Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2007
Перевод Вячеслав Куприянов
В апреле 2007 года в Германии отмечают 90 лет со дня рождения Иоганнеса Бобровского, немецкого поэта, чей яркий стиль повлиял на многих его современников. Его тема во многом определена его судьбой — он был солдатом во Второй мировой войне и прошел по России, по тем местам, которые были ему самому близки и дороги, как человеку, воспитанному многонациональной культурой Балтийского ареала. Он родился в Тильзите. В его стихах оживает трагедия истории и культуры в их непредвиденном столкновении.
Тьма еще там,
на холме, но сходят
прямо дороги, долины
близятся издалека, и с ветром
спускается их крик.
По-над лесом. Река
подступает. Березы
задевают стену, башни,
созвездье над куполом, позолота
на цепях поднимает крест.
Туда
в мрачную тишину
свет, распев, поначалу как будто
под землей, колокольный звон,
петушиный крик голосов
и обьятия воздуха,
звона раскаты, над белой
стеною башни, высокие
башни света, я зрю
твои очи, горят у меня
твои щеки, пылают уста, он
воскрес, Господь, так пойте
очи, пойте щеки, пойте уста,
пой Осанну.
Икона
Башни, выгнутые, обнесены
крестами, в зареве мрачно
вздыхает небо, Иоанн
стоит на холме, город
навис над рекой. Он видит,
море приносит брусья,
весла, мертвую
рыбу, лес
хочет зарыться в песок.
На ветру
князь идет, факелы
держит в обеих руках, струит
безмолвные пламена
над равниной.
Озеро Ильмень 1941
Чаща. Супротив ветра.
Недвижна. В песке
утонула река.
Обугленный хворост:
село, за ним пустота. И тогда
мы увидели озеро —
— День за днем озеро. Все из света.
За тропинкой, в траве
вдалеке башня. Бела,
как мертвец, убегающий из-под
надгробья. В разрушенной крыше
вороний грай.
— Ночь за ночью озеро. Лес
шаг за шагом тонет
в болотах. Старого волка,
ожиревшего на пепелищах,
пугают лица теней.
— Год за годом озеро. Медный
прилив. И воды нарастающий
мрак. Из небес
выбъет он однажды
птичий гром.
Ты видел парус? Пламя
стояло вдали. Волк
выходил на поляну.
Слушал звоны зимы,
Выл на огромное
облако снега.
Вечно именовать
Вечно именовать:
древо, птицу в полете,
красноватый камень скалы, где река
течет, зелена, и рыбу
в белесом дыму, когда сумерки
нависают над лесом.
Знаки, краски, все это
игра, я в тревоге,
это все не может обернуться
добром.
И кто мне подскажет,
что я позабыл: камни,
сон, сон птиц
на лету, дрема
деревьев, во тьме
длится их речь — ?
Был бы здесь Бог
во плоти,
и мог бы меня позвать, я бы
замешкался, я бы
еще подождал.
Аир
Под парусами дождя
разлетается вопль,
влажный порыв.
Сизая голубица
простерла крыла
по-над лесом.
В разбитом железе
папоротника
красиво проходит свет
с головой фазана.
Вздох,
я тебя испускаю,
найди себе крышу,
в окно проникни, в белом
зеркале оглядись,
обернись беззвучно,
зеленый меч.
Литовские песни
Ночью с глазами зверя
я куст, и дерево днем,
заводь в тени полудня,
и под солнцем трава.
Или уже под вечер
церковь на горке, мой милый
выходит, входит, белый
пастырь, и песни поет.
И по всему свету
я люблю его, лучом лунным
быть бы мне при дверях,
возле дома в сосновой тьме.
Я взлечу однажды
с криком пеночки осенней
когда станет ее сердце
белой градиной в груди.
Латышские песни
Отец мой ястреб.
Дед мой волк.
Пращур хищная рыба в море.
Я безбородый дурень,
шатаюсь возле заборов,
руками черными
ягненка душу на заре. Я,
я зверей убивал
вместо белого
господина, я летел по размытым
дорогам за табором,
сквозь взгляды цыганских
женщин я шел. Потом
на берегу Балтики встретил я
господина Уэкскюля1 .
Мрак шепчет ему вослед.
Сельская церковь, 1942
Дым
над кровлей в снегу и над срубом.
На склоне
след вороний. Река
подо льдом.
Здесь
от пламени треснул
камень свода, по стенам
проходит излом,
где деревня была
за холмом, и река
взбегала весной ягненком
к воротам, круглая заводь
здесь для ветра была,
который теперь наверху
бродит, мрачный, зовет
тень свою, голос охрип,
ворон
вещает ему в ответ.
Ветряная мельница
Свет,
вспененный свет,
над равниной, столбом,
гора сиянья, чудовищный
шум, нахлынули бури,
задыхаясь от молний, страшные стены
восходят в небо.
По дюнам,
от моря,
по безлесым наносам
я проходил,
без тени, без сна, я шел
со жнецами, и тупо и ветхо
стояла мельница. И только хватала
серыми крыльями воздух.
Беззвучно вздымалась она над взморьем.
Вместе с цаплями прочь
удалялась она, большая на белом
небе. Дико оттуда
блестит ее око
вослед зиме.
Зимородок сердце,
из плавников и костей
свей себе гнездо в дупле,
в шепоте крови.
С детьми равнины, дочерьми и сынами,
останься, с остатками тени
от песен и танцев, ты
сохрани от снега
траву ноября.
Новгород
(Прибытие святого)
Теперь
на заре, свет
наплывает на берег, озеро
восходит до облака,
черны крылья птиц,
и там бело,
где образ плывет
на зеленой доске
темным ликом,
Никола, волна
в зеленых пальцах влечет
по теченью,
и навстречу выходит
Антоний, странник, привел
сюда его камень к воде
без волн, и легко
он ступает на берег,
город виден ему,
башни и крыши,
стены и холм
восходят и падают вместе
с черными, белыми птицами,
и вписана башня
в небесную твердь.
Аминь. Выпал мне крест
на моем пути, говорит
Антоний, каменный —
иди, дурень, иди,
идите, дурни, святые чада,
через дрожащий мост.
Идут они с палками, с тощих
рук свисают лохмотья,
старые птицы, прочь от зимы.
С кликом вышли вы в путь.
Поднимите мне камень.
Новгород
Пламя,
соблазн
в красоте человека. И сном
прошедшее, грезы
вниз по рекам,
по водам,
без парусов, по теченью.
Долины — потерянные
деревни, лесов опушки.
И холодного дыма
в безветрии крутизна.
Некогда
толстогубый Перкун
пришел с пером в бороде,
по лосиному следу пришел,
заика, он плыл
по рекам, и темень,
как невод, тянул за собой.
Там я был. В прежнее время.
Новое не началось.
Человек я,
с женою едина плоть.
и детей нам растить
для времени без тревог.