Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2007
Перевод Гузель Рязапова
“Отец, я вижу лишь узду,
но где же, где твой конь?”
Раис Туляков
“…но для которого все же таки, хотя бы перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь”.
Н.В.Гоголь “Шинель”
Ильяс Ахметович не помнил, с каких именно пор начал грезить о лошади. Наверное, с детства сидела в нем эта мечта. Родители большинства его сверстников держали своих коней — в ту пору лошадь была основной тягловой силой в колхозе.
Отец Ильяса Ахметовича умер, когда ему не было и семи годков. В одночасье лишился он и родителя, и такого превеликого счастья, как, запихнув за пазуху горбушку хлеба, ехать на телеге рядом с отцом, снисходительно посматривая на бегущих за телегой мальчишек…
Да разве перечислишь все радости жизни, дарованные самим отцовым существованием! С тех самых времен воплощением истинного мужчины в его глазах стал дядька Рахимьян, пощелкивающий сыромятным кнутом и выезжающий со двора под непременное “Нна-а, мать твою…”.
Казалось бы, в последние двадцать лет новая техника, налоги и всевозможные запреты напрочь вытеснили лошадь из сельского уклада жизни. Реку вспять не повернуть, однако время вдруг поворотилось обратно. От некогда прославленного, а ныне расхищенного и преданного колхоза “Заветы Ильича” не осталось ничего, кроме нескольких тракторов, полсотни буренок, председателя, бухгалтера, кучки специалистов и двух десятков человек, с каким-то болезненным, глухим упрямством и упорством или же с тайной надеждой — “а вдруг?” — продолжающих величать себя членами колхоза.
И вот, уже в двадцать первом веке, сельская лошадь снова стала символом достатка, чуть ли не предметом первейшей необходимости в крестьянском быту. Люди даже подметили такую особенность: чем чаще рекламировали по телевизору новые поколения компьютеров и новейшие модели автомобилей, тем больше становилось в их ауле лошадей. Странная закономерность…
Ильясу Ахметовичу лошади не снились. Зато частенько мерещилось позвякивание колокольчиков в ночной тиши, особенно часто — в последнее время. Уже около двух лет прошло с той поры, как он стал подумывать о своей лошади. Как-то, улучив момент, попытался как бы ненароком проговориться тестю. Тот или не уразумел намеков зятя, или же скорее всего понял, да не нашел, что ответить. Старика можно понять, у самого забот через край: кроме выданной за Ильяса дочери у него три сына и две дочери, которые, подобно всем обитателям российских просторов, встречают рассвет с руганью в адрес правительства, которое все делает для того, чтобы сжить со света сельчанина, а заканчивают долгий день истовыми мольбами к Аллаху. Тут не до зятя и его мечты…
Жена только рассмеялась в ответ: “Что, кровь деда взыграла, кавалерист?”. Ильяс нисколько не обиделся на насмешку, с удивлением отметил только, что ей знакомо слово “кавалерист”.
И только сын-подготовишка с искренней радостью принял отцову мечту. Поэтому и найденную в старой клети, вычищенную, смазанную и возвращенную в прежний вид кожаную уздечку Ильяс решился показать только ему одному. Неведомо как сохранившаяся узда была целехонька. Заменять пришлось лишь поводья, на которые покусились мыши.
Ильяс Ахметович даже дал сыну подержать уздечку в руках, хотя, разумеется, давно уже вышел из того возраста, когда чьи-то слова могут разуверить или подбодрить. Закавыка была в одном — нужны были деньги. Надеяться на подмогу от распавшегося вконец колхоза или братьев, всегда сетовавших на безденежье, не имело смысла. Оставалось уповать на собственные силы…
Сначала Ильяс взялся за дело сам — благо, руки дело знали. В первую зиму сработал восемь саней и двадцать пар оглобель. Потом выменял их на зерно, смолотил на мельнице, раздал муку пенсионерам и в день выдачи пенсий вместе с почтальоншей ходил по дворам собирать свои деньги. Но успел всего два раза выйти вечерком в чулан “курнуть” — тайком пересчитать, оказалось, срочно надо выплатить набежавший долг за электричество. “Коммунизм — это социализм плюс электрификация всей страны”, — говорили когда-то.
Летом Ильяс Ахметович под ошарашенные взгляды аульских мужиков принялся собирать и сушить черемуху (потом за копейки сдал ее заготовителям). Нанимался пасти скот. Подался в райцентр, там пристроил чулан к новенькому терему руководителя РУНО. Однако в конце августа с горем пополам добытые гроши, не без участия, впрочем, базарной торговки неведомой национальности, щебечущей на причудливой башкирско-узбекско-русской смеси, ушли на развитие юго-восточной экономики. Что поделаешь, надо готовить дочку к учебному году. Она, как нарочно, заметно вымахала за лето. Когда они с женой поставили дитя на табуретку и надели на нее прошлогоднюю одежду, оказалось, как ни дергай что есть мочи юбку и рукава, надеяться, что худо-бедно да сгодится, не приходится… Одежонку ее отдали детям золовки, а пятая часть денег, предназначенных для осуществления сокровенного плана, ушла на укрепление могущества китайского народа.
Промаявшемуся почти два года Ильясу не оставалось ничего другого, как попытаться уговорить жену. Несколько лет тому назад, изрядно промучившись, они с помощью родных купили две коровы. Эх, кабы одну из них…
К предстоящему разговору он готовился целых две недели. Так и этак ломая голову, Ильяс отыскал время и место для судьбоносных переговоров. В назначенный день выбрал самые сухие дрова, затопил знатную баньку. Целый день, боясь невзначай сказануть благоверной что-нибудь не то и тем вывести ее из себя, лишний раз не показывался в доме. Даже на скотину ни разу не гикнул. Полы в бане помыл собственноручно.
Чуток размявшись, по первому разу помывшись и выполнив как положено остальные, изначально для бани не предназначенные, но вошедшие уже в народную традицию процедуры, дошедши до парного веника, он окольными путями приступил к разговору:
— Вчера вечером Нигамат с женой из гостей на санях вернулся. Любо-дорого глядеть, говорю.
— Делать им больше нечего, вот и разъезжают туда-сюда, — буркнула жена.
— А мы, слышь, в гости соберемся, по делам, будто цыгане какие, все с узелками да с сумками мотаемся…
— Да-а уж, — поддержала жена.
— А если бы и нам, слышь, жеребеночка взять…
— Оно бы хорошо, конечно…
— Так что, кэлэш1 , может, говорю, рискнем.
— Ты что?! О деньгах подумал??
— Так ведь можно одну корову сбыть…
Ответ жены по смыслу был вполне предсказуем, однако по объему и накалу порядком превышал все ожидаемое. Досконально был проанализирован полный состав и качество всех семи поколений родни, включая не только вполне живых, но и давным-давно почивших ее представителей. Список был довольно внушителен, хотя оценивался явно пристрастно. Увы, мечта требовала жертв. Ильяс вытерпел. И не просто промолчал, а вместо того, чтобы, по обыкновению, внести в вышеназванный список родственников с жениной стороны и вписать каждому по емкой характеристике, выдержал длиннейшую паузу и налил (даже!) в тазик воды для благоверной. Потом, будто ничего не расслышав, продолжил:
— Да все понимаю, это я так, к слову…
Черт подери, подготовка была что надо!
Жена, уже собравшаяся выдвинуть в ответ на мужнину атаку шквал достойнейших контраргументов, просто оторопела. Давненько такого не случалось! Как правило, переговоры длились значительно дольше: слово за слово, а там — кто больнее уколет, кто сильнее уязвит… При нехватке башкирских словарных резервов в дело вступало русское ядерное оружие. Полыхало будь здоров! О нет, это шло не от лютой ненависти друг к другу или из желания обоюдного взаимоуничтожения! То было простой и безвредной стычкой, рядовой семейной ссорой, и частенько после эдакого сражения, высказавшись, выплеснув все, что на душе накипело, они мирно засыпали, крепко обнявшись. Если бы главы всех государств, отставив в сторону разные дипломатические ухищрения, общались меж собой, как эта пара, военные всей Земли в один миг стали бы безработными…
Итак, привычный ход событий был нарушен. Растерянной, полностью сбитой с толку жене не оставалось ничего другого, как всучить мужу намыленную мочалку и подставить широкую спину.
Больше на эту тему не проронили ни слова. Молча вернулись, выпили чаю с медом и душицей. Но Ильясу показалось, что жена той ночью лежала к нему чуть ближе, чем обычно, и горячее ее тело прижималось позже чуть крепче обыкновенного. Наверное, показалось…
Спустя три похода в баню “лошадиный” вопрос был решен, и жизнь молоденькой буренки прервалась намного раньше намеченного прежде срока.
Через неделю в хлеву уже стоял двухлетний стригунок. Ринувшись за ним ухаживать, Ильяс напрочь позабыл дорогу домой. Кормил, поил, чистил навоз. Спустя две недели начал за поводок водить на водопой. Можно было спуститься к реке напрямую, но он нарочно вел стригунка через весь аул к верхнему броду. Два года ждал этого дня, два года маялся без сна — пусть теперь другие помучаются.
Через месяц вывел своего коня в степь. Заарканил, обмотал один конец бечевки вокруг ноги и сел поблизости. Потом решился прилечь. Слышал, как жеребенок легонько рвет молодую травку, и оттого тихо ликовала душа, дивной мелодией звучало неторопливое “кырт-кырт”. Сколько он ни смотрел, запрокинувшись, на плывущие облака, ничего не смог углядеть. А раньше в каждом кипенно-белом облачке мучительно грезилась лошадь…
Почуяв момент, когда конь признал в нем хозяина, стал привязывать его на полянке за сараем. Но и оттуда не спешил возвращаться — выкуривая сигареты одну за другой, незаметно засиживался допоздна. Домой возвращались уже затемно.
Впервые оставив лошадь на ночь, Ильяс так и не смог сомкнуть глаз. За ночь два раза обернулся туда и обратно. Задремал, когда уже светало. Пробудился от бьющего в глаза солнца. Покуда не засекла жена, быстро затолкал в карман увесистую краюху хлеба, перекинул через плечо уздечку и, насвистывая “Ел, ерянем…”2, направился на поляну. А лошади с арканом и след простыл…
Долго разыскивал он свою лошаденку. В сельсовете велели обратиться в милицию. В милиции заявили, что поиском пропавшей за пределами аула скотины не занимаются. Испугавшись, видимо, что он запьет или чего-нибудь выкинет, родители несколько дней приходили поочередно за ним присматривать. Жена не произнесла ни слова. Хоть бы сказала чего, отругала, что ли… В доме стояла тишина. И только ничего не понимающий сынишка то и дело спрашивал: “Атай3, а где наша лошадка?”…
Избегая взглядов жены и расспросов сына, Ильяс повадился, прихватив уздечку, целыми днями бороздить окрестные луга, леса и горы. Вскоре весь аул привык ежедневно видеть одиноко бредущего по подножию горы человека.
Однажды вечером он вдруг не вернулся. Хватились его на следующий день после обеда, а нашли спустя три дня. Он висел в рощице прямо напротив села на новом поводке от старой кожаной уздечки. Неподалеку на примятой траве нашли ворох окурков и засохшую горбушку хлеба…
1 Жена (башкирск.).
2 Из башкирской песни.
3 Отец (башкирск.).