Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2007
В беседке сухо и светло.
Стройны, смуглоголовы пешки.
Застыли лица над столом
в многозначительной усмешке.
И деревянные фигуры
врастают в трещины доски.
И мается ребенок хмурый
в тисках полуденной тоски.
Сны
Алле
Пока мы на одной подушке,
касаясь головами, спим,
тебя я к маленькой старушке
веду по улицам своим.
Шумят дубы, в тот день живые.
Навстречу брат, все так же мал,
подруга, чье лицо, впервые
не узнавая, целовал.
Но ты меня на самом деле
по улицам другим ведешь.
Твой город на мое виденье,
увы, нисколько не похож.
Там школьный двор, весенний, грязный,
разбит на узких арычках
и чей-то мальчик долговязый
стоит в задумчивых очках.
* * *
Открыл однажды в глубине пустынь
я эту землю в зелени неяркой.
И корни неожиданно пустил
в сухую почву погруженный якорь.
С тех пор, в какие ни бегу края —
хребтами горными, безлюдной степью, —
неласковая родина моя
сжимает горло неослабной цепью.
Рип Ван Винкль
В ходе несчитаных лет
ты усох под колючим кустарником.
Не волнуйся, что будешь нелеп
в куртке истлевшей и странной.
Нет жены. Дом отдали под слом.
Разбрелись молодые Ван Винкли.
Занимайся своим ремеслом.
Мы к тебе постепенно привыкнем.
Дети разве что будут дразнить,
вопреки хромоте и сединам
вынуждая бессильно грозить
заржавевшим твоим карабином.
* * *
С. Я., Е. А.
Мы друг у друга в памяти умрем,
изменчивость теряют наши лица —
на карте высыхающего моря
однажды проведенные границы.
По лесенкам скалистым наш маршрут
уже, должно быть, душу не утешит.
Но рукописи в памяти живут,
ветшают дольше и сгорают реже.
Они, как прежде, делятся теплом,
смиряют жар в крови и в сердце жженье.
Места друзей за праздничным столом,
разрозненных листов расположенье…
* * *
Пройти испытание ванной,
где пахнет снотворно белье,
где страх посещает незваный
сознанье мое,
где чье-то проклятье былое
и начерно прожитый день
отмокшим невидимым слоем
меня покидают в воде
и шепчут, забытые, глухо,
и жаждут вернуться назад,
и плещутся рядом, и в ухо
проникнуть хотят.
Мне их заговаривать робко,
мне с ними прощаться извне,
пока не спасет меня пробка,
мерцающая в глубине.
* * *
Опали листья только-только.
Но видно с улицы: уже
одна рождественская елка
горит на верхнем этаже.
Безлюдно в комнате и зябко.
Но смотрит, нарезая сыр,
нетерпеливая хозяйка
на календарные часы,
и лихорадочно считает
она бокалы для вина,
и только снега не хватает
в квадрате черного окна.
Из книги “Цветы и зола”
Снег
В смертельный не вступая бой,
лежит, ручьями не растоплен,
у темных елей за спиной
нетронутым Константиноплем.
Там строят белые суда,
и обсуждают день вчерашний,
и за термометром следят,
прикованным на главной башне.
* * *
Тополей поклоны мягки.
Снова пух, в полете дремля, —
как проявленное время
на цветной фотобумаге.
Мне давно оно знакомо,
время в тополином танце.
Пусть пройдет — а я не дамся.
Навсегда останусь дома.
Нет у меня собаки
Дождь — родоначальник слез —
именно это сегодня оплакивал:
я наконец убедился всерьез,
что нет у меня собаки.
Тщетно я мясо на кухне варил,
кости старался выбрать получше,
прозвища ласковые говорил,
шорохи дома жадно выслушивал.
Может, давно мечтает о том
и под широкой кроватью в темени
смутно белеет и белым хвостом
пыль подметает прошедшего времени.
* * *
Мой сын собирался сам
на прогулку по первому снегу.
Натягивал руковицы
и санки брал под уздцы.
А теперь уже март, вероятно,
и где-то в тенистом проулке
за ночь замерзшая слякоть
хрустит у него под ногой.
Ночь отца
Вокруг отца посетители вертятся,
прямо к постели идут, незваные,
не сознавая, что просьбы во сне
теряют законные основания.
Поэтому на все бумаги подряд
он ставит печать без сомнений и дрожи,
пока глаза у него горят
непогашенным светом в прихожей.
Из Набокова
А если вдруг с небес посол
за мной придет — ему отвечу,
что только телом я прошел
мою дорогу человечью,
что, получив отца и мать,
сестру и дом в глубоком детстве,
я их боялся потерять
и предпочел стоять на месте,
что мой покой они хранят
еще и ныне от соблазна, —
и он, нежившего, меня
оставит до другого раза.