Фрагмент. Перевод С.Мамедзаде
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2006
Ильгар Фахми (Пашаев Ильгар Али-Аббас оглу). Родился в 1975 году в Баку, с 1994 года занимается литературной деятельностью. Автор двух поэтических сборников, нескольких пьес, поставленных в бакинских театрах. Руководитель секции перевода в Союзе писателей Азербайджана.
Деду моему не нравился кир (битум). Но сам Баку, похоже, обожал этот кир, и нет такого города на свете, который бы столь же явно подчеркивал свое пристрастие к этому материалу. Многие города, может, и слыхом не слыхивали и знать не знают о нем. А надо бы. Незнание — не грех, а вот нежелание знать — да. Большинство городов используют шифер, черепицу и прочее. А Баку исторически пользовался только киром. Все крыши — дома, лавки, гаражи, амбары, даже туалеты — покрыты киром. Кир, так сказать, достояние Баку. Может, исключительное. Почему? Потому что он представляет собой воспоминание о том, что было нефтью. После перегонки, переработки, получения бензина, керосина, прочего остается густая вязкая масса, это и есть кир. В других странах он идет на покрытие дорог. Перемешивают его на заводах со щебнем, толченым камнем, получается асфальт — и давай мостить.
У нас, конечно, асфальт тоже в ходу. Но задолго до дорог кир шел на кровли. Шифер не очень подходит — круты бакинские ветры; норд, хазри по-нашему, как налетит — крушит все без разбору. Дерево, дратва, как в российской глубинке, тоже не годятся — окрест Баку леса не густо, вернее, все рукотворные посадки. Кир встарь оставался, считай, единственным достоянием Баку. Ибо нефть, керосин, бензин, мазут вывозили в чужие края — кормить-поить их машины. А что оставалось делать бакинцам — только киром и обходиться. Крыши бакинские с высоты птичьего
полета — кир сплошной. Мозаика из плоских темно-серых прямоугольников.
Интересно, кого осенила идея использовать отходы нефтеперегонки? И знал ли этот Архимед, что его “эврика” — большое открытие? История Баку пахнет нефтью… киром… Особенно в летнюю жару, когда кир становится как воск или жвачка. Летом, в полдень, на бакинские крыши лучше не лезть, синтетическая подошва (из той же нефти) и кир обнимутся, как родичи после долгой разлуки, водой не разольешь. Кир в известном смысле печать истории, и Баку не любит, когда ее значение умаляют. Ночью — другое дело, кир твердеет, черствеет и резиновых подметок-родичей не признает.
Мир, говорят, состоит из четырех первоэлементов-стихий: вода, огонь, воздух, земля. Земля даровала Баку нефть и, значит, кир. А воздух — хазри… Крыши Баку — темно-серые узорные ковры. А разузорил их ветер, ясное дело. Но сравнение с ковром — упрощение. Ведь есть еще застекленные витражи. Стекла не в ладах с киром: тот, разомлев в жару, глядишь, и стечет на стекла, испортит вид. И кир, и ветер, подметающий крыши, — одушевленные начала, их души материализовались в голубей.
Нет, голуби — никакие не души. Голуби — дети крыш. Голубятни, в отличие от домов, строятся безо всяких заверенных печатью бумаг, купчих, техпаспортов. Поэтому голуби — как бы незаконнорожденные дети крыш… Но не все бакинские крыши оглашает воркование сизарей и вяхирей. Если крыши — отцы голубей, то хазри — их дядя по отцу. Хазри любит пернатых племяшей, а те его сторонятся, как нагрянет-налетит — сразу шмыг в голубятню. Как кенгурята в мамину сумку. А когда тихо — взмоют в небо, кружат, резвятся, куражатся. Хазри налетит и давай лупцевать по крышам, голубятням, взметать пыль, хлестать, засыпать песком. Но каким бы злыднем он ни был, а прок от хазри есть — вентилирует, очищает воздух, как экологическая метла. Правда, бывает, и отраву несет от заводской газовки.
Говорят, что Хазри — от названия Хазар, но взаимоотношения у Хазри с Хазаром любопытные. Хазри — страж Хазара. Или белый платок. Или келагай, закрывающий его от непристойных взоров. Девственное море — Хазар. Хазар — “хлебное древо” бакинцев. Апшеронская земля не столь уж щедра. Пески, солончаки… Потому приморские люди обратили взоры к морю, “хлебному древу”. Щедрому древу. Все бы ладно, когда бы не Хазри — трясет это “хлебное древо”, не приведи Аллах. И те, кто в лоне Хазара, часто скатывались в зияющую пасть рока. Потому, может, старых рыбаков редко встретишь на взморье…
Хазри пахнет Хазаром. А Хазар нефтью. Нефть некогда на Апшероне собирали из ям ведрами, тартали из колодцев желонками. Нефтью зажигали светильники, смазывали колеса арбы. Лет сто тому назад Рудольф Дизель изобрел двигатель, носящий его имя. Потребность в нефти увеличилась. Нефтяные аппетиты росли. А тут, оказалось, такая благодать — нефти разливанное море.
Бум! Бум бумом, а природа посторонилась, потускнела. Промыслы потеснили нивы, посевы. Дичь сбежала. Танкеры поработали, заводы нефтяные отходами потчевали Каспий. Ушла рыба подальше. Выкачали сухопутные пласты, взялись за донные. Окрест Баку — лес вышек, гордость старосоветских публицистов. Еще и виноградники, и инжир, и тутовые деревья! Правда, пришлось и им потесниться. Удивительно, но при всем нашествии углеводородного сырья инжир и виноград у нас ухитрились не пахнуть нефтью. Появились нефтепроводы. Переваренная в утробах машин черная густая “бакинская кровь” уходила выхлопами в небо.
Да, я сказал о тутовых деревьях. В бакинской истории были такие зеленокудрые великаны, под стать нефтяным вышкам. Белый тут, черный тут, хар-тут… Тутовники — прошлое Баку. Вышки — будущее. Первые вышки придумали иностранцы, потому они такие долговязые. А тутовые деревья кряжистые, как наши аксакалы. Я бы считал их тоже символами старого Баку. Как и кир. Хотя тутовые деревья в Баку напоминают чем-то травы, прорастающие сквозь асфальт, она таят в себе целый мир; под сенью их собирались поэты, состязаясь в сочинении бакинского стихотворного фольклора — мейхана, а то и просто кумушки — лясы точить; на их ветвях подвешивали качели, под ними в укромные часы встречались влюбленные.
Обычно в селах окрест Баку шелковицу обсаживали инжирными деревьями, чтобы не “скучала”, иначе, чего доброго, плодоносить перестанет. Детям не позволяли спать в тени инжирных деревьев. Было поверье или суеверие, что на спящего под смоковницей могут напасть духи-шайтаны; может, это связано с тем, что листья смоквы напоминают пятерню. Немного детского воображения плюс дуновение ветерка — и эти пятипалые “лапы” могут ожить. Благодаря мистической ауре, окружающей инжир, никто не использовал ее суки как опору для подвески. Тут сподручнее ствол тутового дерева. Вбил гвоздь — и вешай хоть корзину, хоть одежду.
Между прочим, у старых бакинцев вошло в обыкновение утыкать гвоздями все дощатое на подворье и подвешивать всякую дребедень. И больше всего доставалось тутовым деревьям. Утыканные гвоздями, они вызывают в памяти образ распятия… Да, вколачивать гвозди почем зря — вид активной деятельности для нашего брата. Может, при этом гвоздебойщик испытывает некое мстительно-победительное чувство: вот, мол, природа сотворила дерево, а я его в вешалку превратил, стало быть, я покорил природу, я, знаете ли, дракон, и нет мне равных. А может, причина обилия гвоздей — теснота. Представим себе утлый дворик в старом бакинском квартале, откроем дощатую дверь, войдем во двор площадью, ну, скажем, 40—45 квадратных метров. На тыльной стороне двери на гвозде висит виток резинового шланга (для мытья паласов); на других гвоздях — самокат и еще железяки неизвестного назначения. На стене общего туалета — афтафа (кувшин с водой гигиенической функции), метла, совок и пара пластмассовых ванночек. Вот и тутовое дерево посередине увешано велосипедным колесом, топориком, пилой, шваброй и прочей бытовой рухлядью. А на всех квартирных дверях — авоськи с картошкой и луком… Тоже многое понавешано на них…
Еще символ Баку — Девичья башня. Она тоже висит — парит в небе. Удивительно, что экскурсанты в первую очередь отправляются к ней, созерцают, входят внутрь, карабкаются на макушку, заглядывая в бойницы, а обычные спешащие по делам пешеходы редко когда поднимут голову и полюбуются… А задерут голову — шапка свалится. Мнения о происхождении названия расходятся. Одни говорят, что некогда девушка бросилась с нее в подступавшее море, другие выдвигают версию, будто некая шахская дочь велела возвести ее для себя.
Девичья башня и Хазар были наперсниками, потому как оба два — девственные создания. Некогда они и спали в обнимку, и пусть испорченные современные мозги не заподозрят здесь чего-то худого.
Море отошло, и между ним и Башней простерся Приморский бульвар. Бульвар — губа Баку. Посмотришь с самолета — кажется, город приложился устами к морю, пьет солоноватую терпкую воду. Этим беспечным моментом, бывало, пользовались шустрые пришельцы, чтобы оседлать город…
Но это тема другого фрагмента…