Стихи. Перевод Николая Горохова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2006
Сегодня мы представляем свои страницы трем поэтам-москвичам, сохранившим верность родному языку: читайте азербайджанские стихи, рожденные в Москве и любовно переведенные на русский.
Насиб Набиоглу
…Сияла звезда над скалой!
Перевод Николая Горохова
В Москве, на улице Вургуна…
Туда — где, средь своих забот,
Со светлым именем Самеда
Вургуна — улочка живет…
В тоске по земляку, по дому —
Проеду через всю Москву
И подхожу я к водоему,
В который сыплет клен листву,
В котором уток шумных стая,
Перед отлетом в дальний путь,
Вдруг необычно тихой станет —
Как будто чует сердца грусть…
И, хоть грохочет рынок рядом,
Я вдруг наполнюсь тишиной,
Оттаю я душой и взглядом —
На этой улочке простой.
Как будто я с самим Вургуном
Вдоль водоема побродил
И там, где голуби воркуют, —
С ладони хлебом птиц кормил…
Здесь тихий облик небосвода,
Смиренья полная листва —
Так схожи с мудростью народа,
О, терпеливая Москва…
Ведь в дни, когда все меньше света,
А больше тьмы от слов людских,
Ты сберегла названье это —
Средь стольких перемен своих!
Случайность? Или — дружбе верность?
Как в этой смуте отгадать?
Но эти утки вот, наверно, —
К нам соберутся зимовать…
Москва, Москва!.. Тебе спасибо,
Что улочку ты сберегла,
Где меж Самедом и Насибом
Беседа тихая текла,
Где меж водою и листвой
Струился дух бессмертный неба —
Так схожий с правдою людской.
Поэт
Верчусь волчком вокруг семьи —
Мне не до музыки о небе,
И не до песен о любви…
Поэт сейчас чернорабочий —
Да-да, он “больше, чем поэт”.
Не до стихов про черны очи,
Про сад, про дивный лунный свет.
Свело его, по воле вора,
С такой немыслимой нуждой,
Что нет иного разговора —
Как разживиться бы едой?
… Приду с работы — ноют ноги.
Мир за окном зловещ во мгле.
Но хлеб венчает день тревоги —
Лежит буханка на столе!
Да, намахавшись днем ломами
Всех невозвышенных забот —
Сижу, гляжу, как хлеб ломают
Детишки, как пихают в рот…
Еще глаза я открываю,
Веселым шумом удивлен,
Но чую, как я засыпаю —
Валюсь в тяжелый черный сон.
Там нет стихов, там песен нету,
Восточных яств там тоже нет,
А есть одно: у бела света —
Там просит хлебушка поэт…
Разлом
И разломилась твердь земли единой.
Не время песне — пусть и лебединой…
О, брат мой! Горе с нашею страной.
Душа горит и гневом, и тоской!
Отец Отчизну грудью закрывал —
в окопе с русским неделимы были,
он метко из винтовочки стрелял,
а немцы в них — из пулемётов били…
Чего теперь былое вспоминать?
Ведь победили! — даже и с ружьишком.
Про деда помнит мой сынишка,
про Родину — в молитвах шепчет мать.
Страна в разоре. Горестен народ.
Аллах иль Бог склонился надо мною —
где, средь руин Отчизны, с горя вою!
Уж если так моя душа скорбит,
То что творится с русскою душою?!
Темны руины… Тёмен лик небес.
И хоть намаз мой кроток и бессилен,
молю: — Аллах! Из всех твоих чудес —
яви огонь, чтоб был наказан бес,
что, как в ушко игольное, пролез
к нам в души он, чтоб погубить Россию.
Скулю я здесь не за свою судьбу —
хоть жаль детей средь пепелища дома…
Кричу Аллаху: — Дай мне силу грома,
дай ниток мне, ничтожному рабу,
и научи, как сшить края разлома.
Вечная молитва
твой дар в нашей жизни земной —
поёт пусть родник под скалою,
пусть светит звезда над скалой” —
молитва стихала под небом,
баюкала мама меня…
А в доме ни крошечки хлеба,
холодный очаг без огня.
Запомнил я с самого детства
и в сердце храню до сих пор
крестьянки нехитрое действо —
вечерний намаз среди гор.
И, словно играя со мною,
аукаясь нежно со мной —
там пел мне родник под скалою,
сияла звезда над скалой!
…Был предан не раз я друзьями.
Не раз я страдал без вины.
Но не был я предан горами
родимой моей стороны.
И, битый в дороге бедою,
с того и остался живой —
мне пел там родник под скалою,
сияла звезда над скалой!
Когда ж я расстанусь с землёю
и в мир я отправлюсь иной —
покину родник под скалою,
покину звезду над скалой…
Но кто-то, вечерней порою,
Лаская младенца рукой,
вновь небо окликнет мольбой:
“Аллах! Славен край наш родной —
поёт в нём родник под скалою,
сияет звезда над скалой!”
* * *
Всех тех, чьи мысли злым огнем горели.
За то, что слово правды произнес,
Мой путь пролег — где дни огнем горели.
Я правду чтил. Не льстил я никому.
Был бит не раз за это потому.
Но я терпел… И, судя по всему, —
В огне терпенья беды все сгорели.
Но поражали горы: им пришлось
Встать на моей дороге — вкривь и вкось…
С того, что жил я с милым краем врозь,
Глаза мои огнем тоски горели.