Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2007
Живет в Санкт-Петербурге.
Между совой и жаворонком, там, где ни места нет,
То есть пространства, ни времени, то есть минутки,
Вновь притулился освистанный тенор, поэт,
Обезьяна речи, оборотная сторона фразы,
ухмылки,
шутки.
И сидит-посиживает, будто ему не известна судьба
былых двойников,
В рабстве у слова кончавших на редкость плохо,
Как бы ни рукоплескали им ложи, а также ловцы душ и снов,
Как бы к ним ни благоволила эпоха.
Зреньем своим смещенным что видит он
И о чем пророчествует на свету, житель ночного мрака,
Помавая крылом совиным, чем он так потрясен,
Жаворонком рассветным готовый взвиться однако?
Раздвоенье личности, вот что. Объемля весь мир, как есть,
Находясь одновременно во всех его точках и дырах,
Что щебечет он, и о чем его свежая весть,
Если есть, кому ее произнесть, помимо писклявой лиры?
Кроме того, все сказано — и осталось лишь толковать,
Примеряясь к тому, что дню понятно, а также потребно,
Не на нем, отщепенце, Господняя благодать,
Не ему, изгою, быть и в хоре хвалебном.
Упражнение для сумасшедших —
соревноваться с Творцом!
Книга — одна! Так читайте, неспешно листая ее страницы,
Год за годом, начиная с начала, вслед за концом…
Что же мечется он, несмышленыш, подкидыш
двуликой несуществующей птицы?
* * *
Потому что в дело годится все, что добыто глазом,
Либо слухом, либо тем, что зовется воображеньем,
И ничто не сравнится с этим заветным лазом
В виртуальное — ну-ка! — пространство и легким жженьем
Где-то в области — кыш, болезни! Не спутать бы! — подреберья
Пузырьками веселого зуда, нездешней, ненашей чесотки…
Надуваются вдруг поникшие было перья,
Набухая, как грудь силиконовая у красотки.
И крыло вырастает, шумит, что твоя дубрава,
Поднимая, как самолет с вертикальным взлетом,
В зазеркалье, и, скажи, по какому праву
Все сие дано никаким, по сути, пилотам?
* * *
От прозы кайф другой, но и его не хватит
Ту жажду утолить, наполнить черный ров,
Когда, как вал, волна девятая накатит,
И думаешь, дрожа, что не спасет ни кров.
Ни тысячи томов и снов библиотеки,
Ни мании ума. Ни ужас быть смешной,
Когда внезапный взгляд твои целует веки,
В то время, как ничто не ново под луной,
В то время, как уже все прожито не то что
Один, а сотню раз — дуй мимо, колобок!
Но будто бы вчера придуманная почта
Несет тебе письмо, как в клюве голубок
В ковчег нес весть о том, что близится спасенье,
Что вот еще чуть-чуть, что милостив Господь!
От прозы кайф другой. Но вновь стихотворенье
Выводит от труда отвыкшая щепоть.
* * *
На поводке любви, безжалостном, саднящем,
Коротком и немом, как первое кино,
На поводке любви, едино настоящем,
Где каждому в свой час удушье суждено,
Где добровольный плен не мыслится сначала
Ни рабством, ни тоской, ни — Боже мой! — грехом,
Где сколько ни гляди — не наглядеться! Мало!
Где только о своем — ни слова о плохом!
Где что ни говори — все перл, и все прелестно,
Где как ни поступай — все будешь лучше всех,
Где будущего нет, где прошлое безвестно,
А в настоящем рай бесхитростных утех,
На поводке любви, с которым нету сладу,
Где страшно одному и радостно вдвоем,
Где маятник скользит бесстрастно: к раю — к аду,
На поводке любви, который сами рвем.
Питер Брейгель. Большие рыбы поедают малых
Пока не вырубят рубильника
И мира не заклинят ось,
Идешь и жрешь из холодильника
Все, что найти там довелось.
Поскольку нет других, о, господи,
Днесь подтверждений, что жива,
Поскольку ветхими обносками
Свисают вечные слова,
И, растерявши все значения,
Трепещут на сыром ветру,
В надежде странной, тем не менее,
Дай Бог, мол, оживем к утру…
Поскольку в возрасте уныния
Лишь акт питания весом,
Поскольку стройной лишь Лавиния
Останется во сне косом.
Поскольку малых рыбок стаями
Большим заглатывают ртом
Те, кто под солнцем не растаяли
И в стужу не слепились в ком,
Те, кто на пире победителей
Ошую запросто сидят,
И пьют победно за родителей,
И сласть заморскую едят.
Два стихотворения
Памяти П.Пономарева
1
Выжимая жизнь, как штангист выжимает свои блины,
Через силу встав, опасаясь, что рук не хватит длины,
Что провалится грудь и колени враз подогнутся,
Выжимая сок из прогорклых истин, как слезы лук
Выжимал из глаз и как пот из пор выжимал недуг,
Понимаешь вдруг, что иссохший луг вновь расцвел на блюдце.
Понимаешь вдруг, что совсем иначе замышлен мир,
И отнюдь не Телль чемпионом в лаврах покинет тир —
Черепаха выиграет, а не Ахилл в марафоне…
И когда охватишь умом эту странную связь,
Глядь — зима прикрыла снежком и асфальт, и грязь,
Белым шумом шумя, как дубрава, в твоем микрофоне.
2
На деревьях писать стихи или на камнях,
Сигаретных коробках, салфетках, обрывках, клочках,
Территорию метя собой, будто особь на воле,
Растворяясь в природе иль социум рьяно ценя,
Все одно, сжигаем тщеславьем не меньше огня,
Примеряясь к канону в любой непарадной роли,
В униженье, в смиренье любом сохранивший “я” —
Кто канат перетянет? И кто сбережет коня
На распутье, когда своя голова дороже? —
Спотыкаясь, бредешь по миру с пустой рукой,
Там, где разум растекся широкой недвижной рекой,
Зная слово одно, а, точнее, лишь два: О, Боже!
* * *
На эту жизнь, убогую, как суп
У бедняка, как речь у нувориша,
На эту жизнь, чей почерк прям и груб,
Чей окрик строг, а шепот, еле слыша,
С трудом улавливаем, напрягаясь так,
Что звон в ушах, на эту жизнь простую,
Где все в цене — и солнце, и табак,
С привычкою, уже не протестуя,
Уже не мысля европейских благ,
А только — лишь бы сердце ровно билось! —
На эту жизнь, где каждый сир и наг,
Мы молимся. И молим, чтоб продлилась.