Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2006
Владимир Шпаков. Год петуха. СПб.: Алетейя, 2006.
В одной из своих, к сожалению, не слишком замеченных читательской аудиторией и критическим сообществом статей петербургский писатель Андрей Столяров обозначил сложившуюся в прозе ситуацию более чем определенно: современная российская проза распалась на две половинки — текст и сюжет. “Текст”, ясное дело, малочитабелен и создан исключительно в расчете на узкий круг посвященных, сконцентрированный вокруг премиальных институций, а “сюжет” — та самая коммерческая литература для профанической массы, которую не без основания называют чтивом. Но, к счастью, эти два цимболона не прижаты друг к другу с вакуумной силой. Есть люфт, в котором по-прежнему дышит живое прозаическое слово. И только что вышедший сборник рассказов Владимира Шпакова как раз из этого пространства свободы.
Начнем с главного: Шпаков — рассказчик, и рассказчик талантливый. По нынешним временам дар редкий, если вывести за скобки довлатовскую обаятельную лихость (впрочем, уже с явно проступающим привкусом историзма — жизнь-то с каждым годом все стремительнее, а Довлатова нет с нами 15 лет) вкупе с не менее обаятельной улыбкой еще одного питерца и, к счастью, действующего нашего современника Валерия Попова. Но Шпаков при столь обязывающем соседстве отнюдь не идет по-индейски след в след по натоптанной и уже снискавшей читательскую благосклонность тропе. Его писательская самостоятельность, что называется, видна невооруженным глазом. И начинается она с мелодики фразы, с того самого “правильного” “порядка слов”, который, выводя нас в особое пространство с непременной метафизической трансцендентной вертикалью, и отличает прозу от беллетристики, пусть и превосходно написанной. Трудноуловимое это отличие, безусловно, схватывается литературоведческими терминологическими щипцами, но для читателя со вкусом оно столь же очевидно, как отличие замороженной клубники (привет Набокову!) от летней с грядочки. Вкус другой! И запах.
Вторая книга Шпакова (первая — “Клоун на велосипеде”, 1998 г., тоже сборник рассказов) структурно предельно минималистична: две части — “Год петуха” и “Via dolorosa”. Причем стилистически-семантическая (об этом подробнее несколько ниже) разница между частями столь сильна и наглядна, что заставляет думать, будто читателю представлены два периода творчества, хотя на самом деле рассказы из обоих циклов писались в одно и то же время. Первая — классическая бывальщина: “что я видел” и “что бывает”. Жанр, достаточно разработанный в российской литературе. Справедливости ради стоит заметить, что ежели автор ограничился бы только этим направлением, то и того было бы достаточно для одобрения критики и читательского внимания. Яркие характеры, выпуклые персонажи, то забавные, то драматические ситуации, очень точно очерченный портрет времени, всегда уместный юмор и легкое перо рассказчика (все шесть текстов первой части написаны к тому же от первого лица и производят впечатление абсолютно честного документального повествования) — что еще надо для увлекательного чтения?
Но есть и вторая часть (“Via dolorosa”), о которой хочется поговорить подробнее, потому что именно в ней проза Шпакова приобретает философскую масштабность и из плоскости быта выводится (весьма, кстати, корректно, но твердо) в пространство бытия. Достигается это чуть заметным сдвигом реальности, добавлением легкого сюжетного штриха, неразрешимого в системе сугубого фактологического реализма. Прием, надо сказать, достаточно распространенный, а после опытов латиноамериканских прозаиков едва ли не тиражируемый. Есть и соответствующий утвердившийся термин — всем известный магический реализм. Но, признаться, отчего-то не хочется напрямую помещать Шпакова в мейнстрим этого порой мутноватого, что неизбежно при массовом заплыве, потока. Как всякое самостоятельное явление, он по каким-то дополнительным признакам не вполне вписывается в шаблон, ведь обнаженный, видимый прием (или система приемов) неизбежно превращает искусство в ремесло, пусть и виртуозное.
У Шпакова — не так. И потом, он же не писатель-фантаст, мечтающий стать миллионером на экранизации своего романа-бестселлера. Да и разве стал бы такой мечтатель с грустной усмешкой (рассказ “Железный Ренессанс”) демонстрировать нам место, уготованное великой русской литературе в жизни современного общества: имена классиков в виде названий марок и этикеток с цитатами на водочных бутылках? Уж ежели так со святой нашей классикой обходятся, то что уж о текущей литературе говорить? О своей принадлежности к миру творчества лирический герой Шпакова предпочитает помалкивать, поскольку нет у современных россиян ни доверия, ни пиетета к писательскому слову. Отучили нас наши господа постмодернисты от разговоров всерьез на печатных страницах, не comme il faut, мол, только для людской, где толпятся малоодаренные почвенники, а здесь мы все с орхидеями в петлицах.
А вот Шпаков при всем своем юморе, а порой и иронии как раз возвращает эту серьезную ноту, эту возможность говорить о больном и главном. И в себе и в жизни. С горечью и сочувствием. Во как! Смело, между прочим. Почти вызов. И элемент фантастического только заостряет (затачивает) реальные проблемы гибнущей вместе с нами, несмотря на распухающий Стабилизационный фонд и рост ВВП, страны. Нашей, между прочим, Родины, поскольку, как догадываются даже некоторые вполне состоявшиеся при новом русском порядке москвичи, Россия продолжается и за Садовым кольцом. Так в уже упомянутом “Железном Ренессансе” (сколько там всего сразу переплетено! всех этих конфликтов современности с невидимыми благополучному миру чиновничества слезами!) сюжет, изначально якобы направленный на возрождение пафоса честного “оборонного” труда (завод-то оборонный!), оборачивается фарсом (если не фильмом ужасов) со страшноватым решением демографической проблемы нехватки рабочих рук путем возвращения к жизни давно умерших людей. А другого, мол, ничего и не придумать! Страна зомби — сильно, да? Между прочим, финальный рассказ. Так сказать, точка в повествовании.
Да и до него хрен редьки не слаще! То псих-одиночка тащит с полигона мину, приняв ее за семя волшебного дерева, в тени которого можно увидеть “лестницу в небо”, то жертва и потенциальный убийца совершенно невообразимым образом меняются телами, и оба, ясное дело, обречены гибели, то люди мутируют в монстров в непонятно чем зараженной местности, где вовсю мародерствуют военные (сам по себе сюжет — уже притча, что, кстати, в книге на каждом шагу), то город-сфинкс Петербург превращается в лабиринт, из которого нет выхода (точнее, выезда), но позже выясняется, что заплутавшийся в нем водитель до культурной столицы так и не добрался, давно повесившись от финансовой безысходности (не на футбольную команду не хватает, а семью кормить нечем) в своей провинциальной глуши, то современный скептик участвует в качестве Иуды в точном повторе евангельской истории, вплоть до хождения по водам, и т.д. и т.п. Писательская фантазия Шпакова столь неистощима, что заставляет вспомнить эпизод с великим композитором Чайковским, которому, по легенде, итальянский коллега выговаривал за расточительность, мол, из одного вашего опуса можно пять опер сотворить, а вы..! Есть у петербургского прозаика и своя “темная аллея” — рассказ “Черные глаза”, любовная исповедь бомжа, бывшего квалифицированного медика, драматическое повествование о любви-противоборстве, о вечном противостоянии мужского и женского, о бесславной их взаимной непобеде при любом строе и при любом режиме… Редкий вывод: у нас обычно во всем сталинщина виновата или ее последствия в виде президентской вертикали власти. А Шпаков упорно выясняет отношения не с властью (любимая и практически единственная фишка шестидесятников) и не с социумом (социализация дара — единственная забота постмодернистов), а, как и положено писателю, с мирозданием, пытаясь по мере сил и таланта разобраться в его устройстве, и словом.
Написано все это мастерски, с той самой гармонией композиции и фразы, когда, что называется, ни убавить, ни прибавить, к тому же с точно выверенным балансом жизнеподобия и фантастического сдвига, когда кажется, что все только так и могло быть на самом деле. Ну и, уж извините за архаизм, несмотря на все аллюзии, обобщения и актуализацию символов и мифов, с любовью, сочувствием и жалостью к своим героям, выброшенным за ненадобностью (нас же, по совету западных “друзей”, должно быть не больше 15 миллионов, как мы помним) под колеса иномарок, владельцы которых “успели вскочить на последнюю подножку”. Вот так, видимо, все и будет продолжаться, пока петух в виде очередной тотальной угрозы не клюнет нашу “элиту” в очередной раз в известное место. Но это — о реальной российской жизни. А если о книге — хорошая книга, талантливая, честная, для соответствующего читателя. Что называется, постарайтесь не пропустить.