Поэма
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2006
для бомбы не бывало лучшей цели,
и наш состав тянулся две недели,
казалось: едем к черту на рога.
При въезде в город, белый от метели
под сопкою, закутанной в снега,
гудели паровозы и пурга,
а нас несли с вокзала до трамвая
в носилках госпитальных, в яркий свет,
ведь ночь была совсем не фронтовая,
где мрак прошит, лишь искрами ракет.
Здесь огоньки фонарные все чаще
мелькали вдоль трамвая и дома,
а там был тоже снег и взрыв слепящий, —
ну вот, достали ироды, — и тьма,
и снова снег, толчки повозки тряской,
боль где-то под ребром, и не вздохнуть,
и мокрота под липкою повязкой,
и снова тьма, и снова тряский путь,
потом седой очкарик в чем-то белом
и тюфячок на досках под спиной,
и хочешь встать, да не владеешь телом,
простертый под бревенчатой стеной,
и новый мрак, возможно, не был долог,
глаза открылись где-то в шесть утра,
когда хирургом вынутый осколок
на память протянула мне сестра,
обломок стали, знак жестокой розни,
знак леденящий, как призыв: убей!
На фронте становилось все морозней,
и под шинелью стало холодней,
хотя в избе топили печь на торфе,
совсем не унималась боль и дрожь,
не помогал ни спирт, ни даже морфий,
казалось: по живому режет нож.
Гремело где-то, не переставая,
шла армия в прорыв при свете дня,
осколок мой, награда боевая,
пригрелся на ладони у меня.
Все это там, а здесь лишь стук трамвая
и улицей бегущие огни,
и чья-то рукавица шерстяная
мне гладит щеку: милый, не стони,
немного потерпи. — Кто это? Мама?
Я, маленький, опять лежу в жару
и, видимо, в бреду твержу упрямо:
— Не бойся, мама, я ведь не умру.
Когда все это было?
Промельк света
упал на пепельную прядь волос,
на белизну пухового берета,
на побелевший от мороза нос,
на круглое лицо, совсем ребячье,
девчоночье с прикушенной губой,
готовое внезапно дрогнуть в плаче,
прикрыв глаза с подсветкой голубой,
и сукин сын, двадцатилетний дядя,
уже не раз видавший смерть в бою,
готов, красавица, заплакать, глядя
на эту жалость женскую твою.
Был снова сон, потом стена палаты
и два окна на белый склон горы,
и две сосны, и голый вяз разлатый,
прикрытый только снегом до поры.
С утра сновали белые халаты,
но девушки, молоденькой сестры,
встречать не доводилось, лишь однажды
она в дверях, открытых в коридор,
мелькнула как-то в полдень, и с тех пор
поглядывал на дверь я полдень каждый,
но так и не дождался. А потом,
почти что месяц пролежав пластом,
я стал ходить на костылях и вскоре
ее заметил в длинном коридоре,
в ту пору дня еще совсем пустом,
она рыдала на плече подруги,
подрагивая худеньким плечом,
едва взглянула на меня в испуге
и снова стала плакать, но о чем
я так и не узнал.
Прошли недели,
деревья во дворе зазеленели,
в ту зиму отлежался я в тепле
и вот ступаю в новенькой шинели
по незнакомой, по сырой земле,
стуча своей клюкой, иду к трамваю,
чтоб вовремя приехать на вокзал,
я этих мест почти совсем не знаю,
и этот город так и не узнал.
11—13 ноября 2005