Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2006
* * *
Это ты не ушел.
Все сидишь и сидишь на той крепкой скамейке,
парашюта летального латая шелк
в новом римейке.
Это осень
золотые забыла слова.
Затерялась листвы годовая подшивка.
Это ты не летаешь.
Это я чуть жива.
И зима впереди — как большая ошибка.
В доме Параджанова
Здесь нет икон. Зато — алтарь.
И — весь кровосмешенье жанров —
с цветком граната Параджанов
из кадра выйдет — бог и царь.
А между потолком и сердцем,
прицелясь — перистым индейцем —
наемный ангел…Но простор
нельзя остановить мгновеньем.
Прощен ореховым вареньем
разбитый бабушкин фарфор.
Переходящее — волнами —
свернулось на постели знамя
(тяжелый бархат, золотая нить)
работников культуры Профсоюза.
И никого — согреть или укрыть.
А там в тюрьме, на нарах мерзла муза,
“мышиным глазом” вытекла звезда,
и он писал:
я счастлив, что попал сюда.
Страдивари
Где-то скрипка моя обо мне плачет,
где-то тоненько меня матушкой зовет,
а смычок, ее мальчиш, и того паче,—
канифолью тронет волос
и подкрутит, и порвет.
Что ей ноты на пюпитре,
поворот ключа?
Взмах от взмаха,
цифра к цифре,
наизусть, без толмача
музыка росла с плеча.
Пальцы-птицы, ноты-крюки,
деревянное крыло!
Это Глюк? Скорее глюки,
солнце в темечко пекло…
Риторические эфы,
чистоплотный сильный звук,
здесь насквозь не русский дух:
это эльфы, это эльфы
пили-ели прямо с рук,
как в Ногинске на вокзале,
где слепой играл на слух.
Страдивари, Страдивари, —
так дразнили или звали
всех, кто пел, кому поется,
задыхаясь от высот,
как залетной певчей твари,
урожденной Страдивари,
что играючи страдала
и страдаючи спасет.
Блаженная Ксения Петербуржская
себя же умершей именовавшая.
Радуйся, в юродстве имя мужа
твоего Андрея принявшая.
Радуйся, именем мужеским назвавшись,
немощи женской отрешившаяся.
Из акафиста
св. блаженной Ксении Петербуржской
А сбоку печатными:
“Ксения, жено,
была ли хоть счастлива? Не солги!”
Она мне: “И днесь, и присно
блаженна!”
Зеленая юбка, красная кофта,
отречься от имени жутко и просто,
вроде бы Ксенья во мне померла:
я — Андрей Феодорович!
Божьи дела.
Зеленая кофта, красная юбка,
а сердце шатко, на слезы падко,
в мужнином платье иная повадка:
…и сам я — певчий из здешних мест,
Андрей Феодорыч…
А вдовий крест —
не подвиг, не пытка, не однопутка,
лишиться мужа страшней, чем рассудка,
и мнимым безумием тихо сиять,
синичкина песенка мне — благодать.
Впору картуз, башмаки на бересте,
мне б погостить у тебя на погосте,
тут, на Васильевском, где весела
чернорабочей сновала пчела.
Вверх по лесам на себе кирпичи
с молитвой носила, с поклоном клала,
новую церковь растила в ночи,
спала по сугробам, не на печи,
любовь как милостыню раздала…
О, Петербург, Петроград, Ленинград,
ты Ксении — кто?
Не супруг и не брат.
Синей жилой в гранитах тужила Нева,
и Ксения, Ксюша твоя — жива!
* * *
В людном храме на рю Да Рю
по-французски не говорю,
зажигаю свечу и горю,
и горю, и горюю по-русски:
упаси и помилуй раба,
без которого мне — труба…
Прямо в сердце стучится судьба.
Облака раздирают небо.
Но божественным сделался свет,
как единственно верный ответ:
ведь меня без тебя вовсе нет,
есть любовь — перелетная птица.
Вместо крыльев две пары рук —
и на крест, и на жизненный круг.
Ты — как север и я — как юг,
и весна на пороге, и птица.
SMS-ка
SMS-ка: “Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ”.
Молнией. Почти что возле глаз.
– Кто? Откуда? Почерк электронный.
Номер абонента незнаком.
Анонимка, будто в пятом классе.
Номером ошиблись? Я прощу.
И стану жить, как лилии и птицы,
сорокой кастаньетами стучать,
газона стричь высокий сорный воздух
стрижихой, распуская куцый хвост,
и одиночество одолевая,
без каблуков гонять на иномарке…
Но писк мобильника меня притормозил,
вновь SMS-ка: “Я С ТОБОЮ РЯДОМ”.
Я подошла к окну: ничья дворняга
на Т-образном выла перекрестке
в голодном приступе, и воронье
водило петушиные бои…
И ни следа, ни тени человечьей,
но: “Я С ТОБОЮ РЯДОМ”.
Это где?
Вновь кинулась к мобильнику, и в пальцах
нетвердые вдруг заплясали кнопки,
команда “выбрать”, сверить с записной.
Кто? Розыгрыш? Дурацкая интрига?
Друзья мои, вы — долгий список жизни,
горящий мне зеленым огоньком.
Нет. Нет. Ну… разве что джазмен,
затейник виртуальных фестивалей
в лихом формате: хокку — SMS?
Не хуже сельский батюшка, похожий
на Мусоргского в утреннем халате,
гораздый освящать и возмущать
свои рассветы на Москва-реке.
Нет, нет. Скорей всего — поэт.
Словацкий. Нет, армянский. Или детский?
А может быть, по пьянке кто-нибудь?
А может быть, герой из Центроспаса?
Нет. Просто бред. Дурной пример,
как голый ИНН,
цифири ненадежная цепочка,
забитая в насмешливый экран.
А если — правда? Я-то что могу?
И сразу стало тихо и просторно,
пустые хлопоты, и рядом — никого.
Экран погас. Наверно, это ты
из мира тонкого, почти что с целины,
сумел ко мне сквозь этот свет пробиться,
с оказией прислать три главных слова.
Ты часто повторял их вслух,
а я, махнув рукой, всегда смеялась,
ворчала, что опять завел шарманку…
Конечно, ты. А кто еще бы мог?
Кто двадцать лет тому назад —
соринка в черном оке урагана —
звонил с Бермуд? Кто гениально
по рации из фронтовой Анголы
зарифмовал “крови — любви”?
Вот и сейчас ты выкинул коленце
в пределах тонковолоконной связи,
а, может, Юра, ты поверил в Бога,
и сам Господь вручил тебе мобильник?.
И у меня сегодня Юрьев день?
Луна стояла круглою печатью,
в небесной канцелярии — порядок,
но кто-то ностальгически вещал,
что буря, скоро грянет буря —
мигренью, галопирующим сердцем,
о чем советуем —
без паники и страха —
звонить, звонить, звонить по телефону,
и —
номер медицины катастроф.
* * *
Жизнь наша бедная — жалость и милость.
Светлана Кекова
все в отечестве в славе и силе.
Снится голубь. Проснешься — сизарь,
и все горше со слезкой стопарь
на твоей зачерствелой могиле.
Птичья жердочка между дат, —
вот где жизнь твоя примостилась…
Мне на летних дорогах примстилась
соль,
каменеющая от утрат,
чтоб наследовать жалость и милость.
* * *
запущенный, как сад.
Метро “Аэропорт”. Морозы.
И ты в — масштабе крупной прозы —
размениваешь пятьдесят.
Кавычки снявши и очки,
очнешься на плече окраин,
опасно болен или странен,
изящным слогом метко ранен,
и в голове — сверчки.
Свербит строка, за ней — страница
вобрез, впритык — не устраниться,
ночь под копирку не ложится
в библиотеке снов твоих,
где ни угла, ни койки на двоих.
Вирсавия
Не убивай любовь, —
сказала мне Лена Исаева, —
какая из тебя Юдифь?
Ты не последняя в Москве Вирсавия,
закон принявшая за миф.
Как скороспело пели твои груди,
святые отзывались им холмы,
когда на третьем месяце зимы
на гуслях, на псалтири, на орудии
царь репетировал перед тобой псалмы,
хвалебные, но чаще — покаянные.
Их слышал Бог… Стоял в молитве хор.
Начальник хора не гасил свой взор.
А ты, жена чужая, окаянная,
приумножая древний царский род,
себя изжив до выдоха, до шага,
ты умным сердцем знала наперед,
когда царя согреет Ависага.