Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2006
Владимир Захаров. Перед небом. — М.: Время, 2005.
Избранные стихотворения Владимира Захарова вышли в престижной серии: ранее в ней были изданы, например, книги Ильи Сельвинского, Евгения Рейна, готовится итоговый сборник Семена Липкина… Сразу скажу, что присутствие в этом ряду неизмеримо менее известного Захарова кажется мне оправданным, справедливым.
Многочисленные циклы, из которых состоит сборник, датированы, и видно, что часто они шли параллельно и достигли большой автономии: поэт и тематически разнообразен. Впрочем, на мой взгляд, обязательное свойство значительного дарования — умение одними словами говорить о разном. Захаров — великий путешественник. И в юности много дней было проведено им в различных экспедициях, а теперь он значительную часть года преподает в Аризонском университете теорию относительности. Оттуда рукой подать до Аризонской пустыни, где цветут кактусы и, вероятно, достижимо необходимое для писания стихов одиночество. Но русскому поэту никуда не уйти от мыслей о России, иногда весьма горестных:
Послушные, как самые лучшие дети,
Искренне мечтаем о Пиночете
И точно знаем, теперь нам куда:
Нам в страну Мальборо, и навсегда!
Мы, книг не прочтя, все знающие,
Собственный дом с восторгом ломающие,
Скорые, если не на руку, то на крутое словцо,
Охотно плюющие друзьям в лицо…
Поэту ли не знать, что в мире присутствует иррациональное начало, которого не в силах осмыслить самая точная наука:
Что в мире есть иные силы,
Враждебные ему и нам.
Живем ли, мысли напрягая,
Превозмогая каждый стих,
Но арифметика другая,
Другая алгебра у них.
Судьба поэта понимается и с твердостью принимается как нечто неизбежно трагическое. Но дело поэзии — общее дело:
Вновь копьеносный Егорий
На придорожный цикорий,
Синие на лепестки,
Рушит копыта крутые,
Вытопчут нас не впервые,
Вырастим вновь у реки.
С творчеством поэта Владимира Захарова я знаком четверть века, но он к тому времени уже прошел большой путь. Обладая феноменальной памятью ученого и редкостной способностью держать в ней многие тысячи стихотворений (все лучшее в русской и англосаксонской поэзии), Захаров все же не избежал увлечений, общих для его поколения. Маяковский, Пастернак, Цветаева, позже несомненно Владислав Ходасевич и, весьма вероятно, Михаил Кузмин. Знаю удивительную биографическую подробность: с мандельштамовскими “Воронежскими тетрадями” молодой поэт познакомился по единственной, чудом сохранившейся рукописи. Все же для поэзии Захарова в итоге особенно важна непрекратившаяся связь с пронзительной, вызывающей горечь, гнев и слезы некрасовской лирикой. Пожизненная любовь к “немодному” в одно время Некрасову говорит о складе души чуткой, порывисто-благородной, щедро-сострадательной. И даже в язвительно-остроумных стихах Захарова всегда возникало лирическое усилие, вызванное высоким душевным движением. Это особенно замечательно потому, что основная профессия Захарова как бы предполагает некоторую вынужденную черствость, отстраненность от низких земных забот. Я имею в виду занятие теоретической физикой и математикой: академик Владимир Евгеньевич Захаров является в этой области одним из немногих гигантов, признанным и увенчанным величайшими мировыми наградами. Имя Захарова, произнесенное в кругу молодых ученых этого профиля, вызывает чувство благоговения. И все-таки человеку захотелось иной — параллельной судьбы, другого воплощения. И Захаров стал одним из видных поэтов наших дней. Постоянно печатающимся в основных литературных журналах, издающим все новые книги стихов. При этом далеко не все знакомые Захарова знают о таком раздвоении незаурядной натуры, о счастливой двойственности. Называю ее счастливой потому, что не в силах согласиться с ограниченно-суховатым замечанием одного педантичного немца, биографа великих математиков, утверждавшего, что Паскаль многое потерял, предавшись еще и философии, и изящной словесности…
Всю жизнь я сопротивлялся нашествию “технарей” в литературу и, в частности, в поэзию. Меня всегда раздражало их самоуверенное зазнайство. Эта убежденность, что и словесность может быть легко расчислена, освоена и завоевана методами, обычными для естествознания… Да, но бывали и великолепные исключения — тот же Михайло Ломоносов, естествоиспытатель и при этом один из лучших поэтов нашего восемнадцатого столетия. Как говорится, “Бог свою правду кажет”. И лирика Владимира Захарова оказалась убедительной, доказательной. С первого дня нашего с ним знакомства я не могу забыть услышанные в тот день строки:
Чтоб немного от их свободы,
И тебе удалось, раз ты
Разделил свою жизнь на годы
Золотых дождей с высоты.
Конечно, можно принять к сведению своеобразное мнение, что существует искусство, лишенное шедевров, и тем не менее превосходное. Поэзия разлита повсюду и в той или иной консистенции присутствует в каждой вещи, в любом тексте. И все же нас всегда восхищает воля к созданию шедевра. Пожалуй, мне близка гумилевская оценка значительности поэта — по количеству стихотворений, строк, врезавшихся в память… В избранном Захарова, которое называется “Перед небом”, по существу, нет слабых стихов. Вместе с тем видно, что с годами заметно увеличилось количество сильных. Кроме вошедшей в евтушенковскую антологию “Русской сказки” я раньше всех назвал бы такие тексты, как “Уфа похожа на Воронеж…”, “Бабочки на леднике”, проникновенную “Обезьянью поэму”. Сюжетная основа связана с причудливой выдумкой Ремизова, некогда основавшего рыцарский орден вольных обезьян (“Обезволпал”) и дававшего от имени обезьяньего царя Асыки дипломы на дворянство знакомым литераторам. Многим из них пришлось позже стать жертвами террора, и первым оказался “обезьяний гордый граф” Николай Гумилев.
В последнее время Захарову начали удаваться верлибры, преимущественно из древнеримской жизни. Стихотворение “На статую Требония Галла, хранящуюся в музее “Метрополитен” в Нью-Йорке” кажется мне блестящим. Разумеется, история здесь тесно соприкасается с обступившей нас современностью, сливается с ней.
Из захаровских стихов мне особенно нравится “Единорог”, где изображена жизнь планеты в ту весьма отдаленную эпоху, когда не было еще ни истории, ни даже географии:
…Пойдем на север. Ветер там поет,
И шишечки пушистые у ивы.
Поставим домик около реки,
Цвета небес там нежны и капризны,
И медленно уходят ледники,
Освобождая место для отчизны.