Маленькая повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2006
1
Поднявшись на пятый этаж, старик запыхался, но успел отдышаться, пока Маруся открывала, а она, даже не поздоровавшись, проскользнув по стене в комнату, легла на кровать.
— Извини, — пролепетала Маруся. — Слишком резко вскочила, чтобы тебе открыть. Ничего, сейчас пройдет, а ты оглянись — интересно, заметишь ли?
Он огляделся. Девочка лежала в коляске, перед ней висела погремушка. Старик подошел к коляске и тронул погремушку. Девочка посмотрела на него с какой-то немой болью. Старик хотел что-нибудь сказать ей, но не знал что и задвигал тогда бровями, закривлялся, замычал, будто немой, и девочка с недоумением взирала, не дыша, а потом тоже стала пытаться двигать бровями, ротиком — и у нее это едва получалось, но таким образом между ними произошел важный разговор.
— Ну что, не заметил? — спросила Маруся.
— Что? — он уже забыл. — Ах да!
— Не заметил?
— Девочка, — показал он.
— Я не о девочке. — Маруся стала раздражаться.
— Откуда она у тебя? — поинтересовался старик.
— Это дочка соседки, — объяснила Маруся. И напомнила: — Посмотри внимательно!
— Не тяни. — Он еще раз огляделся.
— Мы выбросили диван.
— Ах да, действительно!
— Так что мне некуда будет тебя положить, — заявила Маруся. — Придется тебе лечь со мной. Ты же останешься ночевать?
— Да, — не глядя ей в глаза, ответил старик и вытащил из портфеля апельсин. — Очистить?
— Я сама. Не помню, когда держала апельсин, — созналась Маруся, — и так приятно его облупить, — добавила, лежа по-прежнему и шкурки укладывая на животе. — Чупляков, — сказала она, — возьми меня к себе на дачу. — Старик промолчал. Маруся заметила, как он затаил дыхание, и повторила: — Возьми, Илья Ильич. — Он еще сильнее почувствовал усталость и ничего не ответил. — Слышишь, Люшечка, — Маруся ущипнула его, а старик все больше хмурился, когда она захихикала. — Возьми меня, поехали… — она так говорила, заглядывая в глаза, а старик молчал, и Маруся горько, как ребенок, заплакала.
— Не реви. — Илья Ильич достал из портфеля коробочку, распечатал ее и протянул Марусе флакончик духов.
Одной рукой она цепко ухватила флакончик, а другой размазывала слезы по щекам. Чупляков пожалел ее, вытер слезы платочком и поцеловал в мокрые щеки. И она забыла про слезы, открутила колпачок и тут же подушилась.
— Сколько они стоят?
— Не важно.
— Они, наверно, очень дорогие.
— Не очень.
Маруся склонила голову.
— Чего ты?
— А, я догадалась! — воскликнула она. — Ты купил их не для меня, как в тот раз! Покажи портфель…
— Зачем?
— Покажи! — Маруся вырвала у него из рук саквояж и, заглянув, разрыдалась: — Там много таких — я так и знала! Не надо мне ничего, — захныкала она. — Лучше возьми меня на дачу!
— Я не знаю, когда вернутся хозяева, — замялся он.
Наконец она села. Кожура апельсина разлетелась по полу. Чупляков подобрал и отправился на кухню, чтобы выбросить, но Маруся остановила:
— Не надо, положи.
— Почему?
— Пусть попахнет в моей комнате, — попросила и, разломав апельсин, подала старику половину. Он отломил одну дольку. — Нет, нет! — замахала Маруся. — Ты совсем плохо выглядишь. У тебя круги под глазами. Тебе надо хорошо питаться!
— Дело не в этом. — Чупляков разложил кожуру на столе.
— Илья Ильич, — она погладила его по руке, — ты совсем замотался.
— Еще бы, — ухмыльнулся старик. — Ты же знаешь: мне приходится каждый день ездить из одного конца города в другой по нескольку раз. Ну, ладно, — махнул
рукой. — А ты как?
— Ах! — вздохнула Маруся, стаскивая через голову платье. — Видишь, какая я сделалась корова. Наверно, уже такая и останусь.
— Не переживай. — Чупляков отвернулся, увидев ее в одном белье, и невольно вспомнил, какой она была. — Это не самое главное.
— Нет, — сказала Маруся. — Ты прожил жизнь, а этого не понимаешь.
— Все я понимаю, — сказал он.
— Но с этим не так просто смириться, — вздохнула Маруся.
— Это другое дело, — согласился Илья Ильич.
— Все это от таблеток, — объяснила она. — После них я чувствую, как меня буквально разносит.
— Однако без таблеток тебе нельзя, — сказал старик.
— Врачи запретили мне нагибаться, — продолжала Маруся.
— Помыть пол? — догадался Илья Ильич. — Давай тряпку.
— Будто ты не знаешь, где у меня тряпки, — проворчала она. — Постой, не
спеши, — спохватилась, когда Чупляков принес тазик с водой. — Подстриги меня.
— С чего ты вздумала, — изумился он, — что я умею стричь? Отвезти тебя в парикмахерскую?
— Уже поздно. — Маруся посмотрела на часы.
— Ну, тогда — завтра.
— Не надо…
— Почему? — изумился Чупляков. — Не понимаю.
И она призналась:
— Боюсь умереть в парикмахерской.
— Вот оно что, — покачал головой старик.
— Да, — вздохнула Маруся. — Возьми вот эту табуретку, — показала. — Поставь у окна. И зеркало — на подоконник, чтобы я видела, как ты стрижешь. — Она подала ножницы и расческу. Посмотрела в окно. — Кто это у тебя в машине? Это Ларочка?
Илья Ильич подошел к окну и пожал плечами.
— Чего притворяешься? — засмеялась Маруся. — Я ничего не имею против…
— Ладно, — сказал он. — Не будем на нее обращать внимания. Ведь это ничего не меняет. Не так ли?
— Да, — подтвердила она.
— Ну, так что? — спросил он, когда Маруся опять уселась.
— Отрежь волосы вот так, — показала, — на уровне плеч.
— У тебя красивые волосы, — восхитился Илья Ильич. — Зачем их отрезать?
— Ты не знаешь, какие они тяжелые, — заметила Маруся. — У меня от них болит голова.
Старик взял ножницы и стал резать.
— Так?
— Да, — прошептала она, не шевелясь.
— Знал бы, что так — я бы не приехал, — сказал он.
— Помнишь, — спросила Маруся, — когда мы познакомились, я носила короткую стрижку.
— Смотрю на тебя и вижу ту девочку, — сказал с грустью Чупляков, обрезая волосы.
Тут зазвонил телефон.
— Извини, — Маруся поспешила в прихожую.
Оставшись в комнате один, Чупляков еще раз подошел к окну. Внизу, в его машине махала веером женская рука. Рядом мужчина нес ребенка, у него во рту торчала соска — не у ребенка, а у мужчины.
— Илья Ильич, вас! — крикнула Маруся.
— Странно, — удивился Чупляков, подходя к телефону. — Никто не знает, — шепнул Марусе, — что я у тебя. — Алло, — взял трубку. — Привет, Ларочка… Я очень рад! Слушаю тебя внимательно… Да, я догадался, можешь не говорить, старушка, — у него изменился голос. — Конечно…
Маруся, чтобы не подслушивать, вернулась в комнату и прикрыла за собой дверь. Девочка заснула в коляске. Маруся подошла к окну и снова глянула на женщину в машине. Та махала веером по-прежнему и несколько раз нажала на сигнал. Марусе сделалось не по себе от этих пронзительных гудков, у нее подкосились ноги, она села на табуретку и уставилась в зеркало.
— Все же так нельзя, — говорил Чупляков за дверью. — Почему? Не слышу. По-моему, так лучше всего… Да, это все ни к чему, — согласился он, положил трубку и распахнул дверь в комнату.
Маруся вздрогнула, все еще рассматривая себя в зеркале.
— Как она узнала мой номер?
— Понятия не имею, — пожал плечами Чупляков. — Но я не стал расспрашивать.
— Так это не Ларочка? — Маруся показала из окна на женщину в машине.
— Нет. — Илья Ильич опять взял ножницы.
— А кто?
— Я не знаю, как ее зовут.
— Разве так бывает?
— Бывает и так. — Чупляков щелкал ножницами и все-таки заметил: — Что с тобой?
— Я представила, будто умерла, — начала Маруся, — и увидела себя в зеркале; мне стало жутко — я захотела оживить мертвое лицо, и так этого хотела, что стала смеяться в зеркале, когда на самом деле не смеялась, и — у меня слезы текли по щекам. Я вот так тренировалась, а ты пришел и все нарушил — и я даже жалею; и еще жалею, что ты этого не видел.
— Ты пила сегодня таблетки?
— Я решила их больше не пить, — воскликнула она чуть не в отчаянии, и девочка в коляске, проснувшись, заплакала, — не хочу быть такой коровой! Ай!
— Что?
— Больно!
— Я не виноват, — сказал Илья Ильич, продолжая чирикать ножницами, — что ты вдруг дернулась.
Маруся, подбежав к коляске, промокнула салфеткой слезки на щеках девочки. Сразу же девочка успокоилась. Одна слезинка у нее никак не могла сорваться с уголка века.
— Это гудит твоя машина? — спросила Маруся у Чуплякова, ожидая с салфеткой, когда девочка моргнет.
Дама с веером перестала сигналить. Илья Ильич сел за руль. Они будто не замечали друг друга. Чупляков завел машину и поехал. Дамочка, повернувшись, увидела у него во рту соску.
— Что ты этим хочешь сказать?
Старик промычал что-то.
— Высади меня скорее! — завопила она.
— Я не могу у светофора остановиться, — Чупляков выплюнул соску, что раздражило дамочку еще сильнее. — Ты что, не видишь? — Илья Ильич достал и ей из портфеля апельсин. Она его не берет. — Возьми, — настойчиво предлагает.
— Я хочу пить, — она опять замахала веером. — Я уже как полчаса хочу пить. Убери этот апельсин!
— Почему — этот?
— Этот.
— Почему?
— Ты мне так его подаешь…
— Как?
— После соски.
— Я не понимаю тебя.
— В этом я вижу откровенный намек.
— На что?
— Сам знаешь на что.
— Извини. Я не мог и предположить, — пожал плечами Чупляков, — что апельсин у тебя вызовет намек. Объясни, слишком сложная цепь ассоциаций.
— Ты что, издеваешься? — возмутилась дама. Она зажмуривалась с каждым взмахом веера.
— Да, я забыл, — вспомнил Илья Ильич, — тебе передали конфету.
— Кто?
— Это не имеет значения, — пробормотал он. — Возьми.
— Меня очень интересует, кто передал…
— Почему это тебя очень интересует?
— Как почему? — она возмутилась.
— Ты не задумывайся, а возьми и съешь.
— Пока ты не ответишь, я не возьму.
— Она растаяла у меня в руке.
— Тем более.
— Тогда я сам съем. — За рулем неудобно было развернуть обертку. — Пожалуйста, помоги.
— Что я тебе, служанка?
Илья Ильич вздохнул и, зажав в зубах хвостик обертки, стал разворачивать конфету.
— Завидуешь?
— Да, — сказала дама, обмахиваясь веером. — Только я хочу пить.
— Что ты будешь?
— Я уже сказала.
— Ты не говорила.
— Ска-азала!
— Тебе, наверно, показалось, что ты ска-а-азала!
— Нет, это тебе, наверно, пока-азалось! — она все больше срывалась на писк.
— Ты опять?..
— Почему опять?! — возмутилась дамочка. — Это у тебя с кем-то так было, как со мной еще не было, припомни.
— Припомнил, — ухмыльнулся Илья Ильич. — Может, зайдем в это кафе?
— Делай как знаешь, — она затаила глубоко обиду.
— Послушай, старушка, — так обратился и к ней Чупляков. — Неужели ты не видишь, что мы живем в разных временах и, я считаю, прежде всего надо отоспаться, иначе…
— Что — иначе? — передразнила она. — Если ты так заговорил, — догадалась, — действительно что-то произошло…
— Как я заговорил?
— Глупый разговор, — поморщилась дамочка.
— Как тебя звать?
— Евгения.
— Очень приятно.
— Ну наконец — сказала она. — Остановись у этого магазина.
Евгения вылезла из машины, и старик в очередной раз удивился ее длиннющим ногам. Двери в магазине разъезжались в стороны. Илья Ильич шагал вслед за Евгенией, и когда ее лица с веснушками, как у деревенской дурочки, не было видно — только развевающаяся прическа, — казалось, что эта дама — обалденная красотка, но все смотрели, кстати, не на нее, а на него. В магазине к Чуплякову сразу же направилась девчонка в переднике и затараторила:
— ЕсливыкупитетрибутылкипиваЯчменныйколостовывпридачуполучитеоднубутылку…
Евгения прошла вдоль витрины и взяла себе бутылочку “Фруктового дождя”.
— У тебя хватит денег? — спросила она у Чуплякова. — А можно я возьму “Индиан тоник”?
— Да, конечно.
— Аесливыкупитепятьбутылок…
— Я возьму две…
— Да, конечно, — сказал он — и тут же девчонке: — Извините, я прослушал, что вы хотели сказать; повторите, пожалуйста, сначала.
— А если купите пять, — медленно, с расстановками, отчеканивая каждое слово, опять начала она, — то получите две бутылки, а если вы купите ящик, — девочка перевела дыхание, — если купите ящик, получаете вот это…
— Что это?
Проходит мимо Евгения — остановилась, тоже посмотрела.
— Бокал, — девочка разворачивает целлофановую хрустящую обертку, а
бокал — как птичка в клетке. Девочка держит клетку за колечко.
— Красивый, — восхищается Илья Ильич. — А как вас звать?
— Нам на работе запрещено знакомиться.
— Я просто хочу обратиться к вам по имени, — разъясняет он девочке.
— Раз это тебе так важно, — заметила Евгения, — у нее на переднике табличка.
— Да, — подтвердила девчонка. — Вы что, не видите?
— Понимаете, — начал объяснять он, — я не могу перевести взгляд с вашего лица на передник, прочитать, а потом посмотреть вам в глаза. Я уже после этого не смогу…
— Что не сможете? — удивилась она. — Эти таблички сделаны для удобства.
— Ее зовут Таня, — прочитала Евгения, еще раз поглядела на бокал в клетке и направилась к кассе.
— Возьми деньги, — Чупляков протянул ей кошелек, — пока я тут… — И он снова обратился к девочке: — А если я случайно вас увижу на улице?
— Не увидите.
— Не понимаю — почему?
— Потому что нам запрещено, — отчеканивая опять каждое слово, как про пиво, выдала девчонка.
Расплатившись, Евгения вышла на улицу; вскоре из магазина показался Чупляков.
— Ты блудник! — она объявила ему.
— Нет, я просто веселый человек, — сказал он очень грустно, с искренним огорчением, сухим, надтреснутым голосом, в котором угадывалась обида после того, как у него не получилось познакомиться с девочкой.
— Ты что?
— Ничего.
— Я не понимаю, что произошло. — Евгения внимательно посмотрела на
него. — Что происходит?
— Зачем ты прочитала, как ее зовут? — спросил Илья Ильич очень серьезно.
— А что?
— Ничего.
— Я думала… — протянула Евгения.
— А я не думала, — оборвал ее Чупляков. — Она должна была сама сказать!
— Зачем ей говорить, если у нее написано.
— Тем более, — возмутился он, — зачем ты прочитала? Ты все испортила.
— Нет, ты распутник, — настойчиво повторила Евгения.
— Ну что ж, сознаюсь, я несчастный человек, — сказал он тогда.
— Кстати, что у тебя с той девушкой?
— С какой?
— С той.
— С Ларочкой? — у него опять изменился голос. — Мы расстались.
— Я так и знала.
— У нас просто не получилось, — объясняет Чупляков. — Зачем ты все обобщаешь?
— Мне хочется тебя убить. — Одну бутылочку Евгения зажала под мышкой, а у другой открутила колпачок — вода брызнула фонтаном и облила руку. Евгения быстрее прижалась губами к горлышку.
— Как тебя зовут? — спросил он у нее.
— Я уже ска-азала.
— Я забыл.
— Это уже не имеет никакого значения, — заметила она, потягивая из бутылочки. — Хочу еще есть. Купи белого хлеба и ветчины — и пускай мелко нарежут, — попросила, — а я обожду здесь. — Старик опять направился в магазин. Двери перед ним разъехались. — Тебе тяжело? — шагнула за ним Евгения, жалея его.
— Да, — кивнул он и спросил: — А по мне не видно?
— Не подумаешь, — удивилась она.
— Все-таки у меня железные нервы, — заявил Чупляков. — Последнее время я удивляюсь самому себе.
— Нашел чем хвастаться, — сказала она. — Лучше ничего этого внутри не хранить.
— А где? — спрашивает старик. — Зачем все это тогда?
— Не знаю.
— И я ничего не понимаю, — он шагнул дальше — двери за ним с жужжанием сдвинулись. В магазине, проходя мимо девочки с бокалом в клетке, Илья Ильич не выдержал: — А если я возьму не пиво, а вино?
— Нет, — сказала она, — эти указания касаются только пива “Ячменный колос”.
— Почему именно этого, а не другого?
— Я не знаю, — девочка готова была разрыдаться.
Евгения выбросила пустую бутылочку “Индиан тоник” в урну и с другой в руке, ощущая, как переливаются за стеклом ледяные пузыри, поспешила по улице и спряталась за углом следующего за магазином здания, ожидая, что сейчас выйдет Чупляков и будет ее искать. Рядом стучит каблучками очень красивая девушка в шикарном платье — в таких по улице не ходят — она, словно актриса, вышла из театра, не переодеваясь после спектакля, — смотрит прямо перед собой, ничего не видит по сторонам. В руках у нее роскошный букет из дорогого магазина.
— Где здесь Электрическая улица?
— Не знаю, — буркнула Евгения, рассматривая пузыри за стеклом в бутылке.
Красотка шагает дальше как на параде и смотрит на линию горизонта. Из магазина вышел Чупляков с булочками и ветчиной, и она подходит к нему. Евгения видит ее профиль, однако цветы обалденнее. Красавица спрашивает про Электрическую улицу. Илья Ильич начинает ей объяснять, садится в машину и — девушке показал рядом. Она едва пролезла в машину с огромным букетом.
— Чудный букет! — старик нажал на газ и даже не вспомнил про Евгению.
— Бывают почуднее, — заметила красотка.
— Неужели? И что — вас забросали цветами?
— Нет, — говорит она, — вы ошибаетесь — это моя работа. Никто мне цветочка никогда не подарил. Я несу их по адресу, чтобы вручить от имени заказчика.
— Давай будем на “ты”, — предложил ей Илья Ильич. — Конечно, я намного старше тебя…
— Это не имеет никакого значения. — Она по-прежнему смотрит на линию горизонта.
— Положи цветы на заднее сиденье, — попросил Чупляков, — за ними тебя не вижу. — Красотка специально выставила букет перед собой. — Он мешает мне вести машину, — объяснил Илья Ильич, сворачивая с асфальта.
Дорога запылила, по сторонам начались огородики; их разделяли жерди, колья и между ними куски жести. В огородиках прятались дощатые хибарки с заплатами из той же ржавой жести, а дорога вела к монастырю, что возвышался белой каменной громадой со свинцово-черными куполами.
Среди яркой зелени огородов торчали голые, без кроны, стволы дубов, которые засохли, когда рядом понастроили хибарок, и милицейская машина на безлюдной узкой улочке на редкость удачно дополняла этот грустный пейзаж.
— Какой номер дома?
Девушка вытащила из кармана бумажку.
— Двадцать пять дробь семь.
Илья Ильич остановил машину. Между ударами колокола звенела тишина. На гладких стволах дубов, отлакированных временем, отражались облака. Наконец раздался последний удар. Тишина начинала подавлять своим величием, как вдруг отчетливо в ней что-то прозвучало бесконечное, с неповторимым однообразием, едва, тихонько бренчало и постукивало, и после колокола эти звуки ошеломили своей тихой пронзительностью.
— Вот — двадцать пять, — Илья Ильич показал на табличку на заборе. — А где же тогда дробь семь? Пройдем дальше.
Девушка, недоумевая, протянула Чуплякову бумажку с адресом.
— Здесь написано: шестнадцатый этаж.
— Не важно, что шестнадцатый этаж, — проговорил Илья Ильич, разбирая каракули, — ты написала: Энергетическая, а мы приехали на Электрическую.
Они поспешили назад к машине, и тут старик остановился и приложил палец к губам, а девушка показала на огороды, где понатыканы были палки, на них надеты пластиковые бутылки от дешевого пива и еще к другим палкам на веревках привязаны открытые консервные банки, и на ветерке все это позванивало и стучало неповторимо, отпугивая птиц.
— Наверняка вот эта башня, — показал Чупляков, проезжая по Энергетической улице. — Только разве может быть пятая квартира на шестнадцатом этаже?
— Может, все-таки зайдем?
— Зачем?
— Чтобы удостовериться.
— Я сегодня не завтракал, — пробормотал Илья Ильич, вылезая из машины.
— И я тоже, — обрадовалась девушка.
— Все не так плохо, как кажется! — устраиваясь на лавочке, он достал из саквояжа нарезанную ветчину. — Присаживайся, старушка.
— Меня зовут Настя.
Девушка положила цветы к себе на колени, а Чупляков взял у нее букет и положил рядом на лавочку.
— Чтобы крошки не сыпались на цветы, — пояснил он.
Тут вышла дворничиха с метлой и стала шаркать по асфальту.
— Сейчас испортит нам праздник, — заметила Настя. — Почему так всегда происходит?
— Не знаю, — пожал он плечами. — И ты заметила, что всегда.
— Да, — кивнула она.
— Не надо обращать внимания, — сказал Илья Ильич, наблюдая, как поднимается из-под метлы пыль.
— Это непросто.
— Конечно, — согласился Чупляков. — И поэтому нужно иметь запасной вариант.
— Можно просто подняться и уйти. — Настя так его поняла.
— Нет, так нельзя, — сказал он. — Пройдешь несколько шагов — и все исчезнет. Лучше закрыть глаза!
Когда дворничиха с метлой подобралась совсем близко, Илья Ильич поцеловал девушку. Она открыла глаза и так изумилась, что не стала сопротивляться. Дворничиха увидела, отставила метлу и направилась к подъезду. Настя вдруг подхватилась, догнала ее, что-то спросила и замахала:
— Скорее!
Илья Ильич схватил цветы и саквояж.
— Что такое?
На первом этаже дворничиха открыла квартиру и указала на телефон. Настя стала набирать номер. Перед ними оказался мальчик. Илья Ильич вытащил и ему апельсин.
— Что тебе дядя дал? — спросила у ребенка дворничиха.
Мальчик поднял на старика глаза.
— Здравствуйте! — закричала в трубку Настя. — Мне поручили поздравить вас с бракосочетанием, но я не могу найти… Минуточку, я запишу…
Чупляков спросил у мальчика:
— Я тебе дал апельсин?
— Пельсин, — прошептал тот, не сводя со старика глаз.
— Или ананас? — допытывался Илья Ильич.
— Да, нанась.
— Или банан?
— Да, нанань.
Они так играли в слова, пока Настя записывала адрес, а потом, выйдя из подъезда, Чупляков поинтересовался у девушки:
— Тебе со мной весело?
— Не очень, — ответила она весело.
— Почему?
— Видишь ли, — начала объяснять Настя. — Дело не в тебе и не во мне, а в чем-то другом, от нас не зависящем, а мы от этого — ни на шаг. Ничего не поделаешь, — добавила она, увидев на лице у Чуплякова недоумение, и сама, опечалившись, вдруг остановилась и всплеснула руками.
— Что такое?
— Забыла цветы.
Чупляков с Настей поспешили назад.
— Почему: ни на шаг?
— У каждого из нас есть ангел-хранитель, — прошептала девушка. — Иногда он так близко оказывается рядом, облегает будто кожа, и мне хочется вывернуться наизнанку, чтобы…
Илья Ильич нажал на кнопку звонка.
— Кто там? — раздался за дверью голос мальчика.
— Это дядя, который дал тебе апельсин.
— Мамы нет дома.
— А где она?
— Ушля.
— Открой, пожалуйста, — попросил Чупляков, — нам мама твоя не нужна; мы забыли букет.
— Я не отклою.
— Почему?
— Ты меня не обманешь, — сказал мальчик. — Ты не тот дядя!
— Тот, — заверил старик.
— У тебя ницего не выйдет.
— Почему?
— Тот дядя даль мне нанань, — сказал мальчик, — и дазе, если бы ты быль тот дядя, все лявно я не умею откливать новий замок.
— А куда пошла твоя мама?
— К люлюбнику.
— К кому? — переспросил Чупляков.
— К люлюбнику.
— А что у тебя в руке?
— Нозь.
Настя заревела на улице.
— Не плачь, — стал утешать ее Чупляков. — Купим сейчас другой букет или поехали ко мне на дачу — там великолепный цветник! Да, конечно, поехали на дачу!
Она заревела сильнее.
— Разве можно так переживать из-за пустяка? — удивился Илья Ильич, однако Настя никак не могла успокоиться, и он, видя, что истинная причина слез глубже, стал допытываться: — Ну, расскажи, что еще; не надо ничего скрывать — тогда и тебе, и мне будет легче. — Слезы у нее не иссякали, и прохожие оборачивались. — Думаешь, я не переживаю, — расстроился Чупляков и закричал тогда: — Открой глаза — и я сейчас заплачу!
— Все это уже было, — прошептала девушка. — Уже такое было, — повторила
она. — И поэтому я плачу. Когда это прекратится?
— Это никогда не прекратится, — объявил Илья Ильич. — Да, конечно, когда-то это все, безусловно, прекратится, но пусть это подольше не прекращается. Ты поняла меня, старушка? — Вытирая ей слезы, спросил: — И цветы дарили?
— Дарили, — призналась девушка.
— Почему же ты меня обманула?
— Не знаю, — удивилась она самой себе, однако не это ее волновало теперь. — Разве может быть во втором подъезде пятая квартира?
— Действительно, во втором подъезде не может быть такой квартиры, — согласился Чупляков. — Ну, так что — поехали на дачу?
— Я буду ждать дворничиху!
2
Только он позвонил, Маруся сразу же открыла, будто все это время ожидала у двери.
— Я знала, что ты вернешься. — Она взяла электрические щипцы для завивки волос и стала перед зеркалом накручивать их. — Подержи!
Одной рукой старик ухватил ее прядь, а другой расшнуровывал туфли.
— Как ты могла знать, — удивился он, проходя в комнату; увидел чемоданы и голые стены — у него защемило сердце, — если я сам не знал. — Илья Ильич никак не мог отдышаться после того, как поднялся по лестнице в старом доме без лифта, и голос выдал его: — Ладно, — махнул рукой, — собирайся.
— Я уже собралась, — сказала Маруся. — Ты не забыл передать от меня конфету?
— Нет, не забыл, — Чупляков полез в саквояж. — А она тебе передала булочку.
— Спасибо, — поблагодарила Маруся. — Все-таки что произошло?
— Ничего не произошло, — Илья Ильич сумел ответить с улыбкой, но его усилие над собой только подтвердило, что это не так. — Что могло произойти? — спросил.
— Не знаю, — пожала она плечами.
— О, — заметил Чупляков, — ты сделала завивку!
— Ты меня не обманешь! — настойчиво проговорила Маруся, как мальчик дворничихи и с таким же выражением.
— Не надо ничего выдумывать, — сказал Илья Ильич. — А где девочка?
— Ее забрала мама.
— Я думал, она поедет с нами.
— Мама?
— Девочка!
— Тебе она понравилась?
— Да, — кивнул Чупляков. — Без маленькой все будет не то.
— Что — все? — не поняла Маруся.
— Жизнь, — с грустью ответил старик.
Вдоль дороги тянулся забор. Чупляков наконец остановил машину, вылез из нее и открыл ворота. Фары ударили в стену дома. Маруся, затаив дыхание, смотрела. Илья Ильич опять сел за руль и въехал во двор. Они вылезли из машины и захлопали дверками; спертый, будто перед грозой, воздух поколебался. Спящие цветы на клумбах испускали медовый запах. У фонарей мелькали ночные бабочки. После городской духоты очень приятно было вздохнуть. Чупляков с тревогой поглядел на Марусю.
— Чего вздыхаешь?
— Боюсь умереть.
В доме они поднялись на второй этаж и прошли по коридору, по обе стороны которого, как в гостинице, находилось множество дверей. Илья Ильич открыл одну из них и включил свет.
— Постель есть. — Он подошел к кровати и проверил. — Открыть форточку? Вот это шкаф. А здесь ванная и туалет, — показал. — Ничего, завтра освоишься, познакомишься с остальными, — продолжал старик, расхаживая по комнате, слишком суетился, что выдавало, как он волнуется.
— С кем познакомлюсь? — спросила Маруся. — Здесь еще кто-то живет? А! — догадалась. — Ты наконец женился! Вот почему ты не хотел брать меня на дачу. Поздравляю тебя!
— Ты что? — удивился Чупляков. — Какая нормальная женщина пойдет за меня. Я завтра все объясню, — пообещал он, — а сейчас хочу спать.
— Ты уйдешь?
— Да, — сказал он. — А что?
— Я хочу, чтобы ты полежал со мной, — сказала Маруся. — Мне холодно.
— В такую жару?
— Именно в такую жару меня и знобит, — пожаловалась она. — Какая тебе разница, где спать?
— Ладно, — пробормотал Илья Ильич, сбрасывая с себя рубаху. Сидя стянул штаны и бросил на стул посреди комнаты, лег в постель и закрыл глаза. — Что ты копаешься? — Не может уснуть.
— Здесь есть молоток?
— Зачем он тебе?
— Расколоть грецкие орехи.
— На кухне должны быть специальные щипцы, — зевает Чупляков. — Завтра найду. Туши свет.
Маруся потушила и, не раздеваясь, легла рядом.
— Чего не раздеваешься?
— Я же говорила — мне холодно, — пододвинувшись ближе, она приподняла голову.
Илья Ильич тоже прислушался.
— Это мыши!
— Никогда бы не подумала, — прошептала Маруся, — что в такой роскоши мыши.
— Ты не видела роскоши, — усмехнулся Чупляков, обнимая ее, — однако и мышам нужно где-то жить. — Уже не ощущая к Марусе никаких чувств, он стал жалеть ее, как жалеют детей, застыдился, ощущая свою неуклюжесть, неловкость, когда скрипит кровать, и попробовал виновато улыбнуться, — еще рядом будто что-то перекатывается, постукивает… — Ах, — догадался старик, — это в твоей коробочке с грецкими орехами…
Поднявшись, он включил электричество и не сразу заметил среди разбросанных на столе Марусиных вещей жестяную коробочку, в которой лежало несколько грецких орехов, и ему стало не по себе, когда увидел мышь. Лапками, как у птички, она вцепилась в край коробочки, словно за жердочку. Может быть, никогда эта мышь не видела людей и не испугалась Илью Ильича, а может, он не был похож на остальных. У нее оказались маленькие, действительно бусинками, глаза, и этот немигающий взгляд ночью, среди неподвижных, мертвых предметов наполнил душу ужасом. С полминуты они так наблюдали друг за другом, и впервые Чупляков рассмотрел мышь как следует, и хотя не обнаружил в ней ничего отвратительного — даже, наоборот, готов был любоваться ею, как вдруг всплеснул руками, закричал, и мышь, метнувшись, зашуршала по стене и исчезла.
Чупляков выключил свет и улегся, а Маруся стянула с себя платье и прижалась к нему. И когда опять в жестяной коробочке застучали, как в бильярде, грецкие орехи, старик представил, как мыши пытаются их разгрызть, и едва не рассмеялся.
Когда он уснул, Маруся, поднявшись, не могла найти платье и, прежде чем включить свет, топнула ногой и шикнула, голая, на мышей. Одевшись, продолжает возиться в своих чемоданах, перекладывает вещи и осматривается по сторонам. Ей не понравилось, где стоит шкаф. Она упирается, но не может сдвинуть его с места; вытаскивает все, даже полки вынула, и — примеряет чьи-то шляпки, платья, брюки, кофточки, жилеты, туфли; принарядилась и посмотрела в зеркало. Счастливая, пустила слезу…
Пустой шкаф легко сдвинула с места. Ножки завизжали по паркету. Оглянувшись на спящего Чуплякова, она заметила, как выросла у него за ночь седая борода. В этот момент одна из полок, что вытащила она из шкафа и поставила к стене, заскользила по паркету. Маруся не успела ее подхватить, и та упала с ужасным грохотом.
— Что ты делаешь? — вскочил старик.
— Ты что, не видишь?
— Зачем двигаешь шкаф? — изумился Чупляков и стал одеваться.
— Еще очень рано, — заметила Маруся.
Он стал раздеваться, расстегивает пуговицы — и задумался, опять начал их застегивать. Наконец, обратил внимание на беспорядок в комнате и рассердился:
— Что ты ищешь?
— Те ложечки, которые вчера купила.
— Ты что — так и не ложилась? — недоумевает он.
— Нет.
— Я не брал, — зевает Илья Ильич. — Может, они в других чемоданах?
— Только что я их видела, — сказала Маруся. — Кто же взял мои ложечки?
— Кому они нужны? — удивился Чупляков. — Куда ты их положила?
— На вторую полочку с краю.
— Вот эти?
— Да.
— Зачем они тебе?
— Почистить уши.
— А зачем две? — Илья Ильич натягивает штанины сразу на обе ноги. Маруся делает удивленное лицо. — Извини, — пробормотал он. — Зачем именно эти?
— Они маленькие.
— Я не подумал. — Старик выключает электрическую лампочку; когда светло — от нее больно глазам. — И зачем, вообще, сейчас чистить уши? — Маруся посмотрела с недоумением. — Кстати, — заметил Илья Ильич, — можно одной ложечкой поковырять в обоих ушах, зачем тебе две?
— Почему это тебя так интересует? — возмущается Маруся. — Помоги найти варежки.
Он выходит из комнаты, спускается по лестнице. Во дворе садится в машину, включает зажигание, потом открывает ворота; опять сел в машину, задумался — ждет, когда мотор прогреется; затем, спохватившись, выезжает со двора.
Над рекой поднимается солнце. Змейками плывет туман над водой, блестит; под мостом он тонет в сумраке, в котором спряталась, умирает ночь, и трава здесь, на берегу, потеряла цвет и запах; туман пропадает в тени и за мостом будто выныривает, и, сгустившийся на расстоянии, течет дальше, как молоко.
К перилам на какой-то невидимой нитке привязана бутылка. Под мостом сквозняк, и бутылка иногда сверкнет на солнце, пока ее опять не унесет под мост, и она там вертится на нитке, которая раскручивается то в одну сторону, то в другую.
Старик едет дальше. Берег пустынен. На реке серебряная рябь. Луг мокрый от росы. На буграх трава выгорела за лето, только внизу зеленые заплаты. Повсюду скомканные бумажки, почерневшие от росы газеты, бутылки, бревна, чешуя рыбы, в кустах проржавевшие кузова легковых автомобилей, консервные банки — и все это в такое чудное утро не вызывает тем не менее предощущения катастрофы, трагедии, разве что ветерок свистит в горлышках бутылок и шуршит бумага, навевая тоску.
Под мостом, где звуки гулче, показался велосипедист и пронзительно скрипит, а когда выезжает на простор, вместо скрипа остается режущий ухо писк. Чупляков вылез из машины и раздевается на берегу. Велосипедист остановился недалеко, слез с велосипеда и, нагнувшись, поднял бутылку. У него уже набралась целая сумка, и он достал из кармана другую, кивнув старику.
Похоже, каждое утро они встречаются на берегу. Как обычно, Чупляков махнул в ответ и, если раньше особого желания общаться у него не возникало, сейчас пожалел этого несчастного.
— Как тебя звать?
— Рожок.
— Нет, — выясняет Илья Ильич, — как тебя назвали, когда ты родился?
— Гена, — ответил бедняга. — Только ты все равно называй меня лучше Рожком.
— Когда-то, Рожок, у меня было много женщин, — признался старик.
— И это, извини, с такой физиономией? — удивился Гена. — Не верю.
— Зачем же мне тебя обманывать? — в свою очередь, удивился Илья Ильич.
— Не знаю, — ответил Рожок.
— Я устал, Гена, — пожаловался ему старик.
— Чем же я могу помочь тебе? — недоумевает Рожок. — У тебя вот шикарная машина.
— Это не моя машина, — разводит руками Чупляков. — Странное дело, мы ничем не можем помочь друг другу.
— Почему? — Рожок подбирает еще одну бутылку; повел велосипед по кочкам, стеклянные бутылки в сумке позвякивали.
— Я не знаю, — пробормотал Илья Ильич. — Зачем ты собираешь бутылки? — И не дожидаясь ответа, бросается в воду. Река текла не из города, а в город, из зеленых лесов, голубеющих вдали, и в этом измаранном месте, когда-то прекрасном, вода струилась чистая.
Через полчаса — выбритый, в выутюженных брюках, сияющий, радостный после купания и все еще задумчивый — он заходит в комнату к Марусе. Она спит, но услышала, как он вошел, и, не открывая глаз, улыбается. Чупляков, наклонившись, погладил Марусю и почувствовал у себя на плече варежку.
— Нашла?
— Да, — кивает.
— Зачем летом варежки? — спрашивает он. И тут же вспомнил: — Ах да! Тебе приятно? — еще спросил, обнимая ее.
— Да, — открыла Маруся глаза. — Очень приятно, когда тебя трогают.
— Вставай, — Илья Ильич, выпрямившись, подошел к зеркалу и с сожалением отметил: появляется и у него — стоит задуматься — то выражение, о котором вчера рассказала Маруся. Он прогнал неприятные мысли и подмигнул себе, какой есть, взял с тумбочки флакончик духов, открывает.
Солнечный зайчик от граненого флакончика запрыгал по полу. Еще не совсем проснувшись, Маруся, сидя на кровати, смотрела под ноги, затем, переведя взгляд на Чуплякова, завопила:
— Подарил, а сам пользуешься!
— Я же немножко, — старик обернулся с флакончиком духов. — Лицо спрыснул…
— Да у тебя же лошадиная физиономия, — заметила Маруся.
Чупляков не удержался и хлопнул дверью. Пока Маруся выскочила за ним — он уже в конце коридора. Из комнаты напротив выглянула старуха в махровом полосатом халате. Навстречу пробежал мальчик, но Маруся не обратила никакого внимания на них — спускается на первый этаж, чтобы догнать Чуплякова и все высказать ему, однако у лестницы лежал дог. Она невольно поднялась на ступеньку выше.
— Не бойтесь, — послышался голос сзади.
Маруся оглянулась. Вслед за ней по лестнице спускалась старушка.
— Бабушка Люба?! — узнала ее Маруся. — Где я?
— Ну вот, увиделись, — заплакала бабушка. — Проходи, Грант тебя не тронет.
Дог, поднявшись, побрел за ними. Маруся чувствует его дыхание в спину, оборачивается — еще старушка показалась. Маруся поздоровалась, и эта с почтением кланяется; вышли во двор, и дог за ними. Во дворе цветастые халаты и передники, среди них толстуха в шелестящей, из искусственного шелка, юбке, раздуваемой ветром, и в черном, с дырочками, бюстгальтере. Она повернула кран, и перед тем, как полилась вода, раздались всхлипывающие звуки. Наконец появился Чупляков с саквояжем, взял у толстухи нож и срезал несколько бледно-розовых и пурпурных роз. Не глядя, какой получился великолепный букет, сел в машину и уехал.
В ночной рубашке, непричесанная и неумытая, Маруся смотрела, как поливают цветы, и ей очень приятно было здесь очутиться — роса блестела на каждой травинке, и цветы пахли необычно, а может, бедняжка, просто забыла, как они пахнут.
— Что с тобой? — подошла к ней толстуха в бюстгальтере.
— Я не знаю, бабушка Даша, — Маруся готова была расплакаться, — что со мной. Однако и вы — ужасно растолстели!
— Чего дрожишь? — заметила бабушка. — Неужели холодно?
Маруся закатывает рукав халата и после того, как показала на коже пупырышки, попросила:
— Дайте мне леечку, пожалуйста. Вон ту! Всю жизнь мечтала о такой. — И когда ей подали детскую леечку, воскликнула: — Как я счастлива!
3
Быстрая езда забавляла Чуплякова, и сейчас ему очень хорошо было развлечься, и он, сознавая это, лихо покатил, но потом все забыл и задумался, как утром перед купанием, и поехал медленно, очень медленно, так что его догнала лошадь с телегой. Чупляков спохватился и опять рванул, но тут в машине что-то завизжало, заскрежетало, и опять прогремела мимо по асфальту телега на железных колесах.
Поглядев на часы, он покачал головой и выбрался с букетом из машины. К остановке подъезжал автобус. Чупляков успел вскочить в него и, пробравшись к окну, удивился: какое чистое небо и как трепещет на ветру листва. Даже заборы, столбы, бетонные и кирпичные многоэтажные коробки с распахнутыми окнами, из которых играет музыка, — проникнуто все радостью в сияющих лучах солнца. И он совсем забыл, кому предназначены цветы, и когда — на том месте, где договаривались встретиться, куда спешил, — увидел Таню, которая вчера предлагала в магазине ящик пива и бокал в придачу, конечно, обрадовался, что она его ждет.
Девчонка озиралась по сторонам, и ему удалось подсмотреть, как она волнуется, и, когда Танечка глянула на проезжающий мимо автобус, не заметив в окнах среди пассажиров Чуплякова, старик восхитился написанным на ее лице ожиданием счастья, что она несомненно бы скрыла, если бы он сейчас подошел с цветами.
Как Илья Ильич ни старался сохранить их неприкосновенными, все равно они помялись, и, выбравшись на остановке из автобуса — на ходу, под мышкой саквояж, — стал поправлять их, но безуспешно — это бумажные цветы можно разгладить, а все живое необычайно ранимо и поэтому дорого. Старик шагает по пустынному тротуару, вдоль газона, на котором посажены тонкие как спички, хрупкие деревца — рядом с каждым палочка, дальше кирпичный забор лесозавода и за ним в небо труба. Дунул ветер, сорвал шапочку. Чупляков побежал за ней и, поскользнувшись, упал; подхватился и опять побежал — перелез через прутья железной ограды и с облегчением вздохнул, когда схватил шапочку. Тут одна из машин на улице остановилась — из нее вылез милиционер.
— Почему упал? — шагает навстречу. — Что у тебя в портфеле? Куда бежишь? У тебя есть дети? Чего ты молчишь?
Их, наверно, обучают так задавать вопросы один за другим, чтобы не дать опомниться, и мало того, наверняка им доставляет удовольствие, когда человек, ничего не подозревающий, идет себе куда-нибудь и ничего не думает, особенно в поле или в лесу, или даже пускай у забора лесозавода, где рядом никого, и у него в руке
цветы, — остановить его; и для бедняги все эти вопросы как снег на голову.
— Что у тебя в руке? Кому цветы? — продолжает милиционер. — Почему упал?
— Я не знаю, — пожал плечами Чупляков.
— Где ты напился?
— Я не знаю, — еще раз он пожал плечами.
— Предъяви паспорт.
Илья Ильич поставил саквояж на землю и полез в карман.
— Забыл в машине.
— Почему тогда идешь пешком?
— Сломалась.
— Ну, что там?! — из милицейской машины кричит еще один дурак.
Этот махнул рукой: отстань, — и тут же оглянулся — сзади мужчина в черном пиджаке и в белых брюках и женщина в белом платье.
— Чего вам?
— Извините, — женщина протягивает фотоаппарат, — вы не могли бы нас сфотографировать.
— Я не умею.
— Всего лишь нажать на эту кнопочку, — показывает женщина. — Я не вас прошу.
Чупляков положил букет рядом с портфелем, взял фотоаппарат.
— Чего хмуритесь? — спрашивает у мужчины в черном пиджаке и в белых брюках.
— И вы… — повернулся милиционер.
— Что?
— Предъявите документы.
— Терпеть не могу фотографироваться, — признался мужчина. — Вот если бы не она, — показал на женщину и вместе с паспортом вынул из кармана, разворачивает газету.
— Да, — подтвердил Илья Ильич, — все в жизни мы делаем только ради них.
— Раз так, — заявила женщина, — когда вы это делаете — не делайте кислое лицо! Зачем ты, Борис, читаешь газету?
— Отлично! — восхищается Чупляков. — Пусть читает. Вот так! Замечательно! Посмотрите туда, — показывает.
— Зачем?
— Вы читаете газету — и вдруг посмотрели вдаль, задумавшись. Очень интересно! Посмотрите туда, чтобы я видел ваш профиль. У вас, Борис, интересный профиль.
— Я не хочу в профиль.
— И мне туда смотреть? — спрашивает женщина.
— Если вы оба будете в профиль — это неинтересно, — ответил старик.
— Мы оба хотим в фас, — попросил Борис.
— Если вы оба будете в фас — это совсем неинтересно, — заявил Чупляков. — А так: вы, Борис, — в профиль; ваша подруга — в фас. Вы — в черном, а она в белом, и газета — белая на белом — очень красиво; буквы выйдут, будто отпечатаны на платье.
Милиционер изучает паспорт Бориса, поднял на него глаза, сверяет с фотокарточкой, а у женщины не стал спрашивать, опять возвращается со сладкой улыбкой к Чуплякову.
— Где ты напился?
— Люшечка, чего он к тебе привязался? — спрашивает женщина.
— Света! — воскликнул Илья Ильич. — Когда это все закончится?!
— Что — все? — спросила она.
— Вы знакомы? — удивился милиционер, и Борис тоже удивился. — Что в портфеле? — не унимается бедняга в форме.
— Пустой, — Чупляков мизинчиком приподнял саквояж. — Кстати, нашел пенсионное удостоверение, — протягивает милиционеру. — Чуть в сторону, — командует мужчине и женщине. — Еще!
— Я не понимаю зачем? — ворчит Борис. — Мы и так очень хорошо стоим.
— Посмотрите, — показал вверх старик.
На краю крыши примостился голубь, чистит перышки. Подул ветер, сыпануло песком в глаза. У голубя перышки взъерошились. Чупляков снял шапочку и вытер проступившие на ветру слезы.
— Как твоя дочка?
— К сожалению, она проживает в другом мире, — женщина не сокрушалась, а, наоборот, подчеркивала с радостью. — Хотя и она пытается, как многие, вертеться в разные стороны, но от этого одна суета. Ну что ж, — загрустила Света, — нашим детям ничего не остается, как участвовать в этом мероприятии…
— Это ты про жизнь?
— Да.
— Я сразу так понял, — поспешил Илья Ильич заверить женщину.
— Но все-таки спросил, — захихикала она. — Да?
— Да.
— Чтобы все-таки уточнить, — и она заглянула ему в глаза, — может…
— Да, — засмеялся старик, — может… — Нажал на кнопку: — Замечательно! — Оглянулся — никаких милиционеров, а он, увлекшись, даже не заметил, как те уехали.
Старик отдал фотоаппарат, и, когда нагнулся за букетом и саквояжем, на асфальт пролилась сверху голубая струя. Еще раз женщина сказала “спасибо”. Илья Ильич поспешил завернуть за угол, но Таня уже ушла, не дождавшись, и без нее пейзаж сделался пустым — эта была не площадь, а пустырь — ни одного человека; только сзади зашуршала газета, и раздался смех. Чупляков оглянулся и, понимая, как глупо замедлять шаг, поспешил дальше, не зная, куда сейчас податься, да еще с букетом, — тут навстречу похороны, а он как раз с цветами в руках…
Свернул в переулочек, потом в арку, дальше во дворик, заставленный машинами; пробирается между ними — одна из них цвета заката на фоне серых стен, черных окон, радует глаза. Вошел в подъезд, поднимается. На втором этаже, в приемной, протягивая секретарше букет, показал на кабинет директора:
— У себя?
— Пока занят, — с холодком ответила секретарша, как и положено ей отвечать, и тут же преобразилась: — Вы — как всегда, — поблагодарила за цветы. — Присядьте. — Старик провалился на ободранном кожаном диване. — Пора купить новый, — она глянула на диван, потом на Чуплякова. — Что смотрите под стол?
— На вас красное платье и красные бантики в косичках, — начал он объяснять и опять нагнулся: — Интересно, красные ли у вас туфельки?
— Вы что — бык? — очень довольная собой секретарша отвернулась, чтобы скрыть улыбку, затем спросила: — Как подавать дыню?
Илья Ильич слишком был озабочен, чтобы ответить; пожал плечами, а секретарша, ухмыльнувшись, заглянула в кабинет и тут же вернулась.
— Сказал: порезать, — прошептала, — а как?
— На дольки.
Она разрезала дыню пополам — одну половину сразу отложила в сторону; над другой задумалась, нарезала несколько долек и снова направилась в кабинет к директору; тут же выскочила с подносом.
— Сказал: обрезать, — доложила. — Что обрезать?
— Сердцевину.
— А шкурку?
— Не надо.
Из кабинета показался Крупейченко.
— Вырезать косточки, — стал разъяснять секретарше, — потом шкурку, — наконец он заметил Чуплякова. — Заходи.
Обрадовавшись, что отведает дыни, Илья Ильич поспешил за директором. В кабинете тот кивнул на лысого с рыжей бородой.
— Познакомьтесь…
— А мы знакомы, — лысый протянул Чуплякову руку.
— Как вы похожи, — изумился Крупейченко. — Один ангел и другой; два ангела передо мной! Что, Люшечка, будешь: чай, кофе? — и, не дожидаясь, что скажет Илья Ильич, крикнул в приемную: — Аглая Викторовна! Принесите, пожалуйста, три
кофе. — Еще раз повернулся к нему: — Что ты хотел?
Илья Ильич замялся.
— Сейчас я освобожусь, — не стал Крупейченко настаивать. — С этим ангелом надо обсудить еще один очень важный вопрос.
Секретарша принесла на подносе кофе. Илья Ильич вышел с чашкой в коридор и, размешивая сахар, осторожно спустился по лестнице. Во дворе, в тени под деревьями очень приятно было понаслаждаться. Наконец из подъезда выскользнул лысый ангел, потирая руки. За его машиной закатного цвета спряталась от солнца собака, и, когда он приблизился к ней, зарычала. Лысый юркнул в машину, помахал старику и покатил в арку. Собака, оказавшись на солнце, поднялась, вся в клочьях полинявшей шерсти, и поволоклась дальше в тень под деревья.
— Как он мне надоел, — из открытого окна на втором этаже высунулся Крупейченко; в одной руке ломтик дыни, в другой сигарета.
— Что такое? — поинтересовался Илья Ильич.
— Просил одолжить денег.
— А ты?
— Дал, конечно, — наслаждаясь дыней, ответил Крупейченко. — А тебе не дам!
— А я и не прошу, — заметил Чупляков.
— Как вы все надоели, — вздохнул директор. — Смотри! — показал, — собака под деревом спит! — И на его потрепанном лице проступила ясная улыбка, которую одни лишь животные еще могут в нас пробудить.
Илья Ильич шагнул к собаке, но она заворчала, и старик отступил назад. Крупейченко, швырнув на землю окурок, закрыл окно, и с одной собакой на траве стало еще лучше, чем было, отчего-то грустно и очень хорошо, но директор выбежал из подъезда и хлопнул дверью. Чупляков допил кофе и оставил чашку на асфальте.
— Совсем нет времени, — закричал Крупейченко, — в машине расскажешь, — и когда поехали, признался Илье Ильичу: — Как ты все-таки мне надоел!
— Куда мы едем? — поинтересовался старик.
— На день рождения.
— А кто умер?
— Ты что, — заметил Крупейченко, — стал плохо слышать?
— Опять говорю не то, что думаю; вернее, наоборот, а ты — что, не понял? — подмигнул Чупляков. — Ну, и кто родился?
— Какое это имеет значение? — захохотал директор. — У меня в кармане на бумажке записано.
— Не полезу же я к тебе в карман.
— Это почему же? — удивился Крупейченко. — А я к тебе запросто.
Ножки стульев спрятались в траве. Музыканты, как положено, в черных фраках. Мимо проходят Илья Ильич с директором. Дальше, под навесами — выделяются полосатые — множество народу шумит.
— Какая красавица! — восхитился Крупейченко, наткнувшись на дамочку с маленькой собачкой на руках.
— Вы ошибаетесь, — заметила дамочка. — Его зовут Ричард.
Крупейченко, умилившись, поцеловал собачку.
— Кажется, вижу твою жену, — Чупляков потянул его за рукав.
Под одним из полосатых навесов сидела, надувшись, еще одна красавица.
— Почему ты опоздал? — возмутилась она, увидев мужа, и убрала сумочку со стула, где держала место для него.
— Это вот он виноват, — показал директор на Чуплякова. — Извини, Тереза, — приложил руку к сердцу. — Официант, принесите еще один стул. — И опять повернулся к жене: — Я тебя не целую, потому что только что поцеловал собаку.
— Хорошо, что ты сказал, — заметила она, — я никогда с тобой больше не поцелуюсь.
— Почему?
— Потому что ты поцеловал собаку! — объяснила Тереза и, поднявшись, застучала каблучками.
— Вот так, — протянул Крупейченко. — Садись, Илья Ильич, на ее место.
— Я не понимаю, — недоумевает старик. — Зачем ты мучаешься с ней?
— Мне очень тяжело сделать этот шаг, — сознался Крупейченко, — как и тебе другой.
— Кажется, я его сделал, — пробормотал Чупляков. — Чтобы не мотаться каждый день из одного конца города в другой, я решил собрать их в одном месте.
— Кого — их? — не сразу понял Крупейченко и тут же догадался: — Ни в коем случае не надо этого делать!
— Почему?
— Я знаю что говорю, — заявил директор.
— Раз так у меня получается, — Илья Ильич надул щеки, будто поднимал гирю, и тут же отступил, заметив, как Крупейченко заскучал. — Ладно, ладно, — догадался старик. — Молчу. Не в тот момент, понял…
— Я не хочу одалживать принципиально, — объяснил Крупейченко, — для твоего же блага.
— Ах да, — обиделся Чупляков, — спасибо. — И тут же пожалел его: — Ты по-прежнему любишь Терезу?
— Да, — кивнул Крупейченко. — Стула не надо, — сказал подошедшему официанту. — Принеси две рюмки водки и чего-нибудь закусить. Побольше зелени.
— Только испекли блины, — предложил официант.
— Ладно, неси, — махнул рукой Крупейченко.
— Найди себе другую, — посоветовал ему старик, — даже если любишь Терезу.
Директор задумался.
— Я не полюблю другую.
— Ну, конечно, — согласился Илья Ильич, — другую ты не полюбишь, но… может быть… разлюбишь дуру, которая испортила тебе жизнь.
— Кто-то курит очень хорошую и очень дорогую сигару, — пробормотал Крупейченко, озираясь по сторонам, и это занимало его сейчас больше всего.
Илья Ильич оглянулся — никого с сигарой не увидел и никакого запаха не почувствовал.
— Хочешь, я найду тебе девушку.
— Ты решил ублажить меня любым способом, — так его понял Крупейченко, —лишь бы я одолжил денег.
— Я хочу даром найти тебе девушку, — обиделся Илья Ильич. — Не веришь?
— Верю, верю, — проворчал Крупейченко. — Ладно, не обижайся, — потрепал старика по плечу. — А вот несут блины.
Подошел официант; на тарелочках подал блины и два бокала вина.
— Я просил водки, — напомнил Крупейченко.
— Водка закончилась.
— Не может такого быть, — зашептал директор в ухо Чуплякову, — посмотри, другой официант носит рюмочки — подойди к нему.
Илья Ильич схватил блин и жевал на ходу, и так — всю жизнь, но официант с рюмочками вдруг исчез в толпе, а у оркестра старик наткнулся на жену Крупейченко.
— Жалко музыкантов, — заметила Тереза, — их никто не слушает.
— Им хорошо заплатили, — возразил Чупляков. — Разве вы не видите, как они довольны.
— Попроси еще раз, — посоветовала Тереза. — Дурак любит, когда его обхаживают.
Илья Ильич вернулся к директору — перед ним стояла бутылка водки, дымился в чашечках кофе, стол завален бутербродами с черной и красной икрой; к блинам Крупейченко не притрагивался.
— Где ты ходишь?! — закричал он Чуплякову. — Давай выпьем водочки, — налил себе одному и выпил, и можно было заметить, как благотворно на него действует алкоголь.
Пока Крупейченко не напился, Илья Ильич решил еще раз попытаться одолжить денег.
— У м-меня в-в лич-ной жизни ттт-так пп-получает-тся, — начал он, заикаясь, — что…
Крупейченко не стал его слушать.
— К-кто-то кк-курит очень ххх-орошую и очень д-д-д-д-дорогую сс-сигару, — тоже заикаясь, повторил он, не обращая внимания, а может, действительно не услышал, когда все вокруг, перебивая друг друга, старались перекричать оркестр. Директор продолжал оглядываться по сторонам. — Ввот! — обрадовался и показал, куда надо смотреть.
Илья Ильич увидел молодого человека в расстегнутом клетчатом пиджаке с короткими рукавами, который, чувствуя на себе взгляды, ухмылялся и действительно курил сигару. Она была такая толстая, что едва в рот влезла. Молодой человек попыхивал ею, и старик еще раз покрутил носом, но все равно ничего не учуял. Как можно было почувствовать на таком расстоянии запах табака — непостижимо, но Крупейченко наслаждался — его лицо расплывалось в блаженстве.
— Ну что? — спросил он.
— Теперь и я с-слышу, — соврал Чупляков.
Он тут же забыл про директора и направился к этому молодому человеку с сигарой. Действительно потянуло горьковатым дымком, и, подойдя, старик раскашлялся.
— Привет, садовник, — захихикал молодой человек, подавая руку. — А я сегодня звонил к тебе на дачу.
— Откуда ты, Владик, знаешь про дачу? — удивился Чупляков.
— Папа, познакомься, — Владик показал на изящную дамочку рядом, — это моя жена. Ее зовут… — Не успел Илья Ильич рассмотреть ее — появился юноша в таком же клетчатом пиджаке с короткими рукавами, как и у Владика, и, раскланявшись, пригласил танцевать. Так и не сказав, как зовут жену, Владик продолжал: — Папа, ты представляешь, что будет, когда приедет из свадебного путешествия N.N.? И как он доверил тебе свой дом?
— Ему не с кем было оставить дога и еще надо поливать цветы — поэтому и вышло — садовник, — объяснил Чупляков.
— N.N. думал — ты порядочный человек. — Владик налил водочки себе и
папе. — Когда он приедет?
— Откуда я знаю? — пробормотал Илья Ильич, не желая об этом задумываться. — А мне тяжело каждый день ездить из одного конца города в другой по нескольку раз, и я устал.
— Кстати, — допытывался Владик, — когда ты собрал своих любимых женщин в одном доме, какие отношения складываются между ними?
— Повторяю, ничего интересного, а я тоже думал. — Илья Ильич вздохнул: — У меня один выход из создавшегося положения!
Владик захихикал.
— Я тебя понимаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Влюбиться в молоденькую девушку.
— Как это банально, — поморщился Илья Ильич.
— Не надо притворяться, — сказал Владик.
— Сколько раз так было, — загрустил Чупляков, — пока не прошла жизнь.
— Это прекрасный сюжет!
— Владик, одни разочарования, — сознался Илья Ильич. — Да еще в таком возрасте…
Владик бросил сигару.
— Ух, ты!.. — восхищаясь, закачал головой. — Не могу, — захохотал, — только представлю, какое лицо будет у N.N., когда он приедет с молодой женой из свадебного путешествия — а у него полный дом старух, да еще с внуками и внучками… И, самое интересное, что он будет с ними делать?
— Сынок, — оборвал его Чупляков, вздыхая и задумавшись совсем о другом, — ты не мог бы одолжить мне немного денег?
Владик опять наполнил рюмочки.
— Папа, дать тебе денег на такси?
— Дать, — ответил Илья Ильич.
— Или, если хочешь, возьми мою машину.
— Возьми, — повторил старик.
— На! — Владик вдруг оглянулся, словно бы испугавшись: — Раскалилась, как печка!
— Что?
— Стена.
Илья Ильич вскочил и осторожно, чтобы не обжечься, протянул руку к надуваемой ветром полосатой материи на палатке.
— Тебе кажется.
— Так пышет, — пожаловался Владик, — что затылок спекся. Попробуй воротник.
Илья Ильич попробовал, а Владик после того, как они еще раз выпили, поднявшись из-за стола, огляделся.
— Что ты ищешь? — не понял старик.
— Не что, а — кого, — поправил его Владик.
Илье Ильичу стало стыдно, что забыл о таком важном мероприятии в жизни сына, и тут же высказал обиду:
— Почему я только сейчас узнал, что ты женился?
— Папа, не надо, — поморщился Владик. — Давай будем говорить только о приятном.
4
Таня сбросила с ног туфельки и босиком зашлепала по коридору. Постучав в одну из дверей, приоткрыла ее. На кровати лежала под одеялом старуха с неподвижным серым лицом, и для того, чтобы удостовериться, что она жива, пришлось наклониться над ней. Заглянула в другую комнату — и там спала старушка. И в следующей
комнате — старуха, и так дальше: в каждой комнате по старушке, а в самой последней на этаже — вместе с бабушкой и под одним одеялом разрумянилась девочка. Почувствовав взгляд, она приоткрыла глаза. Таня на цыпочках выбежала из комнаты и под лестницей на второй этаж обнаружила мальчика.
— Что ты делаешь?
— Скучаю.
— Отчего?
— Все отдыхают после обеда.
— А кто разговаривал?
— Не обращай внимания, — сконфузился мальчик. — Это я — с самим собой в детстве, и это не мешает мне, извини. — Тут зазвонил телефон, и мальчик подбежал к аппарату. — Алло, — он взял трубку. — Нет, хозяева уехали, — отвечает, — в свадебное путешествие, а когда приедут, не знаю… Садовника нет! Что передать? Кто я? — переспросил. — Затрудняюсь вам объяснить. — И удивился, когда услышал свое
имя. — Да, это я, Гоша, — обрадовался он самому себе. — Откуда вы меня знаете, а я вас, извините… Подождите, — увидел в окне машину, — кажется, едет. Нет, это не его машина. До свидания, — пробормотал, и тут же: — А вон он идет! — увидел старика в калитке, но на другом конце провода уже положили трубку.
Таня успела поглядеться в зеркало, а старик, войдя в дом, не ожидал ее увидеть и не сразу совладал с собой.
— Хорошо, что ты приехала, — наконец он, шагнув к ней, сообразил, — сейчас поедем купаться.
В коридоре стали открываться двери, и появились старухи. Не сразу Чупляков заметил их и перед тем, как поцеловать девчонку, передвинул шапочку козырьком назад. Когда он оторвался от губ Танечки, чтобы взглянуть ей в глаза, и она тоже отступила на шаг, — длиннющая ее прядь потянулась за ремешком на шапочке.
— А кто звонил? — стараясь быть непринужденным и снимая шапочку, Илья Ильич оборачивается к Гоше.
— Он не представился, — ответил мальчик.
— Мужчина или женщина?
— Трудно сказать, — задумался Гоша, — ангельский голосок, как и вчера.
— Действительно такой, — зевая, подтвердила бабушка Рая.
— Разве можно после обеда так долго спать? — недоумевает Чупляков. — Что будете ночью делать?
— Ах да… — вздохнула старушка. — И все будет как вчера.
— Как вчера — уже никогда не будет, — пробормотал Илья Ильич, оборачиваясь каждый раз, когда старушки в коридоре хлопали дверями, и, не зная, что сказать про Таню, лишь бы не молчать, спрашивает у мальчика: — Что будешь делать, когда вырастешь?
— Правильно спускать воду, — не задумываясь отвечает Гоша.
— Какую воду?
— В туалете.
— А ты сейчас ее неправильно спускаешь?
— Да, неправильно.
— А как — правильно?
— Пусть бабушка покажет.
— Показать? — спрашивает бабушка.
— Нет, не надо, — отвечает Илья Ильич. — Потом покажешь. — И подмигнул Тане: — Поехали купаться.
Она поспешила за ним, но, выходя, обернулась. Старухи глядели ей вслед, вытирая слезы украдкой. Девчонка заметила и догадалась: они видят в ней себя и вспоминают свою молодость, — однако Тане нечего было вспоминать, и она побежала за Чупляковым. Он галантно открыл перед ней дверку автомобиля.
— Я ждала тебя утром больше часа, — с обидой выговорила она, усевшись на сиденье. — Что случилось?
— У меня сломалась машина, — начал объяснять Чупляков. — Я видел тебя из окна автобуса, но все равно не успел. Извини, — приложил руку к сердцу, тут же оборачиваясь к вышедшим из дома старухам: — А где Маруся?!
— Спит!
— Ну так разбудите ее! — крикнул он и перед тем, как нажать на газ, заглянул Тане в лицо: — А что это у тебя?
— Где?
— Не веришь, посмотри в зеркало.
— Почему, верю, — она посмотрела в зеркало над лобовым стеклом. — Действительно.
— От шариковой ручки, — заметил Илья Ильич, проезжая вдоль заборов по дачному поселку. — Кто это у тебя писал на щеках и даже на шее? В школе? — Она пожала плечами. — Сама нечаянно? Сейчас же каникулы. — Девчонка кивнула, боясь разрыдаться. — Чего, Настя, плачешь? Давай вытру, — Чупляков плюнул на палец и, как ребенку, стал вытирать ей лицо.
— Смотри на дорогу, — пробормотала она сквозь слезы. — Ты что — забыл? Я работаю в магазине, и меня зовут Таня.
— Ах да! — он съехал на обочину и остановил машину. — Что с тобой? Почему плачешь? Миленькая, ну, скажи, — прошептал Чупляков. — Пожалуйста! — Старик вспомнил девочку у Маруси, когда тоже не находил слов, и вплотную приблизился к лицу Тани, так что в глазах все стало расплываться, и, как тогда, начал подымать-опускать брови, шевелить губами, кривляться…
— Не надо, — попросила она. — Я умоляю, — губы у нее задрожали. — Пожалуйста! Если в магазине узнают, что я сейчас еду с тобой, меня выгонят с работы…
— Откуда они узнают?
Чупляков поехал дальше. Хотя так бывает всегда — невольно старик заскучал и увидел, какая наступила черная ночь. Мелькавшие огни по сторонам наполняли душу тревогой. Она все разрасталась, и вот так с ним еще никогда не было.
— Они, безусловно, узнают, — пролепетала Таня. — Ну и пусть!
Чупляков свернул с шоссе.
— Куда мы едем? — спросила девочка.
— Купаться, я уже говорил, — пробормотал Чупляков. — Чего ты опять плачешь?
— Я забыла там, в коридоре, туфельки.
— Никто их, старушка, не возьмет. — Илья Ильич нажал на тормоз. — Не реви, а то не услышишь.
— Меня зовут Таня, — настойчиво повторила она, — и я работаю в магазине, потому что из школы меня выгнали.
— Слышишь?
Таня пожала плечами.
— Плещут волны, слышишь?
Сзади послышалось гудение, и впереди, во мраке, стали раскачиваться два светящихся столба, будто маятники; вскоре протряслась мимо машина и ослепила, разворачиваясь. Одно из окон раскрыто, и в нем вместо локтя крыло. Фары освещали только что поднятую пыль; чем ближе машина подъезжала, тем сильнее ветер сносил пыль в сторону.
— Вы что — с ума сошли: в такую жару — кисель, если есть вино! — бабушка Рая подошла к буфету. — Что будем пить? Эту или вот эту? — показывает на бутылки. — Гоша, где штопор? Гоша! — зовет она внука.
Внучка бабушки Нюры заметила, как мальчик смотрит на нее, и опустила глаза; тут же вскочила — застучали очень весело каблучки по паркету, — сбегала за штопором и еще захватила апельсин.
— Тому, кто выиграет.
Маруся, протянув руку к апельсину, покраснела.
— Я не совсем еще проснулась, — оправдывается она, — подумала, что мне.
Чтобы не глазеть на девочку, Гоша уткнулся в карты и объявил специально наоборот:
— Нет, пусть — тому, кто проиграет.
На втором этаже забренчала на пианино бабушка Дуся. Сразу же музыка подействовала на картежников — лица у них просияли: играют в дурака и слушают возвышенную музыку — как это прекрасно; и совсем не важно, что бабушка время от времени сбивалась и начинала сначала.
— Пойду, поиграю тоже, — сказала бабушка Рая. — Все равно никто не спит.
Деревянные ступеньки на лестнице заскрипели под ее слоновьими ногами, и прозвенела стекляшками, качаясь, люстра на потолке.
— Что-то колода быстро закончилась, — пробормотала девочка и немного спустя объявила: — Ничья!
— Надо переиграть, — предложил Гоша. — А то кому же апельсин?
— Да, как-то очень быстро закончилась колода, — согласилась с девочкой Маруся. — Как жизнь, — добавила она. — Все ли карты?
— Надо пересчитать, — решил Гоша. — Куда вы?
Поднявшись на второй этаж, Маруся открыла окно. В цветнике под фонарем копошились старушки.
— Что вы делаете ночью?
— Делать нечего. — Одна из старух, выпрямившись, пояснила: — Бессонница!
В соседней комнате, через стену, бренчала бабушка Дуся, и, когда Маруся, включая электричество, нажала на выключатель, одновременно и бабушка Рая за другой стеной ударила по клавишам.
Маруся открыла шкаф, стала рыться, затем — выбрасывать все по порядку, и она не слышала, как грохотали ящики и полки.
За это время Гоша пересчитал колоду.
— Тридцать шесть, — подтвердил он.
— Кто взял мои ложечки?! — раздался голос Маруси, — и все: в холле, на веранде и на кухне — повернулись к ней, потому что ТАК про ложечки не спрашивают.
— Тетя Маруся, готово! — доложил Гоша, не понимая еще, что случилось, — я пересчитал карты; все — тридцать шесть.
— Кто взял мои ложечки? — повторила она, спускаясь по лестнице.
— Какие?
— Те, которые я вчера… то есть позавчера купила…
— Надо внимательно посмотреть, — попробовала ее успокоить бабушка Даша.
Маруся перебила:
— Я все пересмотрела очень внимательно!
— Ты пила сегодня таблетки?
— Две маленькие серебряные ложечки, которыми я чищу уши! — прокричала Маруся, выбегая из дома.
Ехал какой-то фургончик, и она подняла руку. Фургончик остановился, и шофер распахнул дверку.
— Чего ты такая растрепанная? — спросил он, когда Маруся взобралась в кабину. — Посмотри в зеркало.
Она достала из кармана гребешок.
— Куда едешь? — еще спросил шофер.
— В город.
— В какой?
— Ну, в какой еще город?
— Тогда тебе не в ту сторону.
— Как это? — не поняла Маруся.
— Я еду из города, — объяснил шофер.
— Тогда поеду куда повезешь. — Навстречу приближается машина — в темноте от фар накатывает сияющая жуткая волна. Маруся зажмурилась, расчесывая
завивку. — Ну, как?
— Очень тебе идет, — пробормотал не глядя шофер. — Смотри! — На дороге слепой тыкал палочкой по краю асфальта.
Маруся удивилась:
— Как он не боится ночью заблудиться?
— Ему все равно, — заметил шофер притормаживая.
— Я не подумала, — Маруся опустила гребешок в карман. — Куда ты сворачиваешь?
По кабине захлестали ветки. В ямах под колесами расплескивались лужи. Машина раскачивалась, как корабль на волнах; в фургоне что-то упало и перекатывалось с грохотом по жестяному полу с одной стороны на другую. Вдруг свет фар погас, и шофер остановил машину.
— Вася, — закричала Маруся, — что ты делаешь?!
— Я тебя впервые вижу, — изумился шофер. — Откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Не знаю, — пожала она плечами.
Он начал расстегивать на ней пуговицы.
— Я стала очень толстая, — загрустила Маруся.
— Это еще ничего, — прошептал Вася, все чаще и глубже вздыхая.
— Твоя жена толще?
Он развел руки в стороны, а Маруся засмеялась. Она становилась все податливей, склонила голову Васе на плечо.
— Ты умеешь в дурака?
— Да, — ничего не соображая, кивнул шофер.
— Только что мы сыграли раз, — как что-то сокровенное начала Маруся, — и если бы я осталась — получила бы апельсин, однако мне раздали сразу пять козырей из шести карт — очень трудно было остаться, как я ни старалась.
— У тебя все дома?
— Никого.
Вдруг Маруся открыла дверку и выпрыгнула.
— Куда ты? — шофер бросился за ней, но в темноте споткнулся и упал, а когда вскочил, что-то хрустнуло под ногой, и он нашарил в траве раздавленный гребешок.
По кромке асфальта стучит палочкой слепой. Навстречу ему девчонка из магазина, которая предлагала Чуплякову ящик пива и бокал в придачу; на ней нет платьица, и она спряталась за столб. Слепой услышал, как Таня всхлипывает, и обмер. Мимо проезжает шикарная машина с черными стеклами — точно такими же, как очки у слепого. Выглянув из-за столба и заметив, как расползается на лице у бедняги жалкая улыбочка, Таня осмелилась шагнуть к нему и попросила сигарету. Он засуетился, достал из кармана портсигар, открыл — палочка под мышкой, — чиркнул спичкой и, не видя своей руки, осторожно поднес огонек.
Машина с черными стеклами подкатила к воротам. Из нее вышел представительный мужчина, из связки ключей выбрал один и, подошедши к калитке, покрутил им в замке, пожал в недоумении плечами и толкнул калитку. Она оказалась не заперта. N.N. еще раз пожал плечами; ему не хотелось нарушать тишины обморочной в эту минуту, и он вошел через собственную калитку, как вор, крадучись.
В саду, под деревьями, еще было темно, но N.N. увидел белую шапочку, а потом заметил и мальчика, который обнимал девочку. У этого мужчины, глядя на юных влюбленных, так в груди запрыгало сердце, что он приложил к нему руку, желая успокоить. N.N. осознал, что у них все в первый раз и что мальчишка не успел даже поцеловать девочку. Невольно оглянувшись на прожитую жизнь, он не мог вспомнить своего первого поцелуя и ужаснулся: а что если его и не было. И такого у него не было хотя бы потому, что в его время не носили шапочек с длинными козырьками, которые мешают целоваться и их приходится сдвигать на затылок. В этой мертвой бездыханной тишине зазвонил в доме телефон, и через открытую форточку его услышали не то что в саду или у ворот, а даже, я думаю, у реки. Телефон настойчиво трезвонил, и вскоре в нескольких окнах зажегся свет — и звонок умолк. Все с таким же трепещущим сердцем и с рукой на нем N.N. неслышно повернул назад и закрыл за собой калитку.
— В чем дело, что такое? — из машины выглянула недовольная жена.
N.N. опять подошел к калитке и несколько раз сильно дернул ее, прежде чем распахнуть. Мальчика и девочки уже не оказалось под деревом, и он так же громко, бесцеремонно стуча железом, стал открывать ворота и после прерванного им первого поцелуя не удивился, что у него в доме во всех окнах зажигается свет — не оттого что приехали неожиданно хозяева, а от телефонного звонка.
Наконец встает солнце и тут же пропадает в мутной пелене. По берегу едет Рожок на велосипеде, скрипит, останавливается, поднимает пустую бутылку. Начинается капля за каплей дождь. Река покрывается рябью. Дождь тихий, надолго, и после жары можно по-настоящему, глубоко вздохнуть. Рожок подъезжает к машине Чуплякова с распахнутыми дверками. Он заглядывает в нее, пожимает плечами и едет дальше. Едет беззвучно: под дождем другие звуки — и велосипед не скрипит.