Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2006
* * *
Власть жаждет властвовать. Войска идут парадом,
Цветет герань. Из крана капает вода.
И так же слесарь не идет, хотя пора бы.
В последнем времени торгуют анашой,
старинной живописью, семечками, прочим…
И каждый рад бы подторговывать душой,
но сей товар давно не ценится: подпорчен.
Дух празднословия ласкает змейкой слух,
что речь непраздная почти во всех языках
стучит, как в сморщенном стручке сухой горох,
и как состав порожний лязгает на стыках.
В последнем времени все так же ждут Христа,
но не Судью, а вновь голгофского страдальца…
Грешат по-черному, что каплет кровь с Креста,
и ноет дух, и проступает ад сквозь пальцы.
В последнем времени, все роли проиграв,
никто не понял, где же быль была, где небыль.
Все как всегда… Но чуть острее запах трав,
и чуть взволнованней и глубже дышит небо.
В последнем времени и мы, и мы с тобой,
навек мой суженый, собрат мой, плоть едина,
привычно ссоримся за утренней едой,
отправив в школу подрастающего сына.
Но и тогда, когда в кулак сжимая кисть,
ты смотришь бешено и говоришь так строго,
я догадаюсь, что другому не спастись.
когда один уже занес над бездной ногу.
В последнем времени природа хороша
и так свежа, как в допотопном вертограде.
Закат божественен… И лишь внутри душа
все понимает и дрожит, как зверь в засаде.
* * *
И дело, разумеется, совсем не в том,
что мальчик не умеет закручивать шурупы,
зато он с марсианином коротко знаком.
А мальчик не умеет, но он еще научится:
гвозди заколачивать — сущий пустяк!
Ну, а пока он учится, пока он мучается,
не спрашивайте под руку: — Ну, что? Ну, как?
— Ну, как? Уроки сделал, окаянный?
В булочную сбегал? Хлеб принес?
А мальчик запирается в прокуренной ванной
и сочиняет музыку себе под нос.
Он ничего не знает о пользе пения,
он ноты не разучивает, не ходит в хор.
Но вместо батареи центрального отопления
сияет ему чистая звезда Алькор.
Он что-то все бубнит. Он смотрит, как икона,
сквозь пахнущий горелым житейский чад.
И тянут сквозняки в пространстве заоконном.
И ходики вселенские стучат, стучат.
* * *
грызущая хлебную корку,
мне кажется не человеком,
а чем-то навроде кота,
который хотя бы и мыслит,
но как человек не страдает,
живет, как простое растенье,
не ведая слез и стыда.
Ну что ей впадать в безысходность?
Иль думать о вечном спасенье?
Она уж читать разучилась,
сапог отличать от совка…
Одна у ней мысль и забота —
стащить незаметно бутылку,
оставленную на скамейке
подростком, попившим пивка.
А ну-ка, давай пошустрее
кидай свои старые кости,
ругайся и плюйся сквозь щели
в зубах, на калошах скользя.
Но только, карга ты такая,
не взглядывай по-человечьи
с тоскою в лицо мне. Иначе
я жить расхочу. А — нельзя.
* * *
московский лев сидит.
Покачивает гривой.
о Фальке говорит.
Поигрывает ручкой,
серебряным пером.
Поглядывает нежно.
Полистывает том.
А там за тонкой стенкой,
за стоптанным крыльцом,
стоит его Венера
с зареванным лицом.
О, как она горюет!
О, как она грустит!
Неведомого Фалька
она ему простит.
В аллее кипарисной
она его найдет.
Победно и счастливо
поднимет влажный рот.
На шелковом шнурочке
зазвенькают ключи.
Шаги и поцелуи
мне чудятся в ночи.
А у меня весь черный,
горбатый как вопрос,
все ходит кот ученый
и неученый пес.
От черновых фантазий
мне некуда бежать.
Средь пыли драгоценной,
не двигаясь лежать.
Средь брошенных обрывков,
среди бумажных льдин,
где вдумчивые мыши
всю ночь грызут латынь.
* * *
лучом обнаженного света?
Никто никогда никого не любил
на этой холодной планете.
Здесь бьют в барабаны и в трубы трубят.
Отрадно… Но там, где могильник,
бесстрастно и вечно ветра теребят
на склонах сухой чернобыльник.
Душа, возвращайся покуда цела.
Ты видишь короткие вспышки?
У рая земного — широки врата.
Да хитрый охранник на вышке.
* * *
Над беседкою бешено листья гоняют по жести.
И деревья срываются с места, и ветви летят,
оставаясь на месте.
Оставаясь на месте, душа улетает… Спасти
ничего невозможно усилием воли. Отныне
только чувствовать — вот фиолетовый воздух нахлынет
и пространство, и время сожмет, как синицу в горсти.
А потом что-то сдвинется с места, засыплет. И под
наслоением снежным исчезнет и сад, и ограда.
Неподвижное сердце ударится рыбой об лед.
Где-то. Рядом.
* * *
здесь воровато гаснет свет.
Вдоль тонких стен гуляют звуки
и дым потухших сигарет.
И что-то в сердце оборвется,
похолодеет, словно сталь,
ты позовешь — и отзовется
звенящим голосом хрусталь.
Под утро с комнатных растений
спадет тончайшая пыльца.
И акварельно лягут тени
на свет усталого лица.
И вот мое предназначенье —
чутьем звериным понимать,
что от любви до отреченья
тебе уже рукой подать.
Под Старый Новый год
Свет в Никольском… Тихо молится приход.
И приходит очень Старый Новый год,
очень старый, словно спор добра со злом.
Свет в Предтече. Жены молятся. Мужья
у ларьков сбывают месячный доход.
А вчера средь бела дня под Новый год
застрелили человека из ружья.
Гром не грянул. Я дремлю. Сквозь пелену
что-то странное мерещится в лучах.
За стеной гоняют чай. Потом — жену.
А потом гоняют блюдце при свечах.
И нисходит дух умершего вождя,
обещает мор и лето без дождя.
Ничего тут не поделать. Эту жизнь
не хочу я видеть с прежней остротой.
Ах, тоска моя, отстань, отвяжись,
отпусти меня, как в прорубь — золотой.
Ранним утром сторож выйдет на мороз
открывать врата в храм Павла и Петра.
“С Новым годом!” — скажет радио с утра.
“Что в нем нового?” — и в этом весь вопрос.
Строгий лик глядит недвижно сквозь киот.
Рыб ловцы на водоеме сверлят лед.
Казачья песня
У кого есть конь — тот правит.
Кто правит — сам есть бог и закон.
Так нас учит тот, кто сильней.
У кого есть конь — у того есть кнут.
Под копыта сами бегут
желтый донник, чабрец, ковыль, череда,
птичий горец и дикий лук.
У кого есть кнут — тот всем хорош!
Кручен ус, кован сапог!
Только Бога нет, только Бога нет
у того, кто сам себе бог.
* * *
В щель забиться, зарыться в норе,
Щелкнув, в лузу шаром закатиться,
Кануть грошиком медным в дыре,
И нахохлиться, будто синица,
И надуться, как мышь на крупу,
Только бусинкой глаза коситься
В снежный мир, в ледяную шурпу.
Я бы страхи свои схоронила
Под матрац, чтоб никто не стащил.
Я б одно днем и ночью бубнила:
Дыр бул щыл, дыр бул щыл, дыр бул щыл.
Я бы знать ничего не хотела.
На крючочек закрыла свой слух.
Если б больше души было тело.
И над всем бы не царствовал Дух.