Исламская перспектива в России
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2007
Замирение, хотя бы и относительное, Чечни и некоторое затухание исламского терроризма могут создать впечатление, что самый трудный период в истории нашего противостояния с воинствующим исламизмом остался позади. Увы, похоже, что это далеко не так.
Чтобы ощутить сохраняющуюся на этом “фронте” напряженность, достаточно заглянуть в Интернет. Во многих сайтах, именующих себя исламскими, выплескивается такая ненависть к России и русским, равно как и к собратьям-мусульманам, настроенным на сотрудничество с властями, что становится не по себе. Или это змеиное шипение исходит от кучки отщепенцев, мало кого представляющих?
Но вот, одна за другой, выходят две увесистые книги — “Исламизация России” Ю.Голубчикова и Р.Мнацаканяна (М.,2005) и “Новейшая история ислама в России” Р.Силантьева (М.,2007), в которых виды на будущее — в том аспекте, о котором здесь идет речь, — открываются самые мрачные. Правду сказать, авторы первой из них очень мало знают об исламе, но геополитическую перспективу, которую они вычерчивают, нельзя совершенно сбрасывать со счетов. Отмечая наступательную энергию ислама и то обстоятельство, что на него сегодня работает демографический фактор, Голубчиков и Мнацаканян считают, что эта “идеология” (почему-то они называют ислам идеологией) способна “заместить” дискредитировавшую себя коммунистическую идеологию и стать базой для создания на территории России, хотя бы и урезанной (Дальний Восток и Восточную Сибирь они заранее отдают Японии и Китаю), новой военной империи под знаком полумесяца.
Очень трудно представить Россию “с бедуинским изломом бровей” (Н.Клюев). И все же: история открыта навстречу самым неожиданным решениям (Х.Л.Борхес: “Мир дивен: в нем все возможно”).
Силантьев, автор второй книги, представляющийся православным христианином, знаком с исламом несравненно лучше (верующий всегда лучше понимает верующего), и угрозы, исходящие “с той стороны”, прописаны в его книге гораздо более тщательно и зачастую с хорошим знанием дела. Выводы его тревожны. “Если политика Кремля по отношению к мусульманам, — пишет Силантьев, — станет продолжением той политики (минимального вмешательства в вероисповедные дела. — Ю.К.), которая велась на протяжении последних 15 лет, тогда события будут развиваться по наихудшему сценарию. Радикалы рано или поздно одержат верх над традиционными мусульманами, разгромив самые неуступчивые муфтияты и захватив контроль над остальными”. И далее: “Нужно заметить, что даже самый худший сценарий не будет сюрпризом ни для Русской православной церкви, ни для других религиозных организаций страны. В церковной элите остается все меньше людей, которые надеются, что войны с ваххабизмом (у нас это синоним исламского экстремизма. — Ю.К.) можно избежать. Более того, многие из них уже морально готовы к такой войне” (с. 489, 490).
Вот только не совсем ясно, что означает в данном контексте “моральная готовность”. К чему — готовность? Уж не к религиозной ли войне?
Думаю все-таки, что с форсированно тревожными и попросту паническими умозаключениями не стоит торопиться. Что действительно необходимо, так это елико возможно пристально вглядеться в туманную даль, заранее мирясь с тем, что далеко не все мы там сумеем разглядеть и что предстоящие годы неизбежно преподнесут какие-то сюрпризы. И все же есть вещи, более или менее доступные взору уже сегодня и позволяющие сделать кое-какие практические выводы.
Первое, что должно привлечь внимание, — это кризис авторитетов, поразивший мусульманский мир в целом, а не только российскую его часть.
Изначально структура авторитетов (мы говорим сейчас о религиозных авторитетах) у мусульман была гораздо более рыхлой, чем у христиан. Если говорить о суннитском большинстве, то у него не было и нет духовенства в смысле, привычном христианину (у шиитов некоторое подобие духовенства есть). В первые века халифата религиозным главой всех мусульман считался халиф, но его религиозное главенство, в отличие от политического и военного, оставалось довольно-таки условным. Практически на местах складывался свой круг авторитетов, в который входили улемы (алимы), то есть ученые люди, окончившие, например, медресе, а также профессиональные чтецы Корана, знатоки шариата, выступавшие в роли судей… Все они обычно находили время для каких-то мирских занятий — могли работать ремесленниками, переписчиками, надсмотрщиками на рынке и т.д. Свои авторитеты были у
суфиев — это шейхи, опытные наставники, и дервиши, странствующие проповедники, “мусульманские монахи”. И всякая сосна своему бору шумела.
Положение стало меняться с распространением (запоздавшим в мусульманском мире) книгопечатания. В конце ХIХ — начале ХХ века стала складываться международная мусульманская аудитория читателей одних и тех же книг, журналов и газет. Скажем, книга, вышедшая где-нибудь в Каире или Мешхеде, могла попасть в любой уголок мусульманского мира и здесь напрямую обратиться к уму и сердцу читателя, через головы местных, дотоле непререкаемых авторитетов. (До некоторой степени сходные последствия имело распространение книгопечатания в Европе в эпоху зарождения протестантизма.)
Еще большее замешательство породил в умах Интернет. Отныне каждый, кто худо-бедно владеет грамотой, имеет возможность сообщить “городу и миру” (а не только, скажем, соседу), что он думает по тому или другому поводу. Этот безостановочный галдеж способен сбить с толку не одного мусульманина, перестающего различать, кто есть на самом деле правоверный, а кто кривоверный.
В мусульманских странах что-то еще остается от традиционной структуры авторитетов, а вот в мусульманской диаспоре, прочно осевшей на Западе, царит полный разброд. Россия в этом отношении оказывается где-то посередине, хотя, казалось бы, нам принадлежит место в первой группе стран — тех, где сохранились прочные мусульманские корни. Но, увы, советская власть основательно потрудилась над выкорчевыванием корней, поэтому с ее падением возрождение мусульманства осуществилось не только и, может быть, даже не столько силою оживления корней, сколько силою вмешательства “существ, живущих в воздухе и ветре”, если метафорически употребить выражение гетевского Вагнера1 .
1 Читатель, разумеется, помнит:
Не призывайте лучше никогда
Существ, живущих в воздухе и ветре.
Они распространители вреда,
Смертей повальных, моровых поветрий.
Еще одна причина декоренизации мусульманства в нашей стране — перемещение на север значительного числа южных мусульман, кавказских и среднеазиатских. В данном случае не столь важно, являются ли они гражданами России (северокавказских автономий) или выделившихся из состава СССР государств. Важнее другое: все это люди, в той или иной степени оторвавшиеся от своих корней. В Казани жалуются, что российский ислам теряет свое традиционное “татарское лицо”. Об этом следовало бы пожалеть и в Москве. Между тем наплыв гостей из страны “Насслишкоммного” (собирательный образ Франсуа Рабле) способен окончательно стереть его черты.
Отсюда разброд в российском мусульманстве, где, говоря словами русской пословицы, всякая пятница суется наперед четверга. Зачастую дело тут не столько в различных толкованиях ислама, сколько в нескончаемых препирательствах мусульманских деятелей “на личной почве”. Эта сторона вопроса подробно освещена в книге Силантьева. Многочисленные муфтии, имамы, самозваные “амиры” и т.д. то и дело вступают друг с другом в конфликт, выступая со взаимными обвинениями не только собственно религиозного, но и бытового характера; дело доходит до обвинений в криминальных связях, торговле наркотиками и даже совращении малолетних. Пусть даже эти обвинения ложны (хотя вряд ли это можно сказать обо всех из них), уже самый факт, что они публично озвучиваются, свидетельствует о нездоровой атмосфере, установившейся на значительной части “мусульманской территории”.
Так что, когда нам показывают по телевизору муфтиев Равиля Гайнутдина и Талгата Таджуддина, как “представителей” мусульманской уммы, следует иметь в виду, что на самом деле они мало кого представляют. Российская умма раздроблена, и никто не представляет ее ни в целом, ни хотя бы в значительной ее части. Радикалы того или иного толка заявляют, что это как раз хорошо, что для ислама такая ситуация “нормальна”, а муфтияты являются “гнусной выдумкой” царизма. Оставляя сейчас в стороне вопрос о том, действительно ли муфтияты представляют собою некую гнусность an sich (в своем существе), замечу лишь, что Россия институт муфтиятов не “выдумала”, а переняла его у Османской империи, которая на протяжении нескольких веков была главной страной мусульманского мира, не только из-за размеров территории и численности населения и не только из-за своей военной мощи, но и потому, что ее глава, султан, носил также титул халифа, то есть претендовал на статус духовного главы всех мусульман-суннитов, где бы они ни жили.
Обратимся теперь к собственно религиозным несогласиям в российском мусульманстве.
Особенно остро этот вопрос стоит на Северном Кавказе. Здесь всегда имели место некоторые трения в отношениях между традиционным “исламом мечетей” и столь же традиционным суфийским исламом, но с падением советской власти приверженцы того и другого направления объединились против ваххабизма, свалившегося, как снег (или, вернее сказать, аравийский песок) на голову. Религиозные противоречия на Северном Кавказе переплетаются с политическими и этническими. Это ярко проявилось в Чечне, где сепаратисты сделали ставку на ваххабизм (и наоборот: ваххабиты сделали ставку на сепаратизм), а традиционный ислам, после некоторых колебаний, решительно склонился к единению с Россией.
Неудавшаяся вылазка “ичкерийского волка” против Дагестана в 1999 году не должна создавать впечатление, что именно Чечня и она одна явилась очагом и распространителем ваххабизма в России. Напомню, что к тому моменту в Дагестане уже существовала фактически независимая ваххабитская мини-республика (в составе двух больших сел). И хотя она была разгромлена, ваххабитские джамааты (религиозные общины) в Дагестане сейчас многочисленнее, чем в любом другом из российских регионов. Немало их и в Ингушетии и некоторых других местах Северного Кавказа.
Более того, сейчас идет радикализация дагестанских тарикатистов. Вообще говоря, суфийские тарикаты в духовном плане ближе соседствуют с христианством, и в особенности — с православием, чем любые другие направления в исламе; и джихад понимают, прежде всего прочего, как борьбу с Иблисом (дьяволом) в самом себе (как и должно, если исходить из Корана). Недаром о мюриде принято говорить, что главное его “оружие” — четки. Без четок не так просто перечислить все сто имен Аллаха в должном порядке (что, как считают суфии, способствует самоуглублению).
Но случается, и мюрид берет в руки оружие без кавычек. Мы знаем это по опыту Кавказской войны ХIХ века.
Стрелы исламского радикализма упорно тянутся в северную сторону, в первую очередь к волжско-уральскому мусульманству. На первый взгляд его успехи в этом регионе не слишком заметны. Основную часть мусульманского населения здесь составляют татары, а это традиционно “спокойные” мусульмане; религиозные экстремисты редко выходят из их числа, во всяком случае, гораздо реже, чем на Северном Кавказе. К тому же за полтысячелетия, без малого, пребывания в составе России татары (как и башкиры и другие мусульмане волжско-уральского региона) сильно смешались с русскими; процесс их русификации продолжается и сегодня, в частности, за счет смешанных браков. Так что пока “цвет” угрозы, исходящей с этой стороны, — самый бледный.
Только вот благодушествовать по этому поводу рано. Жителей региона, как, впрочем, и остальной России, будоражат гости с далекого Юга — выходцы из северокавказских автономий, таджики, узбеки, наконец, специально посланные эмиссары из арабских стран. “Кавказ наступает”, жалуется нижегородский муфтий, татарин по национальности (“Время новостей” от 17.Х1.2005). Еще в середине 90-х в Поволжье была раскрыта террористическая организация исламистов “Серые волки”; совсем недавно аналогичная организация “Зеленые волки” появилась на Урале. Но, как правило, ваххабитские джамааты не торопятся выдавать себя броскими названиями, тем более не афишируют себя, как они это делали первое время, какими-то особенностями внешнего вида — окладистыми бородами, короткими штанами; напротив, они успешно мимикрируют под “добропорядочных мусульман”.
Похоже, что ваххабиты переняли у шиитов их стародавний обычай — такыйю, “скрывание веры”.
Р.Силантьев, как я уже сказал, хорошо знакомый с материалом, полагает, что экспансия радикального ислама в России ускоряется. “Все меры по ее противодействию, — пишет он, — носят узкооборонительный характер, что позволяет ваххабитам постоянно удерживать инициативу. Предпринимающиеся попытки законодательного запрета ваххабистской идеологии (точнее сказать, сектантской веры. — Ю.К.) на федеральном уровне грамотно блокируются, более или менее эффективные инициативы на местах жестко критикуются специально обученными правозащитниками, а любая критика мотивируемого исламом экстремизма расценивается как проявление исламофобии и разжигание межрелигиозной розни”. И далее: “Следует честно признать, что никакой серьезной борьбы с ваххабизмом в нашей стране (за исключением, может быть, Чечни) сейчас не ведется” (с. 480, 481).
Вполне вероятно, что авантюра с “республикой Ичкерия” и прокатившаяся по России волна терактов были со стороны исламистов “разведкой боем”, а главные события еще впереди.
Думаю, что борьба с ваххабизмом у нас все-таки ведется, и достаточно серьезная, но только та, что находится в компетенции соответствующих спецслужб. А у них компетенция узкая: выявлять и ловить.
П р е д у п р е ж д а т ь распространение воинствующего исламизма не их дело; для этого нужна определенная стратегия, которая у нас пока не выработана.
И тут полезно обратить внимание на опыт дореволюционной России. Даже на Западе, где впервые столкнулись с фактом существования у себя дома многочисленных мусульманских диаспор, присматриваются к тому, как в былые годы решался у нас вопрос сожительства христиан и мусульман1. Потому что решался он, возможно, более успешно, чем где-либо еще.
1 См., например: Crews R. For Prophet and Tsar. London. 2006.
Хотя начиналось все, конечно, с драки. С 240-летнего монгольского владычества, с течением времени принявшего мусульманскую окраску (в ХIV веке Орда приняла ислам), с последующей чередою разорительных татарских набегов (с востока и юга) на Москву, наконец, с мощного ответного движения Москвы, покорившей Казань и вслед за нею все другие мусульманские ханства вниз по Волге и к востоку от нее, до Камня (Уральских гор) и за ним (очередь Крыма пришла позднее). Пролитие крови способно надолго “отравить (еще не пролитую) кровь” обеим сторонам, особенно проигравшей. Но у христианина и у мусульманина — коль скоро они не являются таковыми только на словах — против этой “отравы” есть сильное противоядие: тот и другой подлинное свое сокровище усматривают на небесах. И христианин, и мусульманин готовы защищать свою веру и свое отечество, но если фортуна поворачивается спиной, у того и другого включается сигнал высшего порядка: “На все Божья воля”. Побуждающий смириться с преходящей земной властью, чья бы она ни была, при условии, что она не посягает на религиозные убеждения.
Если русский богатырь не смирился с игом, то не потому, что он православный, а потому, что он богатырь. А вот малые народы Балканского полуострова в общем и целом смирились с тем, что оказались в составе Османской империи, за некоторыми исключениями терпимой к христианам (хотя и гораздо менее терпимой, чем Российская империя в последние полтора века своего существования — к мусульманам). Кто читал книгу “Из жизни христиан в Турции” К.Н.Леонтьева (где местом действия служит не собственно Турция, а ее балканские владения), помнит, как тесно там переплелись судьбы христиан и мусульман — в один пестрый клубок. Интересно, что Леонтьев не столько противопоставляет православных христиан мусульманам (которым он сочувствует почти в равной мере), сколько тех и других — Западу. Не Западу, на высотах своей культуры источающему “тонкое благоухание возвышенных чувств”1, но Западу “пошлому” и “буржуазному”. Заметим, что Леонтьев наблюдал жизнь балканских племен в 60-х годах ХIХ века, то есть в период, когда Османская империя пришла уже в явный упадок, что пробуждало в балканских христианах стремление к независимому существованию; и тем не менее выработавшаяся за века инерция мирного сожительства все еще сохраняла свою силу.
Русское правительство долго искало линию поведения по отношению к покоренным мусульманам и окончательно определилось лишь при Екатерине II. Отныне Российская империя становилась не просто терпимой к мусульманам, но прокламировала себя, в официальных документах, как “Защитница ислама” и “Дом ислама”. Со своей стороны, мусульмане обязывались сохранять лояльность по отношению к монарху; во всех мечетях неукоснительно возносились молитвы о здравии “его (ее) императорского величества и всей августейшей семьи”.
Следует, правда, оговориться, что терпимость, проявленная Екатериной, в значительной степени объясняется секулярным направлением ее ума.
Хоть и не без некоторых шероховатостей, модель эта работала до 1917 года. В общем и целом мусульмане сохраняли лояльность по отношению к трону, что особенно заметно на примере комплектовавшихся из их числа воинских соединений (несколько сложнее обстояло дело с жителями Средней Азии, относительно поздно вошедшей в состав империи). Известно, что мусульманские части дольше сохраняли верность Николаю II, чем даже русские. Во многих случаях правительство не колебалось использовать мусульманские части даже в войнах против их единоверцев. В последние годы были восстановлены многие подробности Кавказской войны ХIХ века, но, кажется, мало кто припомнил, что мусульмане тогда воевали не только на стороне повстанцев, но и на русской стороне. На 1855 год только в казачьих войсках “северных покатостей” Кавказа числилось 18,5 тысячи мусульман.
Наибольшую лояльность проявляли волжско-уральские мусульмане. Отношения местного населения с русскими ни в коем случае не следует представлять идиллически, но и недооценивать степень их близости, за века сложившейся, тоже нельзя. В XIX веке говорили; “Казань городок — Москвы уголок”. Эта “ловкая”, по слову Т.Г.Шевченко, поговорка, вероятно, была придумана русскими, но ее употребляли и татары. Была и остается близость некоторых черт характера у русских и татар (как и остальных волжско-уральских мусульман). Была и остается готовность великого народа признать достоинства народа малого, что отражено в другой русской пословице: “любить молодца и в татарине”. Именно психологические черты русского человека, его широта и открытость сделали возможной ту степень сращения меж русскими и татарами, какая была достигнута задолго до революции. Об этом писал в конце XIX века известный татарский деятель Исмаил бей Гаспринский (крымчанин, он выступал от имени всех татар России): русское государство достойно того, чтобы стоять во главе мусульман “благодаря особенно счастливому складу русского национального характера”2. Даже мусульманские радикалы из татар, уже появившиеся в то время (но еще крайне малочисленные), говорили, что не любят русское государство, но это не мешает им любить русских.
1 Здесь я цитирую другую книгу Леонтьева: Египетский голубь. М. 1991, с. 340.
2 Цит. по: Императорская Россия и мусульманский мир. М. 2006, с. 289.
Сравнивая век нынешний и век минувший, мы вправе задаться вопросом: жив ли еще сегодня обладавший столь притягательной силой “русский дух” или его место уже занял (или занимает) отработанный пар?
Естественно, что исчезла такая составляющая мусульманской лояльности, как преданность лично царю. Но этот момент хоть и был очень существенным, все же не самым важным. Важнее было другое.
Здесь мы подходим к “магической точке” нашей темы — это шариат.
Преданность царю оправдывалась в первую очередь тем, что он выступал как “защитник шариата”. И надо сказать, что эта роль российским государям далась нелегко. Как признавался С.Ю.Витте, слово “шариат” долгое время оставалось для русских пугалом. Но, слава богу, правительство получало на сей счет умные советы. Они шли из Казани — не как татарской столицы, а как столицы русского востоковедения (я имею в виду, конечно, Казанский университет). И они шли от мусульман, в разное время занимавших высокие посты в русском военном и административном аппарате, — таких, как генерал от кавалерии (напомню, что это был чин, следующий после фельдмаршала) С.Чингис-хан, прямой потомок “того” Чингисхана, или последний начальник Азиатского отдела Генерального штаба генерал-лейтенант А.Давлетшин.
Должны были быть основательно затоптаны (точнее, как оказалось, притоптаны) все религиозные традиции, мусульманские в их числе, чтобы слово “шариат” снова стало для нас пугалом. Сегодня оно ассоциируется с побиванием камнями неверных жен, ампутацией конечностей и некоторыми другими страшноватыми (и одновременно курьезными порою — вроде запрещения женщинам смеяться даже под паранджой) обычаями. Этими ассоциациями мы обязаны главным образом ваххабитам, толкующим шариат на свой салтык.
Что есть на самом деле шариат? Привожу справку из исламской энциклопедии. Источники шариата — Коран и Сунна, но также (прошу внимательного чтения) — кияс (аналогия), адат (обычай), мазхаб (правовая школа), бида (нововведение), таклид (подражание), иджтихад (интерпретация). Даже без расшифровки приведенных курсивом терминов (что потребовало бы слишком много места) ясно, что речь идет о вещах, делающих не просто возможным, но обязательным творческое понимание шариата. Ваххабиты признают только первые два источника, но это шариат, так сказать, подвергшийся ампутации. Подлинный шариат — Закон Божий, приведенный в соответствие с историческими понятиями и установлениями и приноровленный к движению времени. Иначе говоря, это достаточно гибкий Закон; хотя есть в нем и несгибаемая часть.
Чем больше русская администрация проникалась пониманием того, что такое шариат, тем скорее она с ним мирилась. Шариат ведь не исключает гражданское законодательство; даже, например, в современном теократическом Иране одно с другим сосуществует. Усилия русских законников были направлены на то, чтобы установить линию размежевания с шариатом, но также и точки совместной с ним работы. Со временем русские администраторы открывали для себя, что шариат успешно воспитывает верноподданных (с некоторыми оговорками относительно Средней Азии) и что “честным мусульманам” зачастую можно доверять больше, чем “русским плутам”. К тому же мусульмане не питали слабости к “белой барыне” (водке), что побудило видного петербургского администратора сказать: было бы хорошо, если б русские отказались от пристрастия к горькой и сделались бы такими же сладкоежками, как татары.
Чтобы между православными и мусульманами воцарились мир да любовь, нынешнее российское демократическое государство должно стать таким же “защитником шариата”, каким раньше был персонально царь. Шариат лишь на поверхностный взгляд несовместим с демократией. Скорее наоборот, мусульманский путь к демократии пролегает именно через шариат.
В европейской интеллектуальной традиции издавна сложилось противопоставление: “гений свободы” — тирания (деспотия, автократия, вообще избыточный “ярем” государства). Этот подход оставляет в тени такой элемент общественного устроения, как законодательство, о важности которого точно сказал восемнадцатилетний Пушкин: “народов вольность и покой” достижимы лишь там,
Где крепко с вольностью святой
Законов мощных сочетанье.
Никак нельзя сказать, что европейская демократия не уделила достаточного внимания законам; напротив, многажды было замечено, что она выработала в себе даже чересчур юридический характер. Но законы ее — гражданские, действующие, главным образом, путем наложения внешних запретов. “Гений свободы” явился, влача за собою воз, доверху наполненный (и продолжающий наполняться) ворохом всевозможных параграфов и клаузул.
А поскольку экспансия свободы продолжается, в ответ ей происходит экспансия законов, что по-своему естественно, ибо в противном случае общество впало бы в состояние, близкое к анархии. Западные авторы говорят уже о “легислативной инфляции”: законов “развелось” столько, что даже юристы теряются в них, как в чаще леса. Например, в Соединенных Штатах, этой “цитадели свободы”, как они себя именуют (не без некоторых на то оснований), происходит парадоксальная вещь: с одной стороны, индивид ощущает себя все более раскованным, а с другой, его все более опутывает паутина всевозможных запретов, порою принимающих даже курьезный характер (напомню хотя бы о наказаниях за пресловутое sexual harassment). Побочное следствие этого явления, не в лучшем свете представляющее американскую демократию, — небывалый расцвет сутяжничества и невиданное размножение сутяг.
Религиозный Закон (равно иудейский, христианский или мусульманский) тоже действует, главным образом, путем наложения запретов, но не внешних, а внутренних, то есть тех, которые индивид сам на себя налагает, исходя из требований веры; и если он (Закон) действует достаточно эффективно, сфера действия гражданских законов может быть сведена к необходимому минимуму. Пушкин даже в те годы, когда он был способен написать “Гаврилиаду”, интуитивно почувствовал эту разницу: когда он говорит (в той же “Вольности”, которую я только что процитировал) о “вечном” законе, который “выше” и народов, и царей, то, очевидно, имеет в виду именно религиозный Закон.
О мусульманском Востоке в Европе давно сложилось мнение, что ему ближе всего деспотия. Такое мнение основано на неполном знакомстве с мусульманской историей. Если взять “классическую” мусульманскую монархию, каковою можно считать Багдадский халифат VIII—XIII веков, то ее никоим образом нельзя считать деспотией; это — монархия, ограниченная (зачастую весьма строго ограниченная) шариатом (и, конкретно, авторитетными его толкователями). Деспотизм пришел с Востока, то есть “более восточного” Востока, чем изначальный мусульманский Восток, — его принесли на остриях своих мечей монголы (подобную же “инъекцию” деспотизма произвели они и в Московской Руси), а вслед за ними и тюрки-османы. Какой-нибудь Харун-ар-Рашид из IX века, если бы мог заглянуть в будущее, подивился бы тому, что позволяет себе халиф-султан, усевшийся в Воротах блаженства (так османы назвали Константинополь). И вряд ли признал бы его за доброго мусульманина.
На современном Востоке творчески истолкованный шариат в борьбе с деспотизмом любого рода играет примерно ту же роль, что и “гений свободы” на Западе. Об этом свидетельствует опыт Ирана. Американский востоковед Ричард Буллит (пожалуй, наиболее проницательный из всех американских востоковедов, с работами которых мне довелось знакомиться) считает “вполне вероятным, что Иранская революция 1979 года — это начало перехода от тирании к демократии”1 . Признание тем более ценное, что оно прозвучало в стенах “цитадели свободы”, в свое время поддерживавшей тиранию, против которой была направлена иранская революция, и сейчас настроенной в целом резко антиирански2.
1 Bulliet R. The Case for Islamo-Christian Civilisation. New York. 2004, р. 78.
2 Таков диапазон политики Соединенных Штатов на мусульманском Востоке — от следования принципам (а точнее, беспринципности) Realpolitik, побудившей их поддержать тиранию в Иране, до попыток искусственного насаждения западной демократической модели, как это происходит в Ираке.
Так что шариат, при условии умного его истолкования, может поспособствовать воспитанию демократических убеждений у российских мусульман. Более того, он может внести вклад в построение российской демократии в целом. Потому что воспитывает нравственные качества, необходимые для выполнения этой задачи, притом в н ы н е ш н и х обстоятельствах делает это, по-видимому, даже более успешно, чем христианство во всех его ветвях.
Разумеется, христианство не может поступиться “гением свободы”, как и духом любви; благодатная свобода, она же любовь, — выше даже религиозного Закона. (Но чтобы стала возможной благодатная свобода, приходится допустить возможность произвола.) Об этом не раз говорится в новозаветных текстах. Вот, например, апостол Павел: “Если законом оправдание, то Христос напрасно умер” (Галл. 2 : 21). О том же — сам Христос: “Сын человеческий есть господин и субботы” (Мат. 12 : 8). (Суббота для иудеев — олицетворение Закона.) Но Христу же принадлежит и другое, прямо противоположное по смыслу высказывание: “Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить” (Мат. 5 : 17). Диалектика быстротекущей жизни выводит на первый план то один, то другой из этих двух принципов, в зависимости от того, в какой мере соблюдается или не соблюдается Закон в конкретных исторических обстоятельствах. Потому что можно быть выше Закона, а можно просто пытаться обойти его. Современное расхристанное общество явно предпочитает второй путь. Отчего, как мне представляется, в н а с т о я щ и х
у с л о в и я х вырастает актуальность религиозного Закона (в основе своей близкого у иудеев, христиан и мусульман).
Другой важный аспект сожительства христиан и мусульман в российских границах — культурный, цивилизационный.
Выше я провел параллель между положением мусульман в Российской империи и христиан в империи Османской: и там, и там власти проявили терпимость к инаковерующим (большую в первом случае и меньшую во втором), сделавшую возможным длительное мирное сожительство двух конфессиональных групп (более прочное в первом случае, более хрупкое во втором). Но параллель перестает работать, когда мы обращаемся к аспекту культуры. Турки были гораздо менее культурным народом, чем те, кого они завоевали: и они ничему не могли их научить — разве что курить кальян и жевать индийский орех. И сами они, обосновавшись в местах, помеченных высочайшим греческим гением, мало что сумели здесь перенять; если не брать в расчет роскошные цареградские бани. В культурном отношении османское завоевание явилось катастрофой для балканских народов, на полтысячелетия остановившихся в своем развитии.
Совершенно другую картину мы видим в Российской империи: здесь бросается в глаза громадная разница культурных потенциалов между завоевателями и покоренными мусульманами (не исключая Бухарское и Хивинское ханства, чье великое культурное наследие привязано к давно минувшим временам). На своих высотах русская культура источала — в данном случае выражение Леонтьева, относящееся к Европе, можно отнести к российской ее части — “тонкое благоухание возвышенных чувств”, к которому не могли остаться равнодушными наиболее восприимчивые из мусульман. Численно растущая мусульманская интеллигенция, активно осваивая язык Пушкина и Тургенева, воспитывалась на русской классической литературе. Татарский национальный поэт Габдулла Тукай (1886 — 1913) писал:
Пушкин, Лермонтов — два солнца — высоко вознесены.
Я же свет их отражаю, наподобие луны.
Но вот и другая сторона дела. Через русских в мусульманскую среду проникала современная цивилизация, со всем тем небесспорным, что она в себе заключала. Цивилизация вытесняла религии с их позиций — равно христианскую и мусульманскую. Собственно, это был проект еще Екатерины II: сделать из России цивилизационную общность, отдельным частям которой религии придавали бы couleur locale; наподобие того, как петербургские маскарады “оживляли” фигуры ряженых “муфтиев” и “янычар”. Эту ошибку бабушки отчасти исправил Александр I: продолжая политику терпимости в отношении нехристианских религий, он, по крайней мере, понимал, что ислам — нечто гораздо большее, чем просто костюмерия.
Но во времена “премудрой Фелицы” распространение цивилизации касалось лишь верхушечных слоев. Положение изменилось в последние десятилетия перед революцией, когда этот процесс пошел вглубь, при том что цивилизация приобретала все более секулярный характер. Это встревожило и православную церковь и в еще большей степени мечеть. У мусульман крепли сомнения, подлинно ли Россия является “Домом ислама”; даже личная религиозность Николая II не рассеивала их.
После длительного периода подсоветской атрофии, постигшей, в числе других религий, ислам, эта ситуация воспроизводится сейчас в еще ухудшенном виде. Потому что роковые потенции, заложенные в развитии евроамериканской цивилизации, за минувшее столетие резко проявились и стали очевидными для всех. Недаром на Западе становится все более популярной формула модного писателя Фредерика Бегбедера: “Будущее — без меня”.
А достижения культуры, составившие мировую славу России, — никуда от этого не уйдешь — остались уже в далеком прошлом. Много лет тому назад Георгий Иванов, обратясь к мусульманскому Востоку (отдаленному и во времени, и географически), риторически вопрошал:
Где ты, Селим, и где твоя Заира,
Стихи Гафиза, лютня и луна!
Жестокий луч полуденного мира
Оставил сердцу только имена.
Легко представить, что какой-нибудь мусульманский пиит, знакомый со “старой” русской культурой и плененный ею (если, конечно, таковой найдется), в самом близком будущем (да почему бы уже и не сегодня) выступит с “симметричным” вопрошанием: где вы… скажем, “русские мальчики” или тургеневские барышни! Ужели от вас остались только имена? А вот жестоковыйные исламисты свою ненависть ко всему русскому переносят и на “старую” русскую культуру. Не щадят и “Пушкина-кукушкина”, как его развязно именует исламский сайт “Джамаат”, проклинающий “певца сатанинской империи” за ту строку, где он выражает “солидарность с Ермоловым”. Оставляется в стороне (или вообще остается неизвестной?) широта воззрений Пушкина, в частности, на вопрос завоевания Кавказа (например, в стихотворении “Кавказ”).
Культура, как известно, далеко не всегда цветет и хорошеет там, где для нее устраивают ложе, а вот цивилизация — до некоторой степени управляемый процесс. В первую очередь это относится к обучению. Кардинальная реформа школы, на мой взгляд, должна стать главнейшей из забот государства российского. Но сейчас речь идет о мусульманской школе. Устройство школы всегда считалось делом самих мусульманских общин, в котором государство, даже самое что ни на есть мусульманское, принимало лишь минимальное участие. От властителей ждали, главным образом, щедрых даяний, и они, как правило, оправдывали ожидания, ибо школа всегда считалась у мусульман делом наиважнейшим. Об этом можно судить даже по внешним знакам внимания, какие ей оказывались. Изображенный В.В.Верещагиным дворец (иначе это роскошное здание не назовешь) Шир-Дор в Самарканде легко принять за обиталище какого-нибудь очередного “царя царей”, а на самом деле это “всего лишь” медресе. (Для сравнения: примерно в те же годы, когда строился этот дворец, знаменитая Сорбонна помещалась в неказистом здании, где студиозы слушали лекции, сидя прямо на охапках сена, — в переулке, который так и назывался Сенным, du Foin.)
В Российской империи вмешательство государства в дела мусульманской школы было и минимальным, и тактичным. А вот большевистская власть, вознамерившаяся строить будущее “эх, эх, без креста” — и без полумесяца тож, — раздавила всю систему мусульманского образования, так что остались от нее рожки да ножки. Сейчас положение с мусульманской школой, судя по всему, остается плачевным — и не только для мусульман. Остро не хватает образованных преподавателей-имамов, мало кто знает даже арабский язык (без чего невозможно серьезное изучение Корана). Более или менее прилично владеющие арабским — это, в основном, те, кто сразу после падения советской власти были посланы набираться уму-разуму в Саудовскую Аравию, а чего они там набрались, помимо арабского языка, хорошо известно. И хотя “хождения в науку” к саудовцам давно прекратились, те, кто оттуда вернулись, продолжают преподавательскую деятельность, и есть основания считать, что они — или, по крайней мере, многие из них — сохраняют ваххабитскую выучку, насаждая в своих медресе соответствующий дух. И кто знает, какие там птенцы оперяются сегодня на вылет?
Дело государства — исправить содеянное большевистскими предшественниками, вернуть мусульманское образование в его традиционные рамки, расширив их в той мере, в какой этого требует цивилизационный процесс. Только так можно уберечь луну (символ мусульманства) от разноцветных волков, которые тянутся ее проглотить. (Что луна нуждается в защите от волков, знал еще Аристофан. В одной из его пьес специально с этой целью выставляются на башню караульные.) Примечательно, что лидеры воинствующих исламистов, чьи имена стали известны в мире, почти все получили светское образование, а с исламом как таковым в большинстве случаев знакомы весьма поверхностно. Полноценное духовное образование — самое эффективное средство борьбы с этими религиозными самоучками, проповедующими “одичавший” ислам.
Уместно адресовать мусульманам один из аграфов1 Христа (как известно, признаваемого ими за пророка): “Будьте искусными менялами”. Что значит: не принимайте фальшивые монеты за подлинные.
Исторический опыт показывает: чем больше мусульманин является мусульманином и чем больше христианин является христианином, тем легче дается им сожительство и сотрудничество. Ибо в основе обеих религий — вертикаль, устремленная к неземному Отцу, общему для христиан и мусульман. Вертикали не пересекаются; у каждой есть свой “отправной пункт”.
Помимо общего внеземного Отцовства, есть много другого, что сближает христиан и мусульман2. Пожалуй, главное — это чувство запредельного, “непостижного уму” (равно как и воображению), которое вызывает иной мир. Об этом чувстве писал великий Омар Хайям:
Что там, за ветхой занавеской Тьмы?
В гаданиях запутались умы.
Когда же с треском лопнет занавеска,
Увидим все, как ошибались мы.
1 Аграф — высказывание, приписываемое Христу, но по тем или иным причинам не канонизированное.
2 Однажды я попытался определить, что именно сближает конкретно православие с исламом в его суфийском изводе (напомню: наиболее распространенном среди мусульман России в ее нынешних границах), быть может, нелишне здесь это повторить: “страдальческое в своей глубине переживание жизни (подготавливающее к восприятию жизненных невзгод, а равно и катастроф, без которых вряд ли обойдется ХХI век); острое чувство греха и покаяния; склонность к созерцанию (для постижения мира столь же необходимого, как и активное отношение к нему) и к художественному мышлению; способность испытывать “пианственные” восторги от лицезрения Творения — без участия вина или каких-либо других одуряющих средств,… но в обязательном сочетании с трезвостью, не в смысле рассудочности, а в смысле приятия объективного порядка вещей; смирение и готовность “терять себя” в религиозном Предмете; понимание того, что посмертная часть есть главная часть бытия человека. Сюда можно приплюсовать некоторые частности, такие, как способность ценить убожество (не любое, а то, которое “у Бога”) или традиция “замкнутой жизни женщин” (И.А.Ильин), хотя в православии она, конечно, далека от тех крайних форм, какие принимает в мусульманстве”. (Ю.Каграманов. Какое евразийство нам нужно. — “Новый мир”, 2002, № 3, с. 137.) Кое-что из названного может показаться “архаичным”, но таков уж изъян зрения, когда смотришь на вещи sub specie temporis (с точки зрения преходящести). Не должно считаться архаичным то, что связано с вечностью.
Речь идет о том, что существует Нечто, данное человеку в опыте, но в ложе человеческих понятий целиком не укладывающееся; в этом смысле любой понятийный строй оказывается ограниченным. Заметим, что сам Хайям считал себя “правоверным” и отнюдь не находил ошибочным то, что прописано в Коране. Здесь объективное противоречие, общее для христианства и ислама (в богословии это называется “согласным противоречием” между апофатикой и катафатикой, отрицательной и утвердительной его частями, равно необходимыми и как бы дополняющими друг друга). “Занавеска тьмы” отделяет человечество от потусторонних сил, и в этом согласны христиане и мусульмане. Но сквозь нее проникает луч света, который христианами и мусульманами воспринимается в значительной мере по-разному. Главное отличие в том, что для христиан в этом луче возникает фигура Богочеловека, как бы “сокращающая расстояние” между человеком и Богом, а мусульмане такое “посредничество” не принимают. Это, конечно, принципиальное отличие и останется оно, наверное, до конца времен.
Но, повторяю, вертикали не пересекаются; пересекаются отклонения от них и “проекции на плоскость” этих отклонений. Здесь возможны — и многажды случались на протяжении истории — острые конфликты, нередко переходившие в кровавые столкновения. Слава богу, в России до кровавых столкновений дело не доходило (войны с казанскими и другими мусульманами вызваны были не религиозными различиями, а совсем иными причинами; да и войны те давным-давно быльем поросли), но семена конфликтов имели место быть и время от времени давали о себе знать. Сейчас я хочу обратить внимание на некоторую напряженность, возникшую в отношениях православной (зачастую уже только формально) и мусульманской частей российского общества в последней трети ХIХ — начале ХХ века и в наши дни возобновленную.
Об одной из ее причин я уже говорил — это распространение секулярной цивилизации. Другая причина — рост русского национализма, что до некоторой степени тоже явилось результатом обмирщения умов. Такие влиятельные публицисты, как М.Н.Катков или М.О.Меньшиков, считали, что империя утрачивает национальный характер, и требовали покончить с “засильем инородцев”, которое, как утверждал Меньшиков, идет у нас “со времен татарских”. К чести имперской бюрократии надо заметить, что она видела опасности, которые несет с собою политика форсированной русификации, и старалась не давать им ходу.
Действительно, отклонение в сторону русского национализма вызвало в мусульманской среде (в то время еще только в верхушечной ее части) симметричное отклонение в сторону панисламизма.
Следует, правда, признать, что тревога по поводу ослабления в составе Российской империи собственно русского начала имела в те времена определенные основания. Империя постепенно расширялась, вбирая в себя все новые и новые народы, и в перспективе русские, даже при условии сохранения тогдашних высоких показателей демографического прироста, могли стать в границах империи меньшинством (незадолго до падения СССР были даже такие прогнозы, что с течением времени мусульмане составят большинство населения страны). Эта угроза отпала в постсоветской России, где русских, как известно, насчитывается до четырех пятых всего населения, а коренные волжско-уральские мусульмане, и прежде всего татары, вымирают такими же темпами, как и русские; доля татар (точнее, называющих себя татарами) в составе населения даже уменьшается по той причине, что продолжается ассимиляция их с русскими. Поэтому если сегодня угасает “русский дух” (на что сетовали уже Катков с Меньшиковым), то ответственность за этот факт несут сами русские.
Коран содержит призыв к христианам “держать прямо” Евангелие (5 : 72). Какой бы смысл ни вкладывал в эти слова Пророк, сам по себе совет хорош. Вполне аналогичный совет можно адресовать и мусульманам: “держите прямо” Коран. Чем “прямее” христиане будут держать Евангелие и чем “прямее” мусульмане будут держать Коран, тем легче нам будет водить друг с другом хлеб-соль.