Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2006
Бершин Ефим Львович родился в 1951 году в Тирасполе, образование — МГУ им. Ломоносова. Книги стихов: “Снег над Печорой”, “Острова”, “Осколок”. Книга документальной прозы “Дикое поле”. Публиковался в журналах “Юность”, “Новый мир”, “Континент”, “Дружба народов” и др. * * * * * * * * *
с отставшею от птичьей стаи,
с тобой целуешься —
как с облаком,
которое вот-вот растает.
Так белка, с огненным листом
сливаясь в дебрях лесопарка,
сверкнув пылающим хвостом,
вдруг станет фактом листопада.
промерзшими, как Рождество,
любовь скользнет меж переулками,
похожая на воровство,
что над изломанною жестами
беседой в доме книголюба
взметнется птичье имя женщины,
впотьмах сорвавшееся с клюва,
что в этом городе,
на дне
подъезда,
где шаманят стены,
безликой фреской на стене
соединятся наши тени.
в шестом часу, в канун Покрова.
Как перевернутая урна,
валялось небо у парома.
Вороны раздирали воздух
осколками ушедшей ночи,
гортанно падая на воду
и рассыпаясь многоточьем…
Уже ничто не отделяло
от наступающего снега —
лишь край стола да одеяло,
да женщина на фоне неба.
Она под утро воскресенья
явилась в снежном, ветхом платье —
последней милостью осенней,
последним знаком о расплате.
Остановились дни и числа.
Среди реки застыло судно.
Шел первый снег,
шел снег пречистый
на мир, исполненный абсурда,
на мир, где улица томилась,
меняя лики на личины,
где Божий гнев и Божья милость
уже почти неразличимы.
* * *
лишенный исторической породы,
обычный человеческий словарь
перевожу на языки природы.
Я слышу, как скрипит ветвями ель,
и вторю ей, и заполошно вою,
как воет обезумевший кобель,
завидевши луну над головою.
Я так живу. Иначе не могу.
Полночных звуков расширяю спектр.
Мой бюст уже исполнил на снегу
ваятель снов, сосулек архитектор
и затаил на стеклах акварель.
Как хорошо, что мы по снегу водим
перстом судьбы, и будущий апрель
все унесет могучим половодьем.
Давай молчать из глубины листа.
На улицы, на сгорбленные крыши
уже грядет большая пустота.
И этот мир ее еще услышит.
Человек параллельной эпохи
1.
Когда телефон замолчал и умер,
а часы показывали все, что хотели,
и только сверчок верещал, как зуммер,
наискосок от моей постели,
я понял, что наконец-то вышел
из времени, из его объятий сучьих,
как язык — из азбуки,
сок — из вишен,
оставив деревьям гнилые сучья.
А за окнами так же теснились ели,
пахло псиной,
и печка давилась поленьями,
и ворота долго еще скрипели
там, по другую сторону времени.
2.
Человек параллельной эпохи,
убежавший от Судного дня, —
и не то чтоб дела мои плохи,
просто больше их нет у меня.
Разве это серьезное дело —
неожиданной прихоти для
выковыривать душу из тела,
словно зернышки из миндаля?
3.
Когда я так не вовремя уснул,
когда мне изменило чувство меры,
когда из дня, из месяца, из эры,
из времени неслышно ускользнул,
меня всю ночь искали на снегу
мои собаки, женщины и дети.
Я понимаю, что за все в ответе.
Но ничего ответить не могу.
Памяти Жени
Когда освободился пьедестал,
Когда фигур божественных не стало,
Я, наконец-то, разгадал секрет, —
Что красота не там, где Поликлет,
А в пустоте пустого пьедестала.
Евгений Блажеевский
1.
…но рукой дрожащей доставая курево,
как юнец обиженный,
опоздав к обедне,
над провалом,
свищущим подле Троекурова,
задыхаюсь ревностью к своенравной бездне,
напряженно дышащей рябью спелых трав,
на которых плитами голуби уснули.
Это ж надо — выказать непокорный нрав
и споткнуться замертво
за версту до пули.
2.
А что мы знаем, в сущности, с тобой
о жизни облупившегося бюста,
торчащего фабричною трубой
в осеннем парке, где темно и пусто?
Он светится на вечной мерзлоте
бутылкой, принесенной на продажу.
И как сапог, прилаженный к ноге,
прилажен к облетевшему пейзажу.
Он предназначен пробкой на ветру,
как кляп для бочки,
как затвор для дула,
закрыть собой бессонную дыру,
чтоб по ночам из вечности не дуло.
3.
Давай поговорим о пустоте,
проделавшей дыру в беспечном быте.
Недолго пребывая в пестроте
застолий и мелькающих событий,
поймешь, что арендован пустотой
на должность записного златоуста,
как арендован клен звенеть листвой,
покуда он листвой усеян густо,
как арендован ливень петь струной,
шептать и разливаться безвозмездно,
пока не взялся коркой ледяной
заросший пруд у твоего подъезда.
Приходит осень.
И пустая плоть,
ненужная, как валенки в июле,
напоминает почерневший плод,
золу в камине и жакан от пули.
И понимаешь, что любовь чиста,
как первый луч на мартовской мимозе,
что Родина — сквозная пустота,
свистящая, как выстрел на морозе,
что догорает тополь, как свеча,
что лист его изъеден и скукожен,
что жизнь уйдет, как воздух из мяча
уходит сквозь разодранную кожу,
что под кленовый аккомпанемент
ваятель, вдохновенный и искусный,
очищенный тобою постамент
займет твоим недоуменным бюстом,
и все расставит по своим местам:
граненый воздух — предоставит зелью,
дыханье — ветру,
голос — небесам,
все остальное — в землю, в землю, в землю.
* * *
Мир уже не рифмуется. Бог
не рифмуется с небом бездонным.
Так в волнах заблудившийся бот
не рифмуется с портом и домом.
Над землей прокатившийся смерч
не рифмуется с солнцем весенним,
как сугробы — с капелью,
как смерть
не рифмуется с воскресеньем.
Я уже не рифмуюсь с тобой,
как диван и вчерашние куклы.
Слышишь, вою фабричной трубой
из окна опостылевшей кухни?
Только бездна струится из дыр —
из дивана, из кресла, из пола.
Мир уже не рифмуется. Мир —
пустота опустевшего поля.
Я собою закрою дыру,
прилипая к воскресному креслу.
И уже никогда не умру.
И уже никогда не воскресну.
* * *
Пока по эту сторону земли
мы спали, в небесах случилась осень,
пошли дожди,
и вымокшие осы
ручьем по подоконнику текли.
Мы вышли в Гефсиманию.
И тень
легла к ногам неведомо откуда.
Уже вполне напоминал сирень
до синевы удушенный Иуда.
И камни выползали из травы,
и нищие шептались у дороги
о том, что не сносить нам головы
за эту страсть.
И месяцем двурогим
цвела корова в утреннем дыму,
и мир сошел с ума по вертикали,
все перепутав,
отомстив всему
тому, что было создано веками.
Сочилась церковь Спаса на Крови,
как в воду опрокинутая чарка.
Хрустел песок.
За нами шла овчарка,
ощерив рот в предчувствии любви.