Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2006
Сказка о рыбаке и смерти
… А рыбы было столько,
что, как с плохо маскируемой гордостью сказал отец,
пришлось одолжить прицеп у товарища,
а ведь я был уверен, что на этом месте не клюёт…
— Прямо как Пётр, — засмеялась мать.
— Какой Пётр? — не понял отец,
потому что не читал Евангелия, считая его сказкой.
Но мать уже пошла сортировать
привезённую на прицепе рыбу
на ту, из которой варить уху,
ту, которую жарить на сковороде,
ту, которую запекать в духовке,
а потом стала отдавать —
целыми тазами —
так что хватило всем соседям в доме
и котам на всей улице,
а может, и в целом городе.
А отец сел шить марлевые мешки от мух
для самой крупной — которую вялить,
потому что был ответственным работником,
хотя и любил пиво.
А я выворачивала мешки налицо,
надевала на рыбу, стягивая у хвоста,
и подавала отцу,
который вешал её на балконе,
и так устала, что, наверное, заснула,
потому что, когда открыла глаза,
на верёвках рядами висели мешки,
как будто повесили не пять, а всех декабристов,
поворачиваясь на ветру,
и соседские мужики, проходя мимо нашего балкона, цокали языками:
— Ай да Сашка!..
а мать сказала только,
что теперь, наверное, до конца дней
придётся сушить бельё во дворе…
А отец, как-то в конце осени возвратясь с работы,
поставил на стол бутылку пива и пошёл на балкон.
— Лёщ? — спросила я, поднимая глаза от книжки,
когда он вернулся с рыбой в руке.
— Малиновка, — усмехнулся отец.
И я обиделась, что малиновка — это птица,
а отец объяснил,
что то птица, а то рыба:
у неё внутри красное пятно…
— Как пасхальное яйцо, — добавила мать,
штопавшая белье.
И отец нахмурился, потому что был коммунистом, и сказал, что ты лучше сама посмотри на свет.
И я поднесла рыбу к настольной лампе и… вскрикнула.
— Ты чего? — хором спросили отец и мать.
И я, заикаясь от страха, пролепетала,
что у неё внутри… крючок.
И взрослые бросились разглядывать рыбу,
и отец успокоил,
что действительно прошлым летом у них одна рыба оборвала леску
и, наверное, её вытащили потом сетью,
а вот его я вытащу сейчас:
в хозяйстве пригодится.
А мать поёжилась, что, может, не нужно,
подумаешь, крючок,
но отец был упрямый…
А мать, когда мы в начале зимы похоронили его
в похожем на сундук гробу,
вернувшись с кладбища и подойдя к балконной двери, взвыла:
— Что я теперь буду делать… с этой рыбой?!
И я вспомнила рыбу,
в которой было яйцо,
в котором был крючок,
который сломался,
когда отец его вытащил…
Ночь перед Пасхой
— А Христос воскреснет? — спросила Вера,
приподнимаясь на кровати.
— Лежи! — прикрикнула мать, покосившись на неё от яйца,
которое красила сегодня, в субботу вечером,
потому что только что пришла с суток.
— А как же! — удивилась бабушка,
приехавшая час назад и месившая тесто для кулича.
— Я имею в виду в этот раз… —
уточнила Вера, болевшая ангиной.
— Вот глупенькая! — воскликнула бабушка, продолжая месить. —
Сколько себя помню, всегда было Светлое Христово воскресенье…
— Так то когда было!.. — вздохнула Вера и, помолчав, добавила,
что а вдруг батюшка, который объявляет “Христос воскрес”, в пробке застрянет?
— Другой объявит, — ответила мать,
беря другое яйцо.
— А вдруг все застрянут? — спросила Вера.
И мать спокойно сказала, что так не бывает, а бабушка перестала месить.
— … или свет кончится,
как недавно было,
что мы подумали, что это пробки, а все куры сдохли…
— При чём тут куры? — обтирая яйцо подсолнечным маслом, чтоб блестело, спросила мать.
— А при том, — не унималась Вера, —
что в 12 ночи над алтарём зажигается “Христос воскрес”,
а если не будет электричества,
так что новорожденным в больнице нужно будет качать воздух вручную,
то как тогда?
И мать, подойдя и потрогав Верин лоб,
твёрдо сказала, что, значит, будут качать вручную…
А Вера покачала головой,
что что-то не верится,
потому что у нас церковь отделена от государства
и вряд ли туда пришлют МЧС…
И бабушка, оставив тесто,
решительно развязала передник и повернулась к дочери:
— Хотела тебе помочь, но уж пойду, видно, в храм,
пока видно…
И мать пожала плечами, что у нас конь не валялся…
А Вера обрадовалась,
потому что про бабушку в деревне говорили,
что она коня на скаку остановит,
в горящую избу войдёт,
так что что там ей какие-то куры,
а качать она сможет до света…
И бабушка уходя хотела поцеловать Веру,
но та горячо запротестовала, что я заразная,
а ты лучше иди скорей…
А когда бабушка ушла,
мать достала с антресолей свечи,
дала дочке лекарство
и принялась месить тесто,
потому что со школьной скамьи знала,
что должны быть здоровы и сыты ребята,
а на праздник — лишний кусок…
А Вера заснула и сквозь сон услышала,
как сладко запахло тестом,
и раздался малиновый звон…
А бабушка прислала SMS:
“Христос воскрес!”
Кошкин дом
— Только под автоматом Калашникова!.. —
заявила мать,
и отец судорожно затянулся,
и в эту минутку вошла Надя и, поочерёдно глянув на обоих
родителей, словно пытаясь выяснить обстановку,
жалобно заныла,
что а можно мне принести домой котёнка
и я уже имя придумала — Маруся,
потому что баб-Нана сказала, что это кошка.
— Только через мой труп!.. — отрезала мать,
а отец, повернувшись к дочери, развёл руками,
что у нас с тобой нет автомата…
И Надя подумала, что отец не любит мать,
мать — кошек и вместе они не любят её,
и, зарыдав, выбежала из дома.
И отец с осуждением покачал головой,
а мать закричала,
что ты ничего не понимаешь,
а когда я была как Надя, у меня была кошка Марыся,
потому что дело было у нас на Украине,
которая беременела по нескольку раз в год,
и сначала ей оставляли котят,
которых потом отдавали в хорошие руки,
но когда они кончились,
потому что хороших людей не так много…
— На Украине, — вставил отец,
а мать вспыхнула, что и в Москве тоже,
а отец резонно заметил, что это ты
не хочешь брать котёнка, а мы с Надей
обеими руками “за”…
А мать, как бы не слыша, продолжала:
“… тогда мать стала топить новорожденных котят в тазу,
чтобы потом не выбрасывать на улицу,
где их вешал соседский мальчишка…”
— Ужасно! — бросил отец.
— То-то, — поддержала мать. — Я вообще не понимаю,
как Христос мог сказать: “Будьте как дети”…
— Я не об этом, — отец закурил. —
Ужасно, когда женщина убивает детей,
пусть даже кошкиных, —
и, усмехнувшись, добавил,
что но что и взять с нации, где отец,
я имею в виду Тараса Бульбу, убил собственного сына,
хотя мальчишка, конечно, тоже хорош…
А мать возразила, что его убил не отец, а Гоголь.
— Который был хохлом! — сказал отец.
— Который был русским писателем, — уточнила мать.
И добавила, что читала книжку, где рассказывалось,
как писатель Гоголь, будучи мальчишкой,
утопил в пруду кошку.
— Когда он топил кошку, — вскочил отец, — он ещё не был русским писателем, но был хохлом…
А мать, покраснев от гнева, закричала,
что, когда он топил кошку, он был мальчишкой…
— Значит, ты хочешь сказать, — продолжал отец, пристально глядя на мать, — что ты не смогла бы топить котят.
И мать, вспыхнув, ответила,
что в последнее время стали часто отключать воду,
причём не только горячую, а всю,
на прошлой неделе, например, воды не было целые сутки,
а за сутки новорожденные котята, являющиеся, по сути, —
мать повысила голос, —
кусками мяса,
превращаются в целый детский сад, белый и пушистый,
как в том стишке:
Котята выросли немножко,
А есть из блюдца не хотят, —
и вот этого я бы уже не смогла…
А отец взвился, что у тебя просто не хватает
воображения понять, что живое оно и Африке живое, будь то, как ты изволила выразиться,
кусок или целый котёнок, котёнок или ребёнок… —
И отец перевёл дыхание, — Так что ты такая же,
как твоя мать!..
Оставь в покое мою мать! — взорвалась мать. — Знаешь, как она каждый раз обливалась слезами…
— Кстати, о слезах, — сказал отец, закуривая. — Может, оставим эту кошку Наде, ведь, в принципе, её можно стерилизовать?
— Но тогда она не узнает любви, — возразила мать.
— А может, лучше не знать любви, чем платить за неё такую цену!.. — рассердился отец.
Но мать твёрдо ответила, что нет и что, хотя она лично заплатила за любовь к нему своими родителями, которые перестали с ней общаться, когда она вышла замуж за москаля, она ни о чём не жалеет, просто ей обидно за державу, в смысле Украину…
— Ещё бы, — снова закурил отец, — ведь это безумие — отсекать своего собственного ребёнка, это как… — отец умолк, потому что в дверях появилась Надя.
— Пока вы тут выясняете отношения, на улице пошёл дождь и мне стало так жалко Марусю, что я всё-таки взяла и отнесла её к баб-Нане и что ещё воспитательница в детском саду говорила, что для того чтобы ребёнок вырос хорошим человеком, ему необходимо иметь какое-нибудь домашнее животное…
— Но если ты пожалела эту кошку, — заметила мать, — ты уже хорошая и, значит, вовсе незачем брать её домой…
— А может, она останется у баб-Наны? — предложил отец. — А ты будешь ходить к ней в гости, слава богу, недалеко, через стенку…
Но тут раздался тихий кашель, и все увидели баб-Нану, стоящую у стенки.
— Я бы с радостью, — сказала баб-Нана, — но я в одной передаче слышала, что кошки живут до двадцати лет, а сколько мне осталось, вот и племянница моя говорит: “Зачем ты лекарства покупаешь? Лучше откладывай на похороны…”
Баб-Нана высморкалась в платочек и продолжала, что на фронте, в окопах, заработала женскую болезнь и, вернувшись с войны, не смогла родить ребёнка — и почему так устроено, что одни делают аборты, а другие не могут родить ни одного, а как бы хотелось покачать маленького, — так что после моей смерти мою квартиру получит племянница, которая тут же её продаст, разумеется, вместе с кошкой, потому что любит только свою собаку, и неизвестно, в какие руки попадёт Маруся, и будет последнее хуже первого.
И Надя попыталась представить себе кого-то хуже племянницы с собакой, но у неё ничего не получилось, только вдруг потекли слёзы, и она уткнула нос баб-Нане в передник.
— Ну-ну, — прижала её к себе баб-Нана. — Я ещё пока не умираю…
— Да-а,— протянула Надя, — а к кому вчера “скорая” приезжала?
— Ой! — закричала баб-Нана, — у меня ж молоко для Маруси на плите!.. —
и засеменила к двери,
а Надя побежала за ней.
А когда за ними захлопнулась дверь, отец закричал, что больше не может видеть детские слёзы и давай наконец возьмём эту кошку!
И мать, потупив глаза, сказала, что пожалуй, потому что тоже видела в какой-то научной передаче, что кошкам научились делать аборты.
А отец стукнул кулаком по столу и закричал, что хватит с нас и твоего!..
А мать огрызнулась, что только не надо делать из меня какого-то монстра, а ты сам посмотри: у нас одна комната на троих: куда мы, например, поставим кроватку?..
И тут вошла Надя держа запелёнутого котёнка и заявила, что вы как хотите, но я оставлю его до утра, потому что на улице всё ещё дождь, а баб-Нана легла спать. И, положив котёнка в кукольную кроватку, запела:
Ваня целу ночь не спит,
Целу ноченьку кричит.
Не могу унять его,
А ведь нынче Рождество.
Спать Христу мешает Ваня —
Прийди, кошка, будешь няня.
— Хорошее имя — Ваня, — мечтательно сказал отец.
— Главное, редкое, — съязвила мать и, повернувшись к дочери, спросила: — Откуда ты знаешь эту песню?
— Баб-Нана научила, — ответила Надя, качая кроватку.
И мать вдруг вспомнила, как бабушка пела её младшему брату:
Я б пошла колядовати,
та Иван не хоче спати.
Котик, друже, выручай —
Ты Иванка покачай.
Заспивай мому Ивану —
Принесу тобi сметану, —
и улыбнулась, что действительно, хорошее имя, муж прав, и, глянув на кукольную кроватку, где спал котёнок, подумала, что Христос вообще спал в яслях, а коты, насколько она помнит, растут очень быстро…
июнь 2005
Москва