то из моих менее удачливых конкурентов. Я понял, что таковых было двое — провинциальных литераторов, уже выпустивших по роману-другому и теперь, как водится, явившихся завоевывать столицу.
Одной из них, Марине, — Г.М. как-то мельком показал мне ее резюме — он планировал через какое-то время поручить подготовку совместно с супругой “Записок жены посла”. Так вот, когда решался вопрос по поводу моей персоны, эта Марина будто бы заявила: “У него ничего не получится, он автор с коротким дыханием”. После чего и сам Г.М. говорил мне: “Я в вас не сомневаюсь, проблема может оказаться лишь в том, что у вас нет опыта создания крупных форм…”
Но самые серьезные проблемы, увы, пришли совсем с другой стороны.
Ну что, брат Акунин?
…Итак, я позвонил в дверь, но никто не отозвался. Я нажимал кнопку звонка снова и снова, впрочем, догадавшись уже, что Г.М. дома нет, а звонил он с работы. Но ведь “приезжайте ко мне” до сих пор всегда означало “приезжайте домой”.
Извиняться передо мной он, конечно, не стал, предложив взять такси за его счет. В принципе офис фонда находился в Кунцеве, не так уж далеко…
Между тем такое случалось не в первый раз. То присланный за мной к метро Анатолий забивал мне стрелку возле уличной палатки, которую едва можно было разглядеть в упор и в поисках которой приходилось изрядно побродить кругами по окрестным колдобинам. То, заперев свою “ауди”, тот же обычно ответственный водитель вдруг решал “на минутку” беспечно заглянуть в магазин, и мне приходилось по меньшей мере минут десять топтаться у машины, теряясь в догадках по поводу его исчезновения.
И вновь всякий раз я предпочитал списывать это на случайности — мол, никто не хотел сделать мне гадость, просто так получилось. Но этих гадостей накапливалось все больше. Когда до меня, наконец, дошло, что со мной играют в какую-то странную игру, она зашла уже слишком далеко.
Потом, поближе узнав Г.М., я понял, что это его излюбленная тактика, можно сказать, фирменный прием — неожиданно сбить человека с толку, заставить его суетиться, нервничать. Даже без всякой конкретной цели. Просто чтобы поставить того в уязвимое положение. А там, как говорится, будет видно…
“Вам доводилось работать с криминалом?” — как-то спросил я его. И почувствовал: это один из тех вопросов, на которые ему хочется ответить. “И работать доводилось, и подчинять”, — со значением произнес Г.М.
Я испытывал к нему смешанное чувство отвращения и любопытства. Любопытства — потому что подобный человеческий типаж ранее не встречался мне в природе. Но по мере того, как ощущение новизны утрачивалось, отвращение все же начинало брать верх.
С моей стороны в основе нашего противостояния лежали, скорее, профессиональные амбиции. Ведь в свое время, ударив с Г.М. по рукам, я полагал, что нанимаюсь обычным заказным автором. Да, оплачиваемым выше среднего, да, столь же, соответственно, и зависимым от воли заказчика — но все же творчески свободным человеком. Пусть не слишком самостоятельным в вопросе “о чем писать”, но достаточно самостоятельным в вопросе “как писать”.
Между тем, постоянно поддавливая, пядь за пядью оттяпывая у меня исконно суверенную авторскую территорию, Г.М. тихой сапой вторгся в глубь не только моей творческой самостоятельности, но и личностного суверенитета, да так, что я не мог думать уже ни о чем ином, как о бдительной защите собственного достоинства.
К примеру, у Г.М. была не слишком интеллигентная манера выдавать зарплату не в конверте, а, что называется, горстью, да еще отсчитывая купюры, как на базаре, при получателе. Причем он не клал деньги на стол, а передавал их так, что за ними приходилось протягивать руку. Вроде мелочь, но меня это коробило — особенно когда я стал догадываться, что все это неспроста.
Однажды, когда, расплачиваясь с официанткой, он в очередной раз полез в карман брюк и извлек оттуда мятые ассигнации, я с улыбкой заметил, что столь солидному человеку нелишне завести бумажник. Дело было при Анатолии, и Г.М., вместо того чтобы отшутиться, как-то стушевался и пообещал, что учтет.
На обратном пути, несмотря на позднее время, он предложил заехать к нему сразиться в шахматы. Но по приезде затеял у меня на глазах партию с Анатолием. Одну, а следом и другую, хотя они и так рубились между собой каждое утро, до работы. Только потом я сообразил — то было не что иное, как “епитимья” за непочтительную реплику, оброненную мной в кафе…
Впрочем, играть с Г.М. было не очень-то интересно. После удачных комбинаций соперника он часто брал ходы обратно; сам же редко комбинировал, не брезгуя добиваться преимущества за счет зевков… “Вам приходится в шахматах поддаваться? — однажды полюбопытствовал он. — Нет? А я сливаю три-четыре партии из каждых пяти”. Имелись в виду явно не наши с ним матчи.
Преимущества “своего поля” Г.М. старался использовать по максимуму. Любил щегольнуть в переписке идиомой на немецком — предварительно выяснив, что адресат в нем ни бум-бум. Если не выручал Интернет, приходилось, чувствуя себя идиотом, всякий раз обращаться к нему же за переводом и выслушивать в ответ пространные лингвистические разглагольствования.
А то, бывало, он выставлял на стол коньяк, а закуску до самого конца посиделок “забывал” на сервировочном столике у себя за спиной — явно и здесь рассчитывая заставить гостя протянуть руку. И я уже ловил себя на том, что начинаю прикидывать: а чем же это я сегодня провинился…
Весь этот мелочный бытовой прессинг возымел роковые последствия и для “нашего романа”. Прежнего настроя на работу, творческого драйва уже не было, я чувствовал, что сдуваюсь. Работа над “грунтовкой”, продолжавшаяся два с половиной месяца, подходила к концу, но я вдруг отчетливо понял, что просто не в состоянии выполнить заказ — написать бестселлер сугубо на документальном материале. Просто потому, что эта миссия невыполнима в принципе.
Может, так оно и было? Ведь за эти пару месяцев мой работодатель превратился в форменного деспота, запрещавшего мне даже самое невинное заострение конфликтов при описании реальных событий в коридорах власти. Предлог всегда был один — оно не было так на самом деле. “Но как же тогда из жизнеописания простого смертного сотворить ту “бомбу”, которую вы хотите?” — слабо возражал я.
Если вначале он легко согласился на любовную линию, параллельную семейной, и вообще не прочь был оказаться выведенным в романе кем угодно — криминальным авторитетом или даже инопланетянином, то теперь, когда я решил изобразить его всего-то навсего шпионом, это вызвало неудовольствие супруги и колебания самого Г.М.
Кажется, я понимал, в чем тут дело. Катерине Ивановне эта книжка была не нужна. Она, видимо, согласилась на нее в свое время, чтобы морально поддержать мужа, а теперь, когда основные драматические перипетии, выпавшие на долю их семьи, казались оставшимися позади, стала опасаться, что одиозность литературного Г.М. помешает возрождающейся карьере Г.М. реального.
Когда я через Г.М. попросил супругов все же выработать согласованную позицию, он хоть и с улыбочкой, но тут же расставил точки над i: решать все вопросы с Катериной Ивановной мне придется самому.
Затем последовал новый бзик. Г.М. выразил пожелание непременно включить в роман воспоминания о детских и юношеских годах героя (я-то надеялся использовать их по минимуму), рефлексии его жены, а еще в качестве приложений — документы и фото, коими, как гордо заявил Г.М., он может подтвердить любой факт, приведенный в книжке.
В общем, я начал уже горько жалеть, что не настоял в свое время на подписании договора, где были бы четко зафиксированы правила игры и, как принято говорить в подобных случаях, права и обязанности сторон…
Но следующий сюрприз, ожидавший меня, оказался и вовсе убийственным. Моего героя вдруг осенила мысль (а может, он попросту не озвучивал ее до поры) провести в книге параллель между собою и… Эрастом Фандориным. Он даже втемяшил себе в голову, будто вполне мог бы оказаться одним из потомков Корнелиуса фон Дорна. В общем, мне было поручено связаться с Борисом Акуниным и организовать встречу с ним.
Я попытался объяснить, что не только известному беллетристу, но и нам самим подобная идея не принесет дивидендов, скорее, наоборот.
“Полагаю, что идея с фандоринской линией (без авторского участия самого Акунина) серьезно ослабит эффект от романа, — уговаривал я Г.М. — Во-первых, выдуманный акунинский Фандорин — это уже, известно, байки, литературный сюжет. Соответственно, градус читательского восприятия реалистического романа, куда будет вкраплена эта заведомо мифологическая линия, понизится. Кроме того, критика сочтет такой роман не вполне оригинальным, что скажется на реакции в прессе и на оценке его как самостоятельного художественного произведения. Но самое главное — я не очень понимаю, что это даст роману и его герою. Зачем этому герою становиться чьим-то клоном — если есть всё для того, чтобы вывести его оригинальной, самостоятельно ценной фигурой?
Подобные зацепки за чужие, ранее удачно раскрученные проекты не приняты в литературе. И допустимы, по-моему, лишь в том случае, когда новый проект обещает стать провальным”.
Г.М. прислушался к моим соображениям, но как-то избирательно. Если первоначально он намеревался просто приобрести права на использование образа Фандорина в романе, то теперь возжелал сделать беллетриста № 1 …моим соавтором. И все увещевания оказывались бесполезны.
“Я плачу своему юристу пятьсот баксов в день, — заявлял Г.М. — Неужели Акунин не согласится за те же бабки просто пообедать с нами в хорошем ресторане? Ну пусть выслушает нас и скажет “нет”!”
Более всего меня убивало тут слово “нас” — не было сомнений в том, кто имелся в виду под множественным числом. Ну что было делать? Сгорая от стыда, я отослал на форум издательства “Захаров”, публикатора фандоринской серии, дурацкое послание:
“Уважаемый Григорий Шалвович!
Мы хотели бы приобрести права на упоминание имени вашего героя Фандорина в литературном проекте в виде современного политического романа, события которого происходят в Австрии и России. Мы готовы также изложить свои предложения (как творческие, так и финансовые) в случае, если вы согласитесь принять в данном проекте любое приемлемое для вас непосредственное участие. Были бы признательны, если бы вы согласились встретиться с нами для непродолжительной беседы в любой день в течение ближайшей недели, скажем, в Дубовом зале ресторана Центрального дома литераторов, в районе обеда.
По поручению инвестора, московской компании Figner+…”
К этому времени я уже знал, что компания с таким названием существует только в воображении моего “босса”. Но подпись подо всем этим красовалась, слава богу, не моя.
И все же, уступая домогательствам Г.М., мне пришлось-таки раздобыть домашний адрес и телефоны писателя и даже e-mail его супруги, выступающей, как известно, в роли акунинского литагента. Так что уж извините, Григорий Шалвович, но отказаться от обеда под сводами бывшего графского особняка на Поварской вам, скорее всего, не удастся. Не побрезгуйте же дармовым угощением, соблаговолите откушать-с…
Стокгольмский синдром
На сей раз вы застали меня в судьбоносный момент. Открыв файл под названием “Бюджет”, я высчитываю, какую сумму мне предстоит вернуть из полученного аванса, чтобы снова оказаться голодным, но свободным.
Но спросите меня, так сказать, на выходе… в качестве exit-poll — не жжет ли позор за подленькое и мелочное прошлое. И я отвечу: отнюдь. Ведь столько иллюзий развеялось одним махом — относительно некогда вожделенной копирайтерской работенки…
Поведать, каких именно? Извольте. Но вначале на всякий случай напомню, что копирайтинг — это всё, что пишется на заказ, все виды коммерческих текстов. Итак…
1. Копирайтеры хорошо зарабатывают
…но за хорошие деньги, как оказалось, тоже приходится платить. Точнее, расплачиваться — натурой.
2. Копирайтеры получают деньги ДО начала работы
…но факт предоплаты способен превратить счастливого получателя в заложника.
3. Копирайтер-фрилансер сам себе хозяин
…пока он без работы!
4. Копирайтинг помогает вам писать лучше
…или, напротив, “помогает” усомниться в своих силах. Если у вас есть божий дар — вынудит отказаться от него в пользу “яичницы”.
5. Копирайтинг научит вас продавать
… и постепенно отучит писать не на продажу.
6. Копирайтинг выработает у вас привычку писать регулярно
…и тем самым превратит в поденщика. Но к чему тогда зарабатывать на жизнь непременно литературой?
7. Копирайтинг развивает профессиональное отношение к делу
…но сами по себе деньги еще не значат, что вы стали профи.
8. Копирайтинг способствует вашему профессиональному и общему развитию
…по крайней мере, я узнал кое-что новое о себе. Я попробовал себя в крупной художественной форме и понял, что это пока не мое. Я взялся за долгосрочный проект на заказ и понял, что это тоже не мое. Я…
Но тут у меня тренькает мобильный, и я снова бодренько откликаюсь: “Да, Г.М.!”
Да, Г.М., мне насточертело плясать под вашу дудку — слышите, вы! Я угробил на это уже целых два месяца. Правда, еще больше мне осточертело плясать безо всякой дудки. На это я угробил и вовсе целых два года!
Да, Г.М.! Да! Да! Да!
Стокгольмский синдром — так вроде называется ситуация, когда заложник начинает симпатизировать захватчику или даже отождествляет себя с ним.
“Работаю над расшифровкой наших бесед с Катериной Ивановной и начинаю понимать, что рука не поднимется домалевывать грубыми белилами на потребу массам уникальную в своем драматизме историю вашей семьи. Ни криминал, ни инопланетяне, ни ФСБ тут не нужны, это все чужеродное, искусственное. Нужно попробовать написать “бомбу” безо всей этой лабуды. Здесь я уже так в себе не уверен, может, даже таланта не хватит, но буду очень стараться. Потому что о вашей реальной судьбе мне и самому хочется написать. Речь, таким образом, идет о чем-то вроде саги. Смотрят же люди в конце концов сериалы. Которые тоже иногда становятся “бомбами”…”
Вечереет… Ощущая себя помолодевшей сразу лет этак на пару десятков, еще полной сил окололитературной потаскухой, начинаю энергично собираться на работу.
1 Некоторые имена и фактические данные изменены. — В.Ж.