Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2007
— Саша? Какими судьбами?
— Здравствуйте, теть Валь.
— Давненько, давненько в наших краях не был.
— Да уж…
— Потапов! Потапов, слышь? Санька приехал. Потапов, пьянь такая, племянник твой приехал.
— Устал, что ли?
— Третий день пьет. Напиться не может, разъети его, прости господи. — Нарочно повысив голос, протяжно простонала теть Валя.
— А работа?
— В отпуске. В бессрочном.
— Как? Уволили? Сократили?
— Ой, долгая история. Ну, ты заходи. Я щас управлюсь и к вам приду. Голодный, небось, с дороги-то? Ты ему не наливай. Хватит, нафестивалился уже.
— А у нас фиеста. — Послышалось из сеней.
— Ну, чё разорались? Иду, иду. Доча, доча… — Теть Валя, гремя ведрами, поковыляла по дощатому тротуару, покрытому хлюпающим навозом в сторону коровника с мудро глазеющими коровами и вечно вопящими телятами.
Запах деревенского дома щекочет ноздри. Дух веков, который так быстро забывается в бесконечно прогрессирующих городах. Аромат, который вдыхали наши предки. Запах молочной сыворотки и комбикорма. Благоухание сена, молока и печного, дровяного дыма. Кислый запах силоса, который охота взять в щепотку и нюхать. Запах, нетронутый цивилизацией. Даже запах солярки от робы дяди Егора и тот какой-то свой, родной, уютный.
— Санек, едрить твоя копалки!
Дядя Егор, подняв свое шатающееся тело с мощным деревенским торсом, бросился обниматься. Стойкий перегар и колючая недельная щетина, чуть ли не до крови раздирающая щеку, вызывают легкое отвращение.
— Садись. Как там мать, отец?
— Да ниче вроде.
— Щас. — Дядя Егор полез за плиту.
— Не, я не пью.
— Я те дам, не пью. И я не пью. Никто не пьет. — Дядя Егор открыл холодильник и стал выкладывать содержимое мисок и кастрюль в тарелки.
— Вы бы водку-то спрятали. Теть Валя ворчит.
— Эх, бабы. Нарожают, блин, сами себя, мать их за ногу. Не ссы, Саня, прорвемся. Хватай сигареты, бутылку за пазуху, — пойдем в летнюю кухню.
— Эт куда же вы направились? — настигает нас голос тети Вали.
Краснота, растекающаяся по лицу, заставляет виновато втянуть головы в плечи. Но дядю Егора так просто не возьмешь:
— Молчи, женщина. Мужики ужинать пошли.
— Племянника-то хоть не спаивай, алкаш.
— А кто кого спаивает? Пошли, Саня. Броня крепка и танки наши быстры.
Полный стакан чистейшего как слеза самогона выглядит настолько пугающе, что от одного взгляда пьянеешь.
— Ну, вы дядь Егор даете. Я столько отродясь не пил.
— Че, мало? Пей, это штрафная. Да не бойся ты. Это тебе не вискарь с антиледом там в городе. Это я сам гнал. Вода, сахар, дрожжи. Ничего лишнего, понял?
Делать нечего. Рассол поближе, полувыдох — и ужасный крепости влага обжигает внутренности. Не дыша, следом отправляем рассол как огнетушитель и кучу провизии как нейтрализатор. Да. Это первая и чувствуется что последняя. Язык заплетается, темы для разговоров нарастают. А дядя, напротив, стал трезвей. Мне б его здоровье.
— Так вот, Санька. Пью. Неохота, а пью. Куда денешься.
— А что случилось-то?
— Ты не знаешь? Едрен батон. Эпидемия у нас. По всем каналам показывают.
— И че?
— Эпидемия, понимаешь. Грипп, мать его, птичий.
Взгляд невольно останавливается на вареной курице.
— Не бойся. Водкой только лечится. Вот мы и прививаемся. Понял?
— Да уж.
— Фабрика наша, одна из лучших в России, Саня. Полмиллиона несушек. Мы же полстраны снабжали. А теперь вишь как получилось. Нет курочек.
— Как нет?
— Так и нет. Грипп. Говорят, дикие птицы принесли. У нас озер-то вона сколь. Они же через всю планету кочуют, а там сам знаешь, китайцы, японцы, негры — мать их. А может, с кормами занесли. Корма дешевые. Кто их проверял-то? Пришла ветстанция — и кабздец. В одном цехе несколько штук нашли. Всех на хрен, подчистую.
— И че, всех кололи?
— Вначале кололи. Потом живых в ямы скидывали, солярой обливали и сжигали. А они же, Саня, как люди. Они же, курочки-то наши, смотрят, бегают и понимают, Саня, понимают, что им кранты. А мы гоняемся, ловим — и в яму.
Потом устали. Давить машинами начали. Но их же много. Они кричат, прячутся, ползают переломанные. Все колеса в крови, кишках и перьях. А мы их давим. Саня, как тут не запьешь-то? Потом решили закрыть и не кормить. А вода-то, Сань, есть. Они пьют и не дохнут. Борются, понимаешь? Да были бы крылья не обрезанные, улетели бы — и все. Ну не могут же.
Деда Архипа знаешь? Он два лагеря прошел, фашистский и сталинский. Дак он не смог выдержать. Поплакал и ушел. Бились курочки за жизнь. А их пятьсот тыщ, веришь, нет? Давим, жжем — несушек, цыплят, петухов. Живьем закапываем. Тут у любого бак загремит. Потом опять устали, а время поджимает.
Дядя Егор опять налил, но теперь по капле. Видно, хочет поговорить, выложить все, что накипело. Видать, не может держать в себе. Мы, не чокаясь, опрокинули стаканы и зажевали хрустящими огурчиками.
— Закупорили щели, окна, двери и “КамАЗы” подогнали. Шланги на выхлопные трубы надели и в вентиляцию пустили. Полдня гудели. А потом, Сань, курочек собирать начали. А половина — живые. Угоревшие, конечно, но живые. Когда жалеешь животину, она же долго помирает, чувствует, надеется, что пощадят, помилуют. Мы их в мешки, в кузов, а у них яички выпадывают. Как будто откупиться хотят. Дак разве могут больные-то куры нестись? Петухи уже поняли, они же умней кур, прыгать стали, клеваться. Всех в яму. Всех сожгли. И все. Избушку на клюшку, а нас по домам. Теперь охрана. Че охранять-то, господи?!
— А че здоровых-то сжигать? Мяса-то сколько.
— Мясо. Вот те и мясо. Это сейчас известно, что грипп-то он сварил, и нет его, а недавно еще не знали. Или не хотели знать.
— Как так?
— Да так. — Дядя Егор перешел на шепот. — Страховка, понял? Застраховали фабрику и угробили. Миллионы страховки, миллионы компенсаций от государства. Курочек фабрика еще купит, а остатки по карманам. Догоняешь?
А может, и конкуренты. Соседние области. Сейчас же у нас в магазинах их мясо и яйца. Качество — дерьмо, а цены — бешеные. Берем, а куда денешься?!
— Да, замуты.
— Замуты. Двадцать лет проработал в цехе, а тут такое. Демократия, блин. Они, соседи, свои птицефермы огородили, дезинфекцию проводят. Вокруг снайперы. Отстреливают всех приближающихся перелетных птиц.
— И что, больные есть?
— Хрен там, понял? Специально, суки, траванули наших.
— Времена…
— Да, раньше были времена, а теперь мгновения, раньше поднимался хер, а теперь давление.
Ну, давай накатим. За баб. Ты-то че, женился?
— Упаси господь. Я не нагулялся еще.
— Женись, мой тебе совет. Всегда сыт-помыт. Эх, Валька моя — золото. Другая бы давно отравила. Помню, прихожу домой, пьяный, грязный, а она сковородочку с яичками. Я, мол, мясо давай, а она меня этой же сковородкой, тефлоновое покрытие не пожалела, хе-хе. М-да. Не, Сань, не торопись с женитьбой. Постройся, обживись. А баб — их и так больше, чем людей. Как петухов и кур. Кур. — Дядя Егор запричитал, видно, напился. — Курочек в яму, всех, пятьсот тыщ. Ироды. Теперь ножки Буша покупаем. Саня-я. Вона что, понял? Буш, козел, виноват. Как я раньше-то не догнал.
— Буш-то при чем?
— Амерекосы нам козни строят. Оранжевые революции, мать их, и все такое.
— Да ну. Им и так достается. Американцам сейчас не до нас. У них там тайфуны. Вон весь штат с землей сровняло.
— Вот именно. Ни хрена ты, Саня, не рубишь в политике. Где они бабки возьмут? С России. Вот козлы-то. Это же терроризм, Санька. У них беда, растрата, Ирак, они нам — птичий грипп. Люди наше боятся покупать. А что покупать? Ножки Буша. Им прибыль. Понял, Саня? Вот суки.
— Ну и что теперь? Пойдем войной. Щас еще по чуть-чуть, вилы в руки и в Америку.
— Эх, Саня. Люблю тебя как сына. Это ты хорошо придумал — навестить меня. Я бы так до белочки допился. Хорошо, что глаза мне раскрыл. Даже жить захотелось. Излил душу и легче стало. Ладно, пойдем спать. Че-то ты совсем окосел. Вы, Саня, сегодня слабое звено, прощайте. Валька, Валька, постелила Сане? Спит, наверное. Да и пусть спит. Устала она со мной. Все — завтра пить бросаю. Кодироваться буду. Ты только никому не говори. Закодируюсь — и все!
Горно-Алтайск