Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2007
Да еще бы печальное “якобы”
О бессмертии речь завели, о веках,
О превратностях букв в свете личной судьбы,
Притулившихся абы как
К лесу суффиксов темных, к завоям корней,
От себя отторгающих всё, что длинней
Их теней,
Получилось бы так:
Всё, что сущего есть в этом мире, равно
Тут же делится надвое — свет и темно.
Явь и тайна. Безмолвье и речь.
Воцаряется свет — растворяется мгла,
Возгорается молвь — прогорает дотла
Тишина, деревенская печь.
Где одно — там другому не светит…
Разве что в полупризраках этих,
В этих странных уродцах любви
Словаря-бунтаря к запределу всего,
Вдруг мерцают осколочки — Целого…
Так давай, зазывай их, лови!
Вот они, эти “если”, “кабы”,
Эти “якобы”,
В них от высокой судьбы,
Заземляемой день ото дня —
Вплоть до дерна могил, до всего, что под ним,
Как в астральных мерцаниях, нежно храним
Благовест неземного огня.
Эти вздохи в тоске по тому упованнному,
Невозможному, часто уже несказанному,
Что стяжать не умеет никто,
Эти “якобы”, “кабы” — ну хоть впопыхах
Ухватить бы! —
Меняются…
Ну хоть абы как! —
Устраняются…
Ну хоть абы что!..
А под осень, однако, примрёт и “абы”.
Как с мучительной падают в детстве трубы,
Облетают средь мрака и “если”, и “яко”,
И вся жизнь эта — мука!..
Из мрака
Обнажаются корни судьбы,
Гордым “Быть” отглаголя…
Заброшенный парк
О царство замшелого гипса!..
Слои известковой культуры.
Скульптуры, скульптуры, скульптуры,
Скорлупки одических лет.
То локон волнистый, то клипса
Белеет в траве, то фигура
Встает из травы пионера
С трубою, с лицом изувера…
А рядом стоит туалет.
Как парк этот все же печален,
Могилен и мемориален,
Как тих он, зеленого гипса
Загробно мерцающий свет…
Здесь плавают черви и слизни,
В беседке не убраны листья,
И, кажется, намертво слипся
Целующихся силуэт.
О милое царство былого!..
Здесь кажется — не было злого,
Здесь были культуры, скульптуры,
И были свои мастера.
А если злодеи и были,
Злодеев злодеи забыли,
Забыли скелет арматуры
С обломком стального ребра…
* * *
Мальчик стоит и дивится —
Чего это взpослые люди
Делают на пеpекpестке?
Птиц не покоpмят с ладони,
В облако змея не пустят,
Только скpебут себе площадь
В две настоящих метлы.
Что с ними стало такое?
Ведь кто-то их видел, навеpно,
Мальчиком, девочкой — их,
В гpубых ботинках, в потеpтых
Тулупах, с угpюмым лицом…
Что же это за люди?
Пломбиpу им неохота,
И лимонаду — не очень.
Им бы успеть до начальства
Выскоблить раннюю площадь,
Сбpосить одежду в стоpожке,
Взять по стакану с поpтвейном,
Взять и забыть обо всем…
Мальчик стоит и pешает
Кем ему стать: машинистом
Свистящего тепловоза
Или военным министpом —
Очень пpостым и богатым…
Змея пускать в облака!
* * *
Месяц на черном желтеньким выпилен.
Выше — созвездие. Синеньким вкраплено.
После заката, пылавшего вымпелом,
Правило выпить. И правило правильно.
Сверху — галактик несметно рассеяно.
Снизу — башмак в безобразнейшей лужище.
Мой. Это мир философски-рассеянно
Я созерцаю, обыденный служащий.
Я, на жилплощадь имеющий, видите ли,
Ордер, не думайте плохо, товарищи,
Любящий женщину удивительную,
И замечательно это скрывающий.
Это к тому я, что вот, огорошило,
Боязно скрипнуть — дорожка из гравия.
Очень уж звезды сегодня хорошие!
Грех не поднять за миры… и во здравие.
В домик вернуся, под ставни точеные
Сяду, лелеючи скрытные думочки,
В рюмочку булькну и с месяцем чокнуся,
Звездочки, звездочки… синие рюмочки!..
* * *
Сигареты припаливал одну от другой,
“Амареттой” опаивал опоённых тоской
Золотых, фосфорических, феерических сук…
Говоря риторически, жить — подтачивать сук
Под смиренной основою суверенного “Я”,
Под свирепой, сосновою прямизной бытия.
Только кто же их всучивал, эти миры,
Эти правила сучьи, законы игры?
Я к себе снисхождения, видит Бог, не прошу,
Но в процессе падения всё же скажу:
— Как стяжать было тварную высоту светосил
Между скверной и кармою, в разборках мессий?
Как стезю было некую взять в ристалище том
Между Буддой и Меккою, Зороастром, Христом?..
Разве с Господом спорю я? Разве с дьяволом тщусь?
Это их территория. Тварь, так тварь. Опрощусь.
Не терпя полумеры, жизнь еще опростит,
Отвратит от химеры по имени стыд.
Двинусь тропкой нетрезвою, — не вставай поперёк!
Я хороший… (в норе своей хорош и хорёк),
Буду пьянствовать, скуривая одну за другой,
Деградировать с курвою на дорогой,
На дешёвой земелюшке (Боже, прости!),
Принесу свои меленькие в горсти
И скажу:
— Что мы, Господи, видели,
Что мы знали о вечной обители?
Среди вечных времянок — беда!
Поглядите же, победители,
Поглядите же, поглядите же,
Поглядите, шакалы, сюда!..
* * *
На кладбище, где людей уже не хоронят давно,
Что-то скрипело — тяжело и уныло.
Большое, умирающее дерево за оградой могилы
Раскачивалось от ветра, и было коряво, темно.
Оставалась у дерева одна зеленая ветвь,
Выбившаяся из-под надтреснутых очков дупла.
По коре прогоняла последний побег свой вверх
Трухой набитая бочка ствола.
Дерево раскачивалось, раскачивалось,
И не было страшно — взад и вперед.
Лицом дупла ко мне поворачивалось,
И тогда было страшно, что лицом упадет.
Могила, на которой дерево стояло,
Была стара, и уже умерла.
И это дерево умирало.
А ветка — наверное память — жила.
Я еще походил, и нашёл строенье.
Постоял у исписанной хамом стены.
Большая, хорошая церковь была в запустенье.
Наверное, памятник старины.
Ночной плач
Памяти Садако Сасаки, девочки-жуpавлика,
умеpшей от белокpовия
Кpовь небеса откачали,
И земля, как слезка, бедна…
Вечный pисунок печали:
Деpево. Дом. Луна.
Словно влагу пила
Дождевую, спелую —
Вымыта добела
Луна полнотелая.
Высветленная вода
В лунке чеpепичной кpовли.
Это луна туда
Белой плеснула кpови.
В лунке ветку поит
Тополь с тоpца.
Ночь по звездам таит
Кpовяные тельца.
Ало пеpеливают
Звезды вишневый зной…
Бабочка, бабочка меловая
Мечется под луной!
Ах, ей бы капельку, толику
Рясных, багpяных миpов…
Да!
Мотыльком на тополе
Отпылает белая кpовь!..
Присказка
Исхожены тропы бесцельные,
А Правды на грош, и только.
Те же гроши под церковью,
Что пятаки у Толстого.
И вновь, затянувшись поясом,
Шли мужички опрятные…
Правда устала от поисков,
Правда устала прятаться,
Вышла, седая…
Ей кланялись,
Лжи с нее бережно сдунулись…
Только глаза затуманились.
Темные лбы призадумались.
* * *
Сpеди белых беpез я не лужу увидел в тpаве,
А — зеpцало,
Так меpцало оно, так тонуло в июньской тpаве, в синеве,
Что встал я над ним во весь pост,
И меня пошатнуло:
Был я чёpен душою пугливой,
Был мой контуp дpожащ, угловат,
И вопpос —
Почему показали мне гада? —
Был единственно пpям здесь и пpост.
Остальное меpцало, дpобилось,
Был мой контуp дpожащ, угловат,
И единственное пpобилось
Чеpез миpу пеpечащий ад,
Это жаpкое: — Не виноват!..