Беседу ведет Людмила Лаврова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2006
У произведений азербайджанской писательницы Афаг Масуд есть одна поразительная особенность. В своей прозе, охватывающей многие острые проблемы современности, она как будто угадывает многое из того, что еще не проявилось в реальности, не воплотилось в жизни и судьбах людей, но чему предстоит непременно случиться. Она рассказывает человеку о нем самом такие тайны, что заставляет подозревать, уж не вещунья ли она, раз коснулась таких глубин человеческой природы, где та незримыми нитями связана со всем мирозданием.
В связи с этим вспоминается гениальное по своей точности замечание Салтыкова-Щедрина о романах Достоевского: он “вступает здесь в область предведений и предчувствий”. Знаменательно: корректура всегда пытается править в слове “предведений” “е” на “и”, что вроде бы грамматически верно. Однако Михаил Евграфович имел-то в виду как раз не какие-то там посещающие художника видения, для него дар Достоевского сродни способностям ведуна, ЧЕЛОВЕКА, ВЕДАЮЩЕГО О ТОМ, ЧЕМУ И ОПРЕДЕЛЕНИЯ ПОКА НЕТ.
Похожее таинство происходит в рассказе Афаг Масуд о визите ныне покойного Папы Иоанна Павла II в Баку. Это небольшое произведение написано практически в документальном ключе, его даже можно было бы назвать очерком, если бы… Если бы вдруг в этом простом и даже суховатом тексте не разверзались “хляби небесные” и огнедышащий ад человеческого бытия, не мерцали радуги “предведением” желанного обновления.
Спрашиваю Афаг:
— Как вы пережили исторический слом 91-го года? Что вообще происходило с писателями Азербайджана в этот период?
— Разделим тему и начнем с писателей. Как известно, литература у нас долгое время находилась на попечении государства и даже на первых ролях, а взамен государство просило лояльности, предлагало писать согласно определенному идеологическому канону. Когда все рухнуло, литература, писатели оказались на задворках общественного внимания, и они растерялись.
У меня есть рассказ “Общежитие”. Живет себе семья в коммунальной квартире, соседей полно, и жить под общим надзором они привыкли, им даже в чем-то удобно так, как вдруг удается уехать за город, на дачу, где они остаются одни. И тут их охватывает чувство растерянности. Оказывается, они совсем не знали друг друга. Муж — жену, отец — своего ребенка. Им предстоит строить свои отношения заново, а это совсем нелегко…
Так произошло и с писателями. Каждый остался наедине с самим собой, со своим талантом, совестью и листом чистой бумаги. Настало время созревания другой литературы. Не было поводьев одной на всех идеологии, потребовалось определиться в собственном мировоззрении, взглядах на общественные процессы, на человека.
Разумеется, у нас были и в той реальности мастера слова, существующие как бы вне идеологического канона, работающие поверх барьеров всевозможных партийных установок и ограничений. Это в прозе прежде всего для меня Юсиф Самедоглу, Акрам Айлисли, Анар, Эльчин…
Прошло пятнадцать лет, да еще каких! О текущем всегда писать сложно, тем более таком: взрывном, не устоявшемся, полном мути и одновременно — вкраплений бесценного опыта. Пожалуй, про то, что нам пришлось пережить, удалось в какой-то мере рассказать Сабиру Ахмедову, Сейрану Сахавету, и я попыталась поймать жесткие ритмы 90-х годов в романе “Свобода”.
Мне кажется, ныне литература наша очнулась и выходит на новый этап, несмотря на то, что стало меньше новинок, упали тиражи, утрачено прежнее влияние на общество. Однако меня радует, что нет “заказных” произведений, созданных из желания кому-то угодить, из соображений конъюнктуры, политической или какой-то иной. Хотя расплодились так называемые самозваные литераторы — всяческие гаишники, олигархи, чиновники. Но это ведь не литература! У подобных сочинений короткий век.
А если говорить о себе… Начну с предыстории. Я выросла в литературной семье. Дедушка — народный писатель, отец — известный талантливый критик, правда, он рано умер, в 44 года. Книги — это был воздух, которым я дышала с малолетства. А еще — в семье царила прекрасная духовная свобода и атмосфера творчества. Возможно, поэтому свой первый рассказ я написала еще в школе. А опубликовалась впервые в 1973 году. Что задевало, какие темы? Скорее, настроения… Уже в ранних рассказах все пронизано чувством одиночества, отчужденности от общества.
Критики пытаются искать в моей прозе автобиографические элементы. Говорят, что я выражаю якобы самоощущение женщины Востока. Какой вздор! Женщина вообще — это меня совсем не интересует. Я не признаю никаких обобщений. Никогда не входила ни в какие группы, не подвержена стадному инстинкту.
Для меня важен человек, личность, единственная и неповторимая, ее внутренний мир. И пишу я о том, что каждый должен прорваться к собственной сути, к божественному “Я”, где нет никаких границ в виде политики, обветшавших догм, сковывающих твое начало творца привычек и установлений. Мне претит то, что часто называют национальной спецификой, некий внешний орнамент, ничего не говорящий душе. Кстати, когда меня взялись издавать в Австрии, там эту особенность сразу подметили. Я не привязываю свое повествование к какому-то конкретному месту, адресу. Все происходит здесь и — везде… Так что вы теперь понимаете, насколько я свободна и как пережила эти сложные 15 лет. Судьба человека написана не на земле, да и литература, вся, как говорил кто-то из великих, есть некий уже существующий, хотя и неисчерпаемый, бездонный текст, который каждый новый писатель “играет” по-своему…
Я недавно готовила книгу своего избранного, перечитала не без опасений ранние рассказы, которые написала в 20 лет, однако увидела нечто, меня обрадовавшее: я ведь и сейчас так пишу! Да, проходит и меняется время, и мы претерпеваем череду изменений, но суть, ядро — душа твоя неизменна.
— Но, помнится мне, в романе “Свобода” вы касаетесь общественно-политических проблем периода провозглашения независимости Азербайджана?
— Действительно, критика именно на этом делала акцент. Писали, что я что-то там “отражаю”. Возможно, и так. Но не это главное. У меня общественно-политические события — лишь фон. В центре же — фигура чиновника высшего ранга, его внутренний мир, то, как он переживает свою беспомощность, ненужность, одиночество. Для него с этими переменами закончилась жизнь, хотя он жив.
Мы откричали на площадях “свобода!”, “свобода!”, а дальше необходимо перейти в какое-то иное состояние, состояние внутренней свободы, когда ты свободен, повторяю, наедине с самим собой и даже во сне. А если этого не происходит, о какой свободе можно говорить?
Я рада: все, что творится вовне, обходит меня стороной. Нерушимая крепость — твой дух, твои дела.
Когда я возглавила Центр перевода, многие друзья мне говорили, зачем тебе это? Центр долго не продержится, государственной дотации на него не дают, на что будете существовать? Кому сегодня нужны книги, да еще переводные, их никто не покупает…
Подобные разговоры происходили в середине 90-х, когда в Азербайджане инфляция нарастала с каждой минутой, а у людей не было денег даже на хлеб… Но Центр выстоял, сохранился. И произошло это чудо благодаря нашей любви к подлинной литературе. Мы не поддались рыночным веяниям, не перешли на выпуск массовой продукции, всяких детективов, ужастиков, “мыльных” любовных историй. Нет, мы впервые на азербайджанском языке опубликовали Кафку, Томаса Вульфа, Элиота, Бернса. Я сама перевела “Осень патриарха” Маркеса. Мы делали все, чтобы как-то просвещать народ, доносить до него свет мировой культуры. Тем более что прервалась связь с Россией, Москвой, до нас не доходили русские журналы и газеты, переводные новинки.
Да и до сих пор нам в поиске интересных авторов и произведений помогает интернет. К сожалению, прежние тесные культурные контакты с Россией не возобновились.
— Нет ли противоречия, когда вы говорите, что стараетесь не замечать социума? Человек в социальном контексте “Осени патриарха” — это одна личность, а у Кортасара в “Игре в классики” герой, живущий в Париже, обладает совсем другими степенями свободы… Ушел советский формат несвободы, но возникли не менее жесткие ограничители, не так ли?
— Моя проза — это мое подсознание. Там глубоко, ничто снаружи не проникает. Я себя считаю счастливой, потому что туда, внутрь, ни суеты, ни бренных желаний и соблазнов не пропустила. Конечно, жить в обществе и быть свободной от него невозможно. Это известная истина. У меня семья, дети, житейские проблемы. Но я вам сейчас приведу одну притчу. Сенеке сказали: “Ты говоришь, материальный мир — это грязь, а у самого дворец, денег много…” А он ответил: “Но ведь я не этим питаюсь…”
Душа человеческая питается другим. Да, как гражданин, гражданка, я живу в обществе, имею свое мнение по тем или иным вопросам. Но моя проза с этим контакта не имеет.
— Есть ли в мировой литературе особо дорогие вам имена?
— Я внимательно и с любовью читала и продолжаю перечитывать Достоевского, Гоголя, Чехова. То, что мне дала русская литература, невозможно ни с чем сравнить. В мире есть много замечательных авторов, например, Камю, Кафка, но я выбираю этих троих. Но никогда не пыталась им подражать. И все же, не скрою, приятно было, когда мою пьесу принял для постановки в своем театре наш знаменитый режиссер Вагиф Ибрагимоглу и сказал обо мне, что это — Чехов в азербайджанской литературе. Такое признание дорогого стоит, но я другая, хотя, наверное, какое-то родство есть.
Сюжет пьесы прост. К некоему государственному деятелю, почти забытому, приходит писательница. Она хочет написать честную книгу об этом человеке и его времени, разобраться в тех тяжелейших в истории Азербайджана процессах, когда шли репрессии. А этот деятель — прямой их исполнитель, он боится воспоминаний, своего прошлого и прячется от нее, объявляя, что находится при смерти. Но, возможно, он и на самом деле умирает…. Страх, что кто-то постигнет его внутреннюю суть, разберется в метаниях его души, буквально парализует этого человека. И вот начинается внутреннее противоборство двух этих личностей, двух правд, потому что за каждым из них стоит своя правда. Да, сюжет прост, а пьеса непростая, как мне кажется. Это был сначала рассказ, а потом из него родилось драматургическое действо.
В азербайджанской литературе советского периода тоже есть имена, которые останутся… Некоторых я перечислила, а еще — Иса Гусейнов, Рамиз Ровшан… Об Анаре могу сказать, что мне всегда у него нравилась ясность языка. У меня трудный язык. Анар же обладает даром, я бы сказала, естественного самовыражения. Пишет, как дышит… Самые серьезные темы он преподносит прозрачно. Его проза доступна широкому читателю, а ведь по мысли она достаточно сложна. В этом его огромное художническое достоинство, но я ценю его и как личность. Анар не меняет взглядов в зависимости от ситуации или конъюнктуры, он необыкновенно надежный человек во всем.
— Вот вы говорили о Центре перевода, который возглавляете, о том, что не пошли на коммерциализацию в своей деятельности. Но ведь сегодня мы сплошь и рядом замечаем, как принципы рынка и рыночные критерии переносятся в сферу искусства. Вас не тревожит этот процесс?
— Это общемировой процесс. Надо пройти через это и нам. Так называемые массы выбирают всевозможные шоу, низкопробные зрелища, а на оперу, на серьезный спектакль, на концерт классической музыки ходят весьма немногие.
Вот где для государства открывается огромное поле благородной деятельности. Просвещение народа, поддержка высоких духовных ценностей — все это должно взять на себя именно государство, если не хочет получить вместо сознательных и активных граждан, обладающих высокой культурой, стада зомби.
Массовизация влияет и на социальную сферу, и на политику, и на человеческие отношения. Я не утопист, все не будут слушать классику, да этого и не надо! Просто в обществе должна выстроиться иерархия культурных приоритетов, а камертоном станет слой образованных, высоко духовных людей, элита. На них и станут равняться остальные. А то иной раз посмотришь заседание меджлиса, послушаешь выступления некоторых депутатов и становится стыдно за собственный народ. Представители власти не имеют права на достигающее размеров карикатуры невежество. Это, по-моему, азбука. Наши чиновники порой не знают элементарных вещей, но и учиться не хотят.
Мы пережили трудный период. Война, беженцы, экономическая разруха, и все же государство стремилось поддерживать театры, оркестры, книгоиздательскую деятельность. В дальнейшем эту программу поддержки национальной культуры стоит обязательно расширять. Вот и наш Центр перевода после письма Анара к руководству страны получил дотацию. Вагиф Ибрагимоглу обратился к президенту по поводу поддержки государством театрального искусства республики.
В рынке культура умрет, если ее не опекать. И что получим в итоге? Толпу.
Кто говорит, что рынок все расставит по своим местам? Да в этом случае возникнет общество одномерных особей и его постигнет неотвратимый крах. Допустим, все богаты, ездят на иномарках, имеют дома, одеваются шикарно. Но для чего все это внешнее благополучие, если у тебя не осталось ни сердца, ни души, а один-единственный инстинкт собственника? Куда двинется страна в таком случае? Без просвещения и нравственного воспитания, без духовных ценностей — для чего живет человек? Вожделение приобретательства, бездумное гедонистическое существование приведут к разгулу аморальности. К войне всех против всех.
Цивилизованной страна называется ведь не потому, что у ее граждан есть новейшая модель кофеварки, плазменный телевизор и по три автомобиля на человека, а потому, что там заботливо относятся к культурному достоянию. Ведь что, например, вспоминается при слове Англия? Не какой-то миллионер или магнат, мы сразу называем имя Шекспира…
Меня в начале 90-х годов частенько спрашивали: “Что ты здесь делаешь? Уезжай. Вон, поехали в Европу послами Айтматов, Сулейменов”… А я никогда и не хотела покинуть страну. Пусть мои труды пригодятся всего лишь сотне людей, но и это уже знак того, что они не пропали даром.
Многое может один человек…
О страшной зашлакованности материальным современного мира я написала в новелле про визит Папы в Баку. Я, в частности, пишу о том, как моя героиня в некий момент начала буквально бояться вещей, они как будто арестовали ее, не позволяли разобраться, что же с ней и людьми вокруг происходит. Но самое интересное, когда его напечатали, мне стали звонить читатели и говорить что-то вроде “вы нас спасли, мы умирали у себя в домах в окружении показного благополучия, задыхались среди этих супермодных штор и ковров, безделушек и хрусталя, безумной по своей нелепости мебели”. Смешно, но один мужчина признался: “Я вынес из дома шкаф, внезапно понял, что он давил на меня…”
— А между тем сегодня популярна теория шоппинг-терапии. Дескать, чтобы снять стресс, избавиться от неприятных мыслей, необходимо поскорее отправиться в магазин и покупать, покупать… Неважно что…
— Понятно, внутренний дискомфорт советуют вытеснить самыми вульгарными, низкими эмоциями. В известном философском вопросе: быть или иметь? — предлагают снять противопоставление и отождествить “быть” с “иметь”. Спасительную рефлексию по поводу того, что с тобой происходит, забивают шумовым эффектом потребления. В той же рекламе нам ведь не вещи рекламируют, нам навязывают определенный унифицированный образ жизни.
Я сейчас перевожу книгу одного суфия XII века. Там есть такое рассуждение: если человек не познал самого себя, не разобрался в причинах смены своих настроений и эмоций, как же он может разобраться в окружающем мире? Такой человек становится игрушкой разнообразных сил, в том числе и самых темных.
Литература как раз и занимается тем, что направляет личность в собственный внутренний мир, одухотворяя ее.
Могут возразить, что мои рассуждения абстрактны и далеки от реальности. Но вот работа парламента, законы, которые там принимают, это самая что ни на есть реальность. Но посмотрите, кто создает и принимает законы, которые должны определять нашу жизнь? Актрисы, шоумены, какие-то лоббисты, Бог знает кто… Справедливости ради следует сказать, что такая ситуация не в одном только Азербайджане, у вас в России, по-моему, ничуть не лучше.
Замечу, что во власти у нас никто так трепетно не относился к литературе, искусству, как Гейдар Алиев, светлая ему память. Подобная тенденция продолжается во властных верхах.
— Похожее отношение власти к культуре и просвещению культивировалось в Киргизии времен Аскара Акаева. Он принял республику почти разоренной, к тому же у республики сложное геополитическое положение, наркотрафик, постоянная террористическая угроза, бедность природных ресурсов. И первое, что сделал президент, повысил престиж образования, призвал молодежь учиться, открыл в каждой области высшие учебные заведения, предоставил возможность получить образование за границей. Таким образом, он не только озаботился о будущем Киргизии, но и спас целое поколение, отвратив его от криминала и наркотиков, канализировав энергию молодых на приобретение знаний. Акаев понимал важнейшую для политика вещь — миром правит невещественное!
— Очень важное замечание. У меня трое детей, и я не могу не задумываться, какое их ожидает будущее. Если ценность и достоинство книги определяется количеством продаж, если мерилом жизни в глазах общества становятся богатство и успех — предвижу печальные времена.
Что толку, что ты богат, если ничтожен душой? Важна не карьера, а умение сострадать людям, порыв подставить плечо ближнему в трудный час. Кто же проводник подобных высоких чувств в общество, как не писатель? Писательское слово должно просветлять человека.
Мы много говорим о значении экологии, защиты природной среды. Не
спорю — наиважнейшая задача. Но не меньшее, а то и большее значение приобретает экология души. Массовая литература, повальное увлечение компьютерными играми — все это работает на уничтожение божественного начала в человеке. А если сфера идеального в нашей жизни будет вытеснена голой прагматикой, возобладает звериный принцип “добей слабого”.
Прошу понять меня правильно. Я не против модной литературы, изысканной творческой игры, но все это должно покоиться на прочной нравственной основе. А новшество ради новшества — это не что иное, как красивые завитки вокруг пустоты.
— Вы, кажется, всерьез увлеклись работой для театра?
— Да, написала новую пьесу. Хожу на репетиции. И сама себе удивляюсь. Ведь в моей прозе нет острой интриги, захватывающих сюжетов, а для постановки на сцене как раз это важно. Меня вдохновляет Вагиф Ибрагимоглу. Он показал мне путь, как войти в ситуацию из мира чувств, не утратив при этом эмоционального накала текста. Словом, театр открыл передо мною новый горизонт. Внешне в моей пьесе ничего не происходит. Действие развивается в разговорах. Там всего три персонажа, но какие же невероятные события сотрясают душевный мир героев.
Кроме того, продолжаю писать эссе в цикл “Империя чувств”. Этих коротких рассказов ждет мой читатель. В каждом из них стремлюсь одним мазком запечатлеть мгновенное впечатление, мысль, чувство.
Для меня Человек — вселенная. Так что в литературе нет никаких периодов, нет границ, нет наций, нет времени. Переводы суфийской философии меня в этом убеждают. Смотрите, XII век, какой-то узбек-суфий, а мне так близки его суждения, будто это написано обо мне и для меня. От Чехова такое же ощущение… Происходит перекличка в познании человеческого сердца и души. Через века.
Баку