Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2007
Дмитрий Григорьев. Огненный дворник. — СПб.: “Борей-Арт”, 2005
Эта книга в первую очередь нетипична тем, что смешивает, казалось бы, совершенно разные дискурсы — поэтический и прозаический. В свое время Ницше говорил, что хорошая проза должна держаться на почтительном расстоянии от настоящей поэзии. Здесь же и поэзия, и проза не просто следуют одна за другой, а чередуются, тут стихотворные циклы перемежаются циклами прозаическими, так что на первый взгляд автор варварски нарушает очень даже справедливое требование классика. Но это лишь на первый взгляд. На второй — окажется, что никакого вульгарного смешивания нет, здесь и поэзия хороша, и проза хороша, причем каждый род литературы хорош по-своему. Выражение “проза поэта” давно уже стало ругательным, однако в нашем случае мы имеем прозу прозаика и, соответственно, стихи, написанные настоящим поэтом.
Вообще-то автору этих строк по роду деятельности ближе проза, и можно было бы ограничить рецензию рассмотрением помещенных в книге рассказов (благо их довольно много, они вполне могли бы выйти в виде отдельного небольшого сборника). Но без стихов — нельзя, пока что это основное направление творчества Дмитрия Григорьева. В то же время говорить о его стихах не так-то просто, в них странным образом соседствует узнаваемое, хорошо знакомое, и что-то необычное, нетипичное.
Для начала лучше всего, думается, пойти от противного и посмотреть, чего в этих стихах нет. В таком случае окажется, что там нет набившей оскомину среднестатистической силлабо-тоники, которой обучают в многочисленных ЛИТО, но в то же время нет и безудержного экспериментирования со стихом. Там нет Бродского, Кушнера, Сосноры, Кривулина — признанных мэтров питерской поэзии, но нет и Пригова, Кибирова, Гандлевского. Можно долго перечислять, чего там нет, и в итоге получится, что нет всего того, что на слуху, что популярно и потому (при всех достоинствах вышеперечисленных авторов) отчасти приелось.
Дмитрий Григорьев сумел как-то проскочить между Сциллами и Харибдами разработанных литературных течений, сохранив собственный голос. Эти стихи не облиты (к счастью!) “горечью и злостью”, в них нет больших идей, нередко убивающих поэзию. Но каждая вещь, каждая эмоция, попавшая в поле зрения автора, проявляется очень выпукло, становится важной, делается своего рода “центром мира”.
Центр мира — вещь простая,
я ношу его с собой,
хочешь — здесь его устроим,
хочешь — там его поставим,
а потом уйдем подальше
и окинем его взглядом:
центр мира — вещь большая,
незаметна тем, кто рядом…
Это не голос какого-то марсианина, ничем не связанного с жизнью. Напротив, многое в стихах Григорьева очень даже узнаваемо, мы это и видим каждый день, и чувствуем каждый день, просто не считаем нужным на сей счет поэтически высказываться. Но рядом со вполне узнаваемыми, откровенно-бытовыми деталями здесь соседствуют реалии какой-то другой жизни.
Повсюду снимают рельсы,
вырубают тополя, сажают липы,
но городские шаманы
везут серебристую жесть,
чтобы сделать трамваям крылья…
Жизненная философия лирического героя — это философия странника, который с любопытством наблюдает за миром, в котором мы так долго болтались, “что стерли все углы и грани, и стали просто камушки морские, в полосках, пятнах…”. Не очень веселым выглядит подчас этот мир, но герой (и автор вместе с ним) продолжает спокойное движение вперед:
Башмаки мои продырявились,
и один все время слетает —
лучше я перейду эту лужу,
этот перекресток,
эту жизнь
босиком…
Кажется, что автор не относится очень уж всерьез к тому, что пишет. Как уже говорилось, ни глобальных идей, ни больших, “общественно значимых” тем — так, жизнь на обочине. Однако эта жизнь, и эти стихотворные строчки, если вчитаться, оказываются очень даже важными.
Каков от стихов прок,
всякий стих — лишь несколько строк?
Но литература без них — как без ног,
не может идти туда, где Бог.
А теперь — о прозе, которая начинается рассказами из цикла “Песочница”. Уже само название пробуждает определенные ассоциации, и правильно пробуждает: здесь автор погружается в мир детства. Это, можно сказать, одна из опорных точек прозаика Григорьева, который то ли не забыл детство, как большинство из нас, то ли хорошо умеет наблюдать за племенем младым. Автор очень убедительно воспроизводит детское сознание и восприятие мира, не замутненное скептицизмом, не отягощенное цинизмом, способное смотреть на жизнь не с усталым прищуром, а полностью раскрыв глаза. Только не надо путать это явление с тем чудовищным “детским миром”, который стучится в окно, ломится в дверь и пляшет-поет на телеэкране. Взрослые дядя и тети нынче с большим энтузиазмом впадают в детство, играют в разнообразные игры, из-за чего подчас жутко становится. Здесь же мы видим не игру, а — взгляд на взрослый мир с другой точки зрения, более простодушной, но и более искренней.
Еще одна опорная точка — это “хипповская” традиция, чьи опознавательные знаки: поездки автостопом, легкие “наркотики”, своеобразное — и тоже в чем-то детское — восприятие мира. У читателя этой книжки есть возможность заглянуть в психику человеческого типа, именуемого “хиппи” (цикл “Пять времен года”). Это особый мир, не агрессивный, не скованный рациональностью и экономическими поведенческими императивами, и отсветы этого стремления к свободе мелькают то в одном, то в другом рассказе. Думается, именно оттуда лестница из рассказа “Научить его смеяться”, по которой художники то ли забираются на низкое пасмурное небо, то ли устраивают некий драматический перформанс “до полной гибели всерьез”. И, как представляется, летающий больной из рассказа “Девятый” — оттуда же, из фантазий не одного, а двух-трех поколений людей, мечтавших вырваться из пут скучного и серого мира.
Хотя, конечно, пребывание в “хипповской” тусовке — всего лишь часть жизненного опыта Дмитрия Григорьева (более полно такой тип сознания описан в его романе “Господин ветер”). И вообще любой нормальный автор — шире отдельных тем и областей жизни, ведь его задача-максимум: отразить жизнь в целом, во всей полноте и, выполнив свою функцию, уйти в другую жизнь. У Дмитрия Григорьева это стремление прослеживается, потому что рядом со вполне освоенным миром “флэтов”, мастерских художников, тусовок полунищей богемы может вдруг возникнуть иной мир, как это случается в рассказе “Охотник”. Пьющие пиво художники говорят вроде бы о настоящей человеческой трагедии, случившейся с их знакомой, в то время как за ними наблюдает хищный взгляд бомжа — охотника за бутылками. Для него эти люди — чужаки, они подлежат ликвидации, и после захвата трофеев — шести пустых бутылок — он мысленно, из пальца (но со вполне соответствующими эмоциями) расстреливает их, уничтожает за ненадобностью.
Надо сказать, автор не всегда остается в пределах эмпирической реальности, бывает, что какой-то потусторонний ветерок вдруг подует со страниц, как в рассказе “Имена”. Обычная вроде бы история — поездка молодого человека в вологодскую глубинку, на свадьбу к бывшему армейскому другу, — оборачивается мистическим путешествием на тот свет. А приглашение на свадьбу оказывается сигналом из другого мира, который заставляет героя вспомнить всех погибших дружков, чьи прозвища загадочным образом совпадают с кличками собак, живущих в деревенской глуши у одинокого старика.
Жаль, что по неизвестным причинам в сборник оказался не включенным рассказ “Черно-быль”, представляющий собой почти документальное, но весьма яркое и живописное описание реалий чернобыльской жизни. Желающим его прочесть рекомендую заглянуть в журнал “Нева” —
№ 8 за 2004 год. А в книжке “Огненный дворник” рекомендую прочесть также предисловие Бориса Григорина — умное и точное, оно служит хорошим вводом в книгу.
Еще хочется сказать, что эта книжка — часть большого проекта петербургского издательства “Борей-Арт” под названием “Версия письма”. В этой серии выходили книги многих известных писателей, поэтов, эссеистов, причем не только “местных”: наряду с Александром Скиданом, Владимиром Кучерявкиным, Павлом Крусановым и другими питерцами издавался, например, представитель “ферганской школы” Шамшад Абдуллаев и рижанин-москвич Андрей Левкин. Объединяет эту весьма интересную и представительную серию вовсе не география проживания, а отношение к слову. Это один из немногих абсолютно некоммерческих проектов, в которых современная литература разных жанров — от стихов до эссе — представлена полно и на очень хорошем уровне.
Но если серия “Версия письма” завершается (в качестве финальной издатели планируют выпустить книгу эссе Аркадия Драгомощенко), то поэт и прозаик Дмитрий Григорьев полон творческих планов и в будущем, думается, порадует своих читателей новыми книгами.