Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2006
Зачем я ставлю старую пластинку
на мой больной советский патефон,
зачем я вспоминаю ту картинку,
где влюблена и он в меня влюблен?
Полузапретное крутилось танго
в каком-то тыща девятьсот году,
жизнь начиналась медленно и странно
и отводила музыка беду.
Вот лейтенант и вот его девчонка,
такая пара: туфли-сапоги,
смеялись, топая легко и звонко,
и не расслышали судьбы шаги.
Она войдет, как тот дурак с мороза,
не запылится, явится напасть —
танцуем все, пока еще не поздно,
и кавалер живой
и хочет барышню украсть.
25 февраля 2003
сахарные головы, луковицы белые,
перцы поросятами рыжими набычились,
вымахали тыквы видом необычные.
Розы, и гортензии, а еще настурции,
семена Голландии, Англии и Турции,
голубая елка, туя в форме глобуса,
музыка из дома типа Вилли Лобаса.
Лучшая баранина у того татарина
куплена на рынке и не пережарена,
над мангалом дымным смех и блеск азарта,
водочная карта Русского стандарта.
Лица оживленные, дружеские, милые,
каждый над разверстою постоял могилою,
жизнь прожита каждым наспех и с отчаяньем,
а случай, что выдался, в сущности, нечаянный.
Перламутром солнце небо заливает,
от грозы останки ветер завивает,
от гостей до дома километров сорок
и внезапной скуки налетевший морок.
10 августа 2003
торопятся направо и налево,
закушены любые удила,
а взглянешь — так король и королева.
Стаканами чужую хлещут кровь,
закапав белоснежные манжеты,
но тетя Ася, общая свекровь,
отмоет тайдом или же кометом.
И все опять сначала без конца,
и выгода утробу выедает,
и никакого милого лица,
и птичка никуда не вылетает.
Прости меня, поэзия, за то,
что из садов твоих на улицу бежала —
за полу легкого полупальто
хватала злоба дня. Рука дрожала.
18 октября 2003
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду
Анна Ахматова
В.
Лежали устрицы во льду,
диск желтый красным наливался,
нас океан почти касался,
лежали устрицы во льду.
Звенели устрицы во льду,
декабрь пылал жарой за тридцать,
все вне традиций за границей,
звенели устрицы во льду.
Сияли устрицы во льду,
и это было, было с нами,
слепыми розовыми снами
сияли устрицы во льду.
Сверкали устрицы во льду,
две тысячи четвертый ждали,
мы были счастливы едва ли,
сверкали устрицы во льду.
Темнели устрицы во льду,
и океан сливался с небом,
и красный шар ловился в невод,
и это было, как в бреду.
И остужали жаркий рот
нам охлажденные моллюски,
все было как-то не по-русски
и было жаль нас, как сирот.
30 декабря 2003
мир, как орех, опять расколот,
незащищенная спина
привычно ловит жизни холод.
Забытый зябнущий апрель
прилепится еще не скоро,
запутанных судьбы петель
еще навяжем целый ворох.
И, глядя в ясное стекло,
мы уясним себе напрасно,
что сколько б вод ни утекло,
а все по-прежнему неясно.
18 января 2004
еще и еще раз,
чужие убили, друг друга убили,
убили на этой проклятой войне.
Другие же мы на войну не ходили,
чужие зачем нам, зачем нам чужие,
мы дома привыкли,
мы ближних привыкли,
привыкли мы ближних,
ближайших привыкли
по семь раз на дню без войны убивать.
18 февраля 2004
ночная речь звучит невнятно,
ночная жизнь течет обратно,
где нет ни дна, ни якорей.
Как щепки, носит по волнам,
ничто, разбитое на щепки,
и ум, в дневное время цепкий,
служить отказывает нам.
И пережевывая вновь
то, что однажды пережили,
рвем перерезанные жилы
и тихо-тихо сходим в ноль.
20 февраля 2004
что он мне, его потерявшей,
приголубленный и погубленный
ведь не мной, а сестрой моей младшей.
Отчего же такая скука,
плач без слез: я так не играю!..
Опустелая центрифуга
отжимает все ближе к краю.
Глаз насмешливый, голос в трубке —
не увидеть и не услышать,
человечек — какой он хрупкий,
не будите его, тише, тише.
Сон с дрожаньем ресниц и сердца,
век тяжелый, больной, увечный,
веки поднимите, чтобы наглядеться,
тише, сон переходит в вечный.
2 марта 2004
Письмо
Веранды старомодные,
ступени деревянные,
какие дни холодные,
какие ночи странные.
В плетеных креслах без людей
играет ветер солнечный,
то вдруг становится лютей,
то утихает к полночи.
Зеленый шелковый лужок
цветами брызнет скоро,
внезапной памяти ожог
пронизывает поры.
Зеленый дым в другом краю
и в то же время года,
кручусь, свечусь, верчу кудрю,
лечу, не зная брода.
Я песенку пою тому,
кто песенки не слышит,
и слезы капают во тьму,
и дождь стучит по крыше.
Веранды старомодные,
ступени деревянные…
А после полная луна
над детством восходила,
как почка, лопалась струна,
кровь, как вино, бродила.
И первый робкий соловей,
вытягивая трели,
другую ведал параллель,
не зная параллели…
И вот: пишу тебе e-mail,
а соловей защелкал,
дом с креслом выставлен for sail,
и жмет седая челка.
Веранды старомодные,
ступени деревянные…
26—31 марта 2004
собака выла и стонала,
на лапы задние вставала,
окно лизать не уставала
и обегала все кругом.
Что люди в доме не ушли,
что чем-то заняты ненужным,
нелепым, мелким и натужным,
неинтересным и недужным,
собака знала. Донесли
ей звуки ссоры и любви,
ей запахи любви и ссоры,
неразличимые укоры,
ответов темные повторы,
людская, словом, се ля ви.
Собака внюхивалась в речь
ступеней, стен, веранды, стекол,
и кто-то в ней протяжно екал,
и кто-то безнадежно цокал,
у ног родных тянуло лечь.
Собаку в дом забыли взять,
сгущалась тьма, потом светало,
она ложилась и вставала,
и с неба звезды ртом хватала,
чтобы одной за всех зиять.
27 марта 2004
Я буду скучать по скрипучему этому дому,
там долго сквозить будут две наши легкие тени,
свободные люди, тому подчинялись закону,
где тягот всемирных сменяет поток тяготений.
Я буду скучать по скрипучему этому дому,
там части, как снасти, от ветра под утро скрипели,
за окнами птицы нам, как сумасшедшие, пели,
от самого сложного переходило к простому.
Вот смех, а вот плач, вот беда преходящей обиды,
а вот телефонный звонок телефона, которого нету,
какие из окон давались прекрасные виды,
какое вино подавалось к воскресному, в полдень, обеду.
Скрипел холодильник, и в рифму скрипели зубами,
обвалы, провалы, терпение и одоленье,
любви и разлуки мгновенье — руки мановенье,
как будто не с нами все было, как будто не с нами.
Я буду скучать по скрипучему этому дому,
где скрипы, как скрипки, в тоске и печали звучали,
они для тебя и меня, эти звуки звучали,
и мы отвечали, ты мне, я тебе отвечали,
сквозь жизненный скрежет помех пробиваясь к другому.
Май 2004
Терроризм
Аэропорт, стекло, объем,
народ пускают через рамку,
чтоб террориста наизнанку,
поймавши, вывернуть живьем.
И я, послушный гражданин,
отдав часы, ключи, монету,
без целей злых, каких и нету,
спокойно прохожу один.
Но раздается звук и звон,
и лязг, и дребезг, и проклятье,
и дергают меня за платье,
и я взволнован и смущен.
Мне предлагают повторить
еще раз ту же процедуру,
и я сопротивляюсь сдуру,
хотя мне, право, нечем крыть.
Я делаю обратный шаг,
я снова, как картина в раме,
подпрыгивая и звеня, как в драме,
перед охраною простак.
Мне предлагают в третий раз
вернуться к собственным баранам,
пока не поздно и не рано,
и не исчерпан сил запас.
И вот догадка, как ожог:
что в третий, во второй и в первый
железные звенели нервы —
и терроризм не прошел.
Июнь 2005