Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2006
Георгий Оболдуев. Стихотворения. Поэма /Сост. А.Д.Благинина. Подгот. текста И.А.Ахметьева. Вступ. ст. В.Глоцера. М.: Виртуальная галерея, 2005.
При жизни у поэта Георгия Оболдуева (1898—1954) было опубликовано одно оригинальное стихотворение (по другим сведениям — два); первая книга вышла в 1979 году в Германии1 , вторая — в 1991-м2 ; нынешнее издание — третье.
1 Устойчивое неравновесье: Стихи 1923—1949. Мюнхен, 1979.
2 Устойчивое неравновесие: Стихи. М.: Советский писатель, 1991.
И здесь можно было бы начать сетовать и возмущаться, но, строго говоря, подобные сетования уже давно отдают спекуляцией, и потому откажемся от лишних эмоций и для начала ограничимся фактами. Выходец из небогатой дворянской семьи, выпускник Высшего литературно-художественного института имени В.Я.Брюсова, Оболдуев в 20-х годах был близок к группе конструктивистов, в 1929-м подписал декларацию Союза приблизительно равных (никакого следа в литературе не оставившего); в 1933-м был арестован, осужден и провел несколько лет в ссылке, в Карелии; в 1943—1944-х воевал во фронтовой разведке (сказалось знание немецкого языка); после войны вместе с женой, поэтессой Еленой Благининой жил под Москвой, в Голицыне, занимался переводами. Обычная биография советского литератора. Почему не печатали? Отличался от других. Резко отличались его стихи — и по содержанию, и по форме. В 20-х формальные эксперименты дозволялись, но не приветствовались; в 30-х дверца захлопнулась окончательно. Сам же Георгий Оболдуев свое место в литературе знал:
Я — не отпетый алфавит
Укладывал в огонь и лед:
Так что, коль время подождет,
Твой правнук мной заговорит.
А ты, заткнувший гнев и стыд
За пазуху своих невзгод,
Будешь иметь неважный вид,
Хоть нынче он тебе идет.
Довольно хитрости и лжи,
Довольно правил и доброт.
Ты нe жил, но зато я жил:
И жизнь от жизни заживет.
Написанное в начале 30-х, стихотворение с этими строками открывает рукописный сборник Оболдуева “Устойчивое неравновесье./ Внутри, вокруг и около”. Стихотворение-декларация, стихотворение-вызов, стихотворение-кредо. Оболдуев вообще писал жестко, резко, взрывоопасно, язвительно, иногда мрачно. Писал разнообразно, используя верлибр, включая в стихотворные циклы прозаические отрывки, сталкивая в соседних строках слова из разных лексических рядов, перемежая высокую поэтическую речь с разговорным, простонародным языком.
Поэтика Оболдуева формировалась под влиянием Хлебникова, Маяковского, Пастернака, поэтов-конструктивистов. В предисловии к первой (немецкой) книге поэта Геннадий Айги писал: “Ему близка конструктивистская «грузификация слова», чичеринское понимание «материала, способного в максимальной, непрерывной сжимаемости впитать всю нагружаемую потребность и предстать в кратчайшей обозреваемости в значащем виде»”1. Однако, в отличие от Алексея Чичерина, Оболдуев никогда не cмог бы отказаться от слова, для него, по позднейшему выражению, “Поэт — вибратор смысла”, и главная фигура для Оболдуева — Хлебников. Об этом можно прочесть в воспоминаниях Николая Яновского2 , общавшегося с Оболдуевым в ссылке, и это ясно видно по стихам:
Конь волочит машинку для стрижки лугов:
Плавно ползет,
Перепархивая с места на место,
Большое, изящное насекомое
Из породы неземных.
У трав подкашиваются ноги;
Не зудится рука;
Не размахивается плечо.
1 Цит. по http://www.opushka.spb.ru/text/aigi_obolduev.shtml
2 Н.Яновский. Забытый поэт. Памяти Г.Н.Оболдуева // Лит. обозрение. 1987. N 6.
Что-то похожее мог бы написать и Заболоцкий, а близость Георгия Оболдуева с обэриутами так же очевидна:
В ноздрях шевелили жасмины
Своим земляничным нутром,
Бабочками ночными, что с ними
Схожи своих лепестков молоком.
Все понял он. И не без форса
Вздохнув, подмигнул на кровать.
Вдруг птиц визг в окошко уперся
Да так и остался стоять!
С большой долей вероятности можно предположить, что Заболоцкого Оболдуев читал, но нет никаких свидетельств его знакомства с творчеством Хармса, Введенского или Олейникова. Совпадения объясняются общим влиянием поэзии Хлебникова и тем, что все эти поэты формировались во время и после революции. В статье “Николай Олейников” Лидия Гинзбург писала: “Жажда увидеть мир заново, содрать с него шелуху привычного присуща была в искусстве многим молодым школам. Особенно сильной, понятно, была она у молодых поэтов послереволюционного времени. Новый поэт среди крушения ценностей старых должен все сделать сам и все начать сначала.
Декларация обэриутов объявляла задачей воспитанного революцией поэта «очищать предмет от мусора истлевших культур». Для этого нужно было покончить с доставшимися от прошлого смысловыми ореолами слов, с их установившимися поэтическими значениями”1.
1 Л.Я.Гинзбург. Николай Олейников // Олейников Н.М. Стихотворения и поэмы/ Вступ. ст. Л.Я.Гинзбург. Биогр. очерк, сост., подг. текста и примеч. А.Н.Олейникова. СПб.: Академический проект, 2000 (Новая библиотека поэта).
Это относится и к Георгию Оболдуеву. В той же статье Гинзбург раскрыла механизм использования Олейниковым “галантерейного языка”, внутри которого обветшавшие слова неожиданно обретают яркость, свежесть и смысл. Оболдуев тоже использовал “галантерейный язык”, это был язык времени. После революции на авансцене истории явился новый человечек — полуобразованный и амбициозный, решительный и испуганный — наиболее полно и всесторонне этот человечек описан в рассказах Зощенко. Стихи Оболдуева, написанные “галантерейным языком”, похожи на стихи Олейникова:
Шомполом твоей улыбки
Вбит в меня тот миг:
Флагов золотые рыбки,
Волн густой язык.
От твоей отличной шеи
Длился светлый шарф,
Точно бережность Психеи
Мне наобещав.
<…>
Ничего не надо, кроме..
(Флагов над водой?..)
…Нет.. чтоб здесь, чтоб в этом доме
Ты была со мной.
Но в этом стихотворении не возникает комического эффекта, как у Олейникова, оно от первой до последней строки написано всерьез, это действительно очень выразительное и проникновенное любовное стихотворение. И “галантерейный язык” не единственный у Оболдуева, язык научный, язык идеологический, например, — это все его языки. За языковым многообразием стоит принципиальная фрагментарность лирического героя, совмещающего в себе разные типы сознания, но одновременно эти фрагменты стянуты в одно целое. Критик Владислав Кулаков писал о Хармсе и Введенском: “Обэриуты сделали игру самодостаточной, лишив высказывание привычной монологичной определенности, прямого пафоса. Автор-творец, его структурирующая воля полностью исчезают в расплавленном до первозданно-хаотического состояния (после Хлебникова) языке, в котором поэзия кристаллизуется действительно как бы сама по себе, стихийно, «дико», не «литературно»”1.
1 В.Кулаков. Бронзовый век русской поэзии //В.Кулаков. Поэзия как факт. М.: Новое литературное обозрение, 1999. Цит. по http://aptechka.agava.ru/statyi/knigi/kulakov12.html.
Взгляд В.Кулакова на обэриутов направлен из будущего, но, отталкиваясь от такой жесткой, заостренной позиции легко увидеть, что в поэзии Георгия Оболдуева автор-творец с его структурирующей волей и прямым пафосом никуда не исчез и именно он удерживает фрагменты сознания лирического героя. Оболдуев остается поэтом в самом высоком, романтическом смысле, что не исключает многообразных экспериментов, подчас довольно неожиданных. Так, Михаил Айзенберг обнаружил в его стихах приемы, предвосхищающие открытия “московского концептуализма”1, Виктор Куллэ нашел предвестия восьмистиший Михаила Еремина и карточек Льва Рубинштейна2, а в некоторых строках явно ощутим грядущий конкретизм: “Рабочий, интеллигент, крестьянин,/ Мужского и женского рода,/ С индифферентными придатками семей и детьми;/ Всякое вокруг удобное расстоянье/ И елико возможная погода/ Вот каким представляется нужным/ Видеть мир”.
1 М.Айзенберг. Некоторые другие/ Айзенберг М.Н. Взгляд на свободного художника. М.: ТОО “Гендальф”, 1997.
2 Виктор Куллэ. Расколдованные стихи// НГ Ex libris. 2006. 19 января.
В 40-х годах поэтика Оболдуева меняется. Он уходит от раскатистого звука, от словесной яркости и звонкости, отказывается от многоголосия, от безудержного экспериментаторства и обращается к строгому классическому стиху, плотному и сжатому. Доминирует пейзажная и философская лирика, часто темная, непрозрачная, появляются фольклорные, песенные интонации. О какой-либо простоте речь при этом не идет, речь идет о сгущении смысла, о тяжести и сумрачности. И речь идет о противостоянии человека внешнему давлению, о борьбе, цель которой была одна — сохранить себя там, где:
Прищурясь, посматривай: эко
Досталось в наследье к беспутству
Свидетелю нашего века
Быть слепу, быть глуху, быть пусту,
где:
Ни поэзия, ни проза —
Явь лежит в клещах гипноза,
Снов плакучая береза,
Жизни вящая угроза.
Оболдуев, вероятно, был единственный настоящий поэт-гражданин того времени, сказавший все до конца о себе, о стране, об эпохе:
Угрюма ночь. На вихре свежем
Слетаться б чумам и проказам.
Кастрирован и обезврежен
Весь, даже самый малый, разум.
Того гляди, загаснет уж
И кроличье дрожанье душ…
Среди текстов 40-х годов выделяется несколько военных стихотворений силы потрясающей. Так о войне никто не писал:
Плугом врезался в землю разорванной пушки лафет;
На ничейной поляне качались высокие травы;
Новый, смирный жилец, ежесуточным солнцем прогрет,
Обживал обыденность необыкновенной оправы.
И шаги раздались, и солдат подошел к мертвяку;
Взял кисет, что лежал в стороне; усмехнулся невзрачно;
Постоял, поглядел; не спеша завернул табачку;
Еще раз ухмыльнулся мужчина недобрый и мрачный.
<…>
На войне, на войне, на войне, на войне, на войне
Надо счастливу быть, чтобы так умереть превосходно.
Чтобы трупом вполне уцелеть, надо счастья вдвойне,
Так как будет так точно, как случаю будет угодно.
Мысли хуже не стали и легче не стал карабин,
Когда двинулся прочь брат-солдат, утомленный и тощий.
Поминай высоту двести тридцать один ноль один,
Где, сражаясь с фашистами, пал неизвестный близ рощи.
Цитируемое стихотворение (“Похоронка”) Оболдуев попробовал опубликовать (в составе небольшой подборки). Безуспешно. Другая попытка войти в советскую литературу была связана с большой поэмой (романом в стихах) “Я видел”. В настоящем издании поэма впервые напечатана в полном объеме, и можно оценить ее не понаслышке, не по отрывкам. И первое, на что обращаешь внимание, — фантастическое мастерство поэта. Разработав оригинальную двенадцатистрочную строфу, Оболдуев строго выдерживает на протяжении всех десяти песен поэмы жесткую конструкцию, но внутри этой конструкции стих пластичен, ритмически гибок и пригоден для выражения любых эмоций и изображения любых картин:
Из окон тянет взлет
Жасминной тени
И травянистый мед
Живой сирени.
Чуть слышимо с балкона
Звенит посуда.
Легко и благосклонно
Поет прелюда
Очередная боль,
Мольба и стон:
Аттическая соль сластен.
Оболдуевская строфа оказывается пригодной и для того, чтобы уложить в нее сухие положения марксистской философии:
Тут ни к чему змея
Воображенья:
Сознанье — бытия
Есть отраженье.
Материя реальна,
Первична, значит.
Мышленье матерьяльно
И тайн не прячет.
Нас да не проведут
Ни слух, ни нюх:
Материи продукт
Есть дух.
Сия фантастическая, виртуозно проделанная операция понадобилась для прохождения цензуры — судя по всему, Оболдуев решился на компромисс, решил рассказать историю нескольких молодых людей (события заканчиваются октябрем 1917-го), выдержав правильную идеологическую линию и попутно рассыпав “горсть побочных шуток”. Не помогло — “Новый мир”, куда поэма была предложена, публиковать ее отказался. Да и если быть до конца объективным, роман получился тяжеловесным, перегруженным персонажами и каким-то путаным. Не удалось Георгию Оболдуеву стать советским поэтом — остался он собой, одним из лучших мастеров русской поэзии ХХ века.