Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2006
Член Союза писателей России с 2002 г.
Печаталась в журналах “Нева”, “День и ночь”, “Наш современник”, “Питер-book”.
Лауреат конкурса “Пушкинская лира”, Нью-Йорк, 2001 г. Лауреат премии им. А.А.Ахматовой, 2005 г. Лауреат конкурса им. Н.Гумилева, 2005 г. Автор трех стихотворных сборников (“Бубенцы”, 1998, “Жизни неотбеленная нить”, 2001, “Геометрия свободы”, 2004). Переведена на польский, болгарский, японский и английский языки.
* * *
Загадай на монетку — там решка с обеих сторон.
Все — мираж, все — коллаж, ускользающий дым папирос,
Тени ангельских крыльев средь вспугнутой стаи ворон.
Портупеей бумажной крест-накрест слепое окно…
Эй, лихач, погоди!.. Но размашист рысачий разбег.
И за здравие флота в бокалах вскипает вино,
И на саночки с телом замедленно падает снег.
На изломе времен, осыпаясь, меняются дни,
Легче пуха взлетают и рушатся тяжестью плит.
Затемнение снято, и в город вернулись огни.
И пронзенное шпилем, голодное сердце — болит.
* * *
Полутемный коридор —
Коммунальная квартира
Всеми окнами во двор.
Ночью дом натужно дышит,
Мелко стенами дрожит.
Если слушать, то услышишь,
Как вздыхают этажи.
Скрипнет дверь, замок озлится,
Грянет выстрелом в упор,
И затеют половицы
Бесконечный разговор:
…их в двадцатом уплотнили,
выселением грозя…
…а жилец был новый — в силе,
но в конце тридцатых взят.
…помнишь, та — сплошные нервы,
в крайней комнате жила…
…в сорок первом, в сорок первом
в самый голод умерла.
…в угловой держались цепко,
разрубили топором
мебель старую на щепки…
…все равно — в сорок втором…
Эти выехали сами,
Тот все пил, да и зачах…
Только память, только память
Глухо шепчется в ночах.
Лица, лица, лица, лица…
Что ни взгляд — немой укор.
Тихо стонут половицы.
Окна пялятся во двор.
* * *
И сед, и зол, и одинок.
Лишь на руке его наколка —
Раскрывший крылья голубок.
Нелепо и довольно криво
Он все летит из дальних стран,
Где сильный, молодой, красивый,
Мой батя не от водки пьян.
Где мать жива. А я, быть может,
В проекте, или даже — нет.
Где легкие тихонько гложет
Дымок болгарских сигарет.
И, напрочь забывая лица,
Сквозь морок, суету и тлен,
Я снова вижу эту птицу,
Летящую средь вздутых вен.
И в зеркале завороженно
Ловлю который раз подряд
Все тот же странно-напряженный,
Неуловимо-волчий взгляд.
* * *
Лунной ночью иль пасмурным днем,
И к плечу прикоснется, и скажет:
“Ты довольно грешила. Пойдем”.
И в полете уже равнодушно
Я взгляну с ледяной высоты,
И увижу, как площади кружат,
И вздымаются к небу мосты.
За лесами потянутся степи,
Замелькают квадраты полей,
Но ничто не кольнет, не зацепит,
И души не коснется моей.
Лишь пронзительно и сиротливо
Над какой-нибудь тихой рекой
Свистнет ветер, и старая ива
Покачает корявой рукой.
Камышами поклонится берег,
И подернется рябью вода,
И тогда я, пожалуй, поверю,
Что прощаюсь и впрямь — навсегда.
И, быть может, на миг затоскую,
Увидав далеко-далеко
На земле возле стога — гнедую
Со своим золотым стригунком.
И рванусь, и заплачу бесслезно,
И беспамятству смерти на зло
Понесу к холодеющим звездам
Вечной боли живое тепло.
* * *
Розовеет окно за дремотными складками штор,
Добродушнейший чайник лучится теплом и покоем,
Тихо звякает ложечка о мелодичный фарфор.
Чай с вишневым вареньем — о Господи, хоть на минуту
Задержи, не стирай эту комнату, штору, окно —
Неизведанный мир, детский образ чужого уюта,
Недосмотренный сон, дуновение жизни иной.
* * *
А поезд летит, и слепой гармонист
Играет “Прощанье славянки”.
М. Дудин
С неделю небрит и нечист
Забытую ныне “Катюшу”
Играет слепой баянист.
Сидит он спокойно и крепко
На ящике из-под вина,
У ног его старая кепка
Деньгами совсем не полна.
За порванный ворот стекают
Дождинки, но в звуках живых
Сады по весне расцветают
В тридцатых и в сороковых.
А голос надтреснутым эхом
Срывается и дребезжит,
От жалости или со смехом
Бросаем мы в кепку гроши.
И лишь неожиданно-кротко
Всплакнула: “Уважил, старик…”
Нетрезвая, грузная тетка,
И мне показалось на миг:
Помята, хмельна и незряча,
Заслышав знакомый напев,
Россия тихонечко плачет,
По-бабьи щеку подперев.
* * *
Мне вороненый ствол упрет в затылок
Эпоха рынков, нищих стариков,
В кошелки собираемых бутылок.
Эпоха, где уже не на кресте —
На поручнях промерзлого трамвая
В раздавленной телами пустоте,
Распяв, тебя сейчас же забывают.
Где, как во сне, без голоса кричать,
И погибать в слепом бою без правил,
Где горького безумия печать
На лоб горячий кто-то мне поставил.
Где получувства точат полужизнь,
И та привычно, и почти не страшно,
С краев желтея, медленно кружит,
И падает в архив трухой бумажной.
Где время, обращенное в песок,
Сочится, незаметно остывая,
И отбывает слишком долгий срок
Душа — на удивление живая.
* * *
Детей — романтичных убийц, поэтов,
Идеалистов, и память о них,
Что называется, канет в Лету,
Когда уйдут ее пасынки — те,
Которые, выйдя откуда-то с боку,
Ловят рыбку в мутной воде
И поспевают повсюду к сроку,
Когда сравняются нечет и чет,
И козырь — с крапленою картой любою,
И обыватель вновь обретет
Счастье быть просто самим собою,
Когда добродетели и грехи,
И неудобовместимые страсти,
В общем раздутые из чепухи,
Станут нам непонятны отчасти,
Когда перебродит в уксус вино,
И нечего будет поджечь глаголом,
Придет поколение next. И оно
Выберет пепси-колу.
* * *
Фабричную трубу, кирпич двора,
И буквы на стене — под самой крышей,
Кричащие “Гагарину — ура!”.
И небо, что в прицельном перекрестье
Оконных рам похоже на дыру,
И флигель, где кусок прогнившей жести
Крылом подранка бьется на ветру.
Отпустит боль, и я еще услышу,
Быть может, через трещины в стене —
Скрипичная мелодия все выше
Взбирается по тоненькой струне.
С естественностью веры бестревожной,
С наивностью гармонии простой —
По лестнице крутой и ненадежной
Над вечно равнодушной пустотой.
* * *
Не взяла ни крупинки, ни малости.
Ни добра твоего и ни зла —
Ничего я себе не взяла.
Не кляла, не рыдала заученно,
Только крест на шнурке перекрученном,
Крест нательный на тонком шнурке
Крепко-накрепко зажат в кулаке.
* * *
…поэты смерть заговаривают…
А.Кушнер. Из выступления на вечере
в Политехническом институте
Опять я заговариваю смерть,
А та, быть может, где-нибудь напротив
Рукой подперла щеку в полутьме,
Чтоб завтра в чернокрылом развороте
Атаковать… И снова все не то —
Сквозняк шевелит выцветшую штору,
Безжизненно повисшее пальто
Печали добавляет коридору.
И лампочка под самым потолком,
Сочащаяся тускло-желтым светом,
Еще мигнет последним маяком
Бумажным кораблям, плывущим в лету.
Еще мигнет, чтоб я могла посметь
Вернуться на огонь и снова, снова
Смотреть, как зачарованная смерть
Кружится над рождающимся словом.
Варшава
Шорох крыльев голубиных,
Отблеск солнечного смеха,
Что на волнах черепичных
Ввечеру едва дрожит.
В переулочках старинных
Заблудившееся эхо
Светлой музыки скрипичной
Зачарованно кружит.
Среди уличного гула
Шорох крыльев голубиных
Я услышала, и словно
Где-то дрогнула струна
И мелодия дохнула
Тихой нежностью глубинной,
Тайной нежностью неровной
Недосмотренного сна.